– Ага!.. – закричал Боря Трифонов, рассекая пространство до ворот четкими тугими ударами выстрелов, словно забор поставил. Один из эсэсовцев, перебегавших двор, энергично кувыркнулся через голову, но свалился уже мятым кулем. Другой откатился к стене, медленно сел; на это, видать, пошли все его силы, потому что автомат он уже не смог поднять и выстрелил несколько раз, упирая его магазином в землю.
Сашка ничего этого не видел, не до того ему было: вездеход рванулся из его рук, чавкая разорванными покрышками, и потребовалась вся Сашкина сила, чтобы снова подчинить машину рулю и объехать тело Капто, лежавшее на полдороге между парадным крыльцом и тупорылыми грузовиками с брезентовыми фургонами. Это опять удалось Сашке, как и в предыдущие два раза, и он даже почувствовал какое-то удовлетворение и прилив уверенности, хотя опять, как и в те два раза, мгновенно взмок, и пришлось шваркнуть рукавом по лицу, а то больно уж глаза заливало.
Потом они вырвались из теснины на простор большого двора, заковыляли по клумбам, переваливаясь с боку на бок. В борт глухо ударило градом. Сашка удивленно смотрел, как на чисто выкрашенном капоте появляются серые пятна, как ломает и рвет краску на вмятинах – и вдруг понял, что это пули.
Потом они оказались возле автоматчика, который сидел под стеной, и Сашка старательно объехал его непомерно длинные ноги в коротких сапогах. Немец все еще держал автомат, но уже ничего не видел и не соображал. Полузакрытые глаза его закатились, рот был заполнен языком, он пытался облизнуть губы, и кожа у него ниже подбородка то вспухала, то опадала, как у жабы.
Сашка опять плыл в абсолютной тишине.
Это чередование восприятий было похоже на игру с биноклем: то посмотришь в объектив – и мир словно отбрасывает от тебя в глубокий колодец, свертывает туго, как пружину, так что не видишь частностей и в сознании отпечатывается лишь образ усилия, которым был деформирован мир; то посмотришь в окуляр – и какая-то деталь заслонит все остальное, вытеснит все остальное – необыкновенно отчетливая и непомерно значительная.
Он чувствовал, как вездеход всем корпусом отзывается на каждый выстрел Бори Трифонова, видел, как ходит в кожухе ствол, как тянутся к ним из окон хлесткие светящиеся пунктиры. Двор был пуст, ради этого они и крутили здесь, принимая на себя удар сразу всего гарнизона: они не давали фашистам соединиться для общих действий; они навязали себя фашистам как цель; они стали психологическим порогом для охраны, которая задалась целью убить именно их, и на этом теряла секунду за секундой.
Стальной зверь – ковыляющий, неловкий – кружил по двору, завораживая охрану, своей активностью убеждая в целесообразности охоты. Но ни Сашка, ни Боря Трифонов не думали об этом. Сашка больше всего боялся перевернуться или врезаться в стену. Борьба с вездеходом поглотила его внимание и силы. На большее не хватало. Сашка тянул вперед шею, высматривая дорогу, смешно выпячивая подбородок. Он старался изо всех сил, он видел, что и Боря старается, и это полнило его уверенностью, что они все делают правильно.
Боря Трифонов видел больше. Он был опытней и схватывал одним взглядом и сразу оценивал всю ситуацию. Уже во время второго круга по двору он понял, что сейчас важнее не прицельный огонь, а сдерживающий – и на этом выгадал несколько секунд; их хватило, чтобы дать еще две-три короткие очереди туда, где в этот момент пытались высунуться фашисты.
Пулемет был турельный: стрелять удобно – если на открытой местности; здесь же это превратилось в муку. Хорошо – Боря был невелик ростом и ловок. Он летал вокруг пулемета, чуть ли не с капота стрелял, если враги появлялись сзади.
Ему доставляла наслаждение мысль, что вот он один держит всю эту сволочь в страхе. По натуре он был мягок, но прожил еще слишком мало, чтобы понять, что маленький рост – не самое большое горе. И поэтому он занимался боксом – и был первым в своем весе; поэтому пошел в разведку, поэтому всегда напрашивался на любое задание: он превозмогал себя, утверждал себя в преодолении каких-то, одному ему ведомых порогов. И если бы в эту минуту его спросили, о чем он мечтает, он даже не вспомнил бы о возможности выжить, и о том, чтобы набить сотню фашистов – мечта его бессонных ночей, – он не вспомнил бы тоже. Нет! Вот если б смертельная пуля пробила у него на груди комсомольский билет, а потом бы этот билет положили под стекло в его родном Скадовске в музее или хотя бы во Дворце пионеров, и чтобы все ребята из класса это видели, и чтобы Галка это увидела и заплакала, дуреха, – вот это да!.. Но комсомольский билет далеко, лежит где-то в штабном сейфе – Иван Григорьевич у всех собрал перед походом. Таков порядок. А жаль. Так жаль! – слов нет. Так получайте же, гады! Получайте! Получа…
Сашка – как ни поглотило его единоборство с вездеходом, – все-таки заметил какую-то перемену, какое-то вмешательство извне. Едва уловимое и не сразу понятное, оно тем не менее давило, навязывало окружающему пространству свой ритм.
Не отрывая взгляда от пути, Сашка весь напрягся, пытаясь уловить всем телом, как антенной, откуда произошло вмешательство. И понял: пулемет уже несколько секунд стрелял не переставая. Сашка скосился на Борю Трифонова. Тот весь завалился вперед, его голова моталась на вздрагивающем, вырывающемся из оцепеневших рук кожухе пулемета…
Вездеход вильнул и ударился в стену. Тело Бори Трифонова выбросило через борт, оно несколько раз перекатилось по дорожке, усыпанной песком, и легло у самого края, возле аккуратно выложенных зубцами и побеленных известью кирпичей.
Мотор заглох.
Сашка сидел все на том месте и смотрел на Борю Трифонова, и это длилось целую секунду, а может быть, и десять. Потом он поднял голову и увидел, что из всех окон и дверных проемов смотрят немцы. Выжидательно. Недоверчиво. Их было неправдоподобно много.
Сашка перебрался на соседнее сиденье, оттуда на капот. Уселся половчей. Тут было подходящее место: за спиной стена, не подступишься. А обзор неплох.
Возле головы застучало – словно костыль в стену заколачивали. Сашка увидел, кто стреляет, и повел туда пулеметом. Он не спешил, и может быть, поэтому с первой же очереди у него получилось. Это был первый человек, убитый им, но Сашка ничего не почувствовал.
Он инстинктивно догадался, что нужно делать, и дал отсекающую очередь вдоль двора. Потом еще одну – по окнам. Потом откуда-то сверху свалился убитый не им автоматчик, и тогда Сашка понял, что он не один.
Капитан Сад поглядел на часы. С того момента, когда Володька Харитончук взорвал мост, прошло девять минут. Если даже быть оптимистом, в бой уже вступил Норик Мхитарян. Сколько он может сдерживать немцев – минуты три? Вряд ли больше.
Значит, появление жандармского отряда следует ожидать минут через двадцать. Если будут хорошо бежать. Машинам не пройти, разве что брод отыщут.
Ладно. К тому времени здесь все будет кончено.
Разведчики находились в замке уже около пяти минут, эффект внезапности перестал действовать, охрана налаживала связи между отдельными узлами обороны. Еще немного – и они перейдут в наступление. А план пока не выполнен ни в одном пункте.
Коля должен был вместе с Гариком Сафаровым спуститься в бункера и освободить пленных. От Коли никаких вестей. Правда, от него их рановато ждать.
Но вот Рэму и Ярине пора бы объявиться. Взорвать шлюзы – минутное дело, а взрыва не слышно, и самих не видать.
А Федя Капто вот он – лежит в черной, уже припорошенной пылью крови, хватает пальцами песок. А грузовики, до которых он так и не добрался со своею взрывчаткой, стоят все там же, целехонькие, лишь у одного пулями порвало брезент и боковое стекло разбито в кабине водителя…
Капитан Сад почувствовал, как затекают ноги (он сидел на корточках), и опустился на одно колено. «Спокойно, – сказал он себе. – У тебя еще есть несколько минут. Поэтому жди. Не может быть, чтобы все ребята уже погибли. Не могли они погибнуть, не выполнив приказа. А пока ты не знаешь этого наверное – жди; твое время еще не пришло, капитан».
Он сидел очень удобно, в простенке между какими-то службами. Слева от него на крючьях был приспособлен противопожарный шанцевый инвентарь, тут же стояла железная бочка с песком, лучшего укрытия не придумаешь. Этот простенок капитан Сад увидел и оценил в какую-то долю секунды, когда вездеход только ворвался в замок и Коля, сбросив скорость до первой, повел его прямо к парадному крыльцу панского дома. Никто не стрелял; с этим сознательно тянули до последнего.
Первыми выпрыгнули Иван Григорьевич и Рэм. Капитан Сад знал, что, как только они выберутся из машины, и под жандармскими мундирами станут видны их славянские галифе, маскарад будет очевидным для любого гитлеровца. Поэтому капитан еще несколько секунд ждал, не раздадутся ли за спиной выстрелы. Но выстрелов не последовало, и это уже было хорошо, и тут же пришло время выпрыгивать ему самому: он заметил этот простенок и сразу оценил все его преимущества.
Капитан Сад прыгнул неудачно. У него подвернулась нога, и он прокатился несколько метров. И еще когда катился – услышал выстрел. Но у него не было оснований считать, что стреляют именно по нему, поэтому он сначала забрался в облюбованную позицию и только затем осмотрелся.
Коля и Гарик Сафаров исчезли. Вездеход уже заворачивал за угол (это было досадной оплошностью, капитан Сад знал, что там тупик, и Сашка это знал, но перенервничал и уже не совсем соображал, что делает), а в метрах пятнадцати, как раз между парадным крыльцом и грузовиками, посреди дороги лежал Федя Капто, и тут уже вряд ли чем можно было помочь. Потом снова появился вездеход, и эсэсовцы кинулись от машин врассыпную, а Сашка, слишком поздно заметив убитого товарища, и, не успев отвернуть, вытаращив от ужаса глаза, провел вездеход над телом Феди.
Капитан знал, что надо делать. Надо было добежать до Феди, взять толовые шашки и взрыватели и самому взорвать грузовики с подготовленной к эвакуации секретной документацией фашистского разведцентра. Сделать это было больше некому.