м его осеняет внезапная мысль; достав из кармана стикер – эмблему «Белой руки», он отдирает восковку, защищающую липкую поверхность, и приклеивает черный круг напротив сердца, к нагрудному карману пиджака – точь-в-точь как клубную эмблему. Губы его при этом шевелятся, так что умей наблюдатели «читать по губам», они наверняка разобрали бы: «Валяйте, ребята, – чтоб вам сподручней целиться!»
Снайпер с Боровицкой башни произносит в переговорник:
– Я Второй, я Второй. Стрелять только по моей команде. Только по моей! Как поняли? Прием.
90
Робингуд, игнорируя официальную пешеходную калитку, выходит из Кремля прямо сквозь распахнутые для транспорта Боровицкие ворота и удаляется по раскаленной солнцем черной брусчатке подъездно 2й аппарели. И сама аппарель, и окаймляющие ее откосы, и даже близлежащий угол Александровского сада в эти минуты абсолютно безлюдны; лишь где-то там, в невообразимой дали, от набережной из-под Каменного моста медленно-медленно катится вдоль самого тротуара знакомая бээмвэшка.
На спине нисходящего по аппарели Робингуда налипли четыре рубиновых зайчика от лазерных прицелов – они, впрочем, почти неразличимы на его малиновом пиджаке. В загустелом от зноя воздухе тихо плывут тополиный пух и музыка Морриконе – та самая…
91
У командира снайперов, что занимает позицию на Боровицкой башне, подает голос переговорник:
– Второй, Второй, я – Пятый! Эмблему на груди у него видал?
– Видал, – мрачно откликается командир.
– Так выходит, он и есть – «Белая рука»?
– Это не нашего ума дело. Пятый – повторите последний приказ!
– Стрелять только по команде Второго. Прием.
Командира, похоже, что-то не устраивает в качестве связи, и он принимается за какие-то манипуляции с переговорником.
92
Пыльнолицый со спутниковым телефоном – перед телемонитором, на котором видна фигурка в малиновом пиджаке, миновавшая уже половину пути к поджидающей ее автомашине:
– Да, теперь удалился достаточно… Так оно и будет: «дерзость преступников не знает предела – под самой, можно сказать, кремлевской стеной!» – а затем, потянув к себе переговорник, командует:
– Первый – Второму. Мочи его!
И – ничего не происходит: фигурка в малиновом пиджаке идет себе, как шла.
– Второй, Второй – ответьте Первому! Прием.
«Молчание было ему ответом…»
Яростно матюгнувшись, пыльнолицый меняет параметры связи:
– Пятый, Пятый! Ответьте Первому! Прием.
– Пятый – Первому. Слышу вас нормально. Прием, – откликается переговорник.
– Первый – Пятому. Огонь на поражение!
– Никак невозможно! Имею четкий приказ Второго – огонь только по его команде!
– Да я вас!.. Под трибунал пойдете!
– Без приказа Второго – не имею права! – уперся рогом снайпер.
– Ну так свяжитесь с ним, черти бы вас там всех побрали!
– Пятый – Первому. Связь со Вторым прервана. Как поняли? Прием…
93
Последние шаги. Лицо Робингуда сплошь залито потом – дикая жарища, а тут еще идиотский малиновый пиджак.
Чем хорош малиновый пиджак – кровь будет не так заметна.
А до распахнутой дверцы бээмвэшки осталась какая-то пара метров…
Шаг, еще шаг. Последний.
Атаман буквально валится на сидение, и машина рвет с места.
94
Командир снайперов – Второй – провожает взглядом стремительно удаляющуюся машину и смачно сплевывает.
– У нас тут не Франция, – назидательно сообщает он оглохшему переговорнику. – Я уже так однажды стрелял – по неведомо чьему УСТНОМУ распоряжению: в Вильнюсе, в 91-ом. Хватит…
95
В бээмвэшке работает мини-телевизор – идет трансляция награждения в Георгиевском зале.
– Как там моя речь – нормально было слышно?
– Все отлично.
– Слушай, а сколько ж ты телевизионщикам отвалил – чтоб трансляция сразу наружу пошла?
– Лучше и не вспоминать, – вздыхает Подполковник. – В Африке за такие деньги мы могли бы выиграть средних размеров войну…
Ванюша бросает мимолетный взгляд на экран.
– Слышь, Борь, – несколько неуверенно произносит он. – А может, ты зря с ним так? Он типа нормальный мужик. Айкидо, опять-таки…
– Ага! Тени, правда, не отбрасывает – а в остальном нормальный…
– Шутишь?
– Типа того… Не люблю я, Ванюша, особистов…
– Ты просто неправильно их готовишь, – хмыкает со своего заднего сидения Подполковник. Машина меж тем прибавляет ходу и бесследно растворяется в окутавшем Первопрестольную знойном мареве.
Конец второй баллады
Июнь 2001 г.
Баллада третья. Паладины и сарацины
Я смотрю на маски черные на стене –
Часовые Зулуленда созерцают снега.
А вы бы, черные, сумели б отстоять континент,
Где с десяток диссидентов на один ассегай?
1
– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Белорусская.
Пш-шух-х!..
Бордовый, с дендритами белесых прожилок мрамор Краснопресненской (точь-в-точь напластованные дисковой пилой заиндевелые говяжьи монолиты) сменяется помаргивающей гастероскопическими лампочками темнотищей тоннельной кишки.
«Мне в моем метро-о // Никогда не тесно…» Надо ж – «не тесно» ему; как это, блин, по-ученому-то называют – оксюморон? катахреза?.. Вечерний час пик миновал – друг на дружке уже не висят и печенку через уши не выдавливают, но вагон все равно набит под завязку. Хотя, впрочем, один человек, которому «не тесно», тут и вправду наличествует: это бомж, в покойном одиночестве почивающий на сиденье торцевого «купе», надежно прикрытый от любых посягательств своим защитным силовым полем.
«Вы чувствуете… э-э… некоторое амбрэ?» – «Да. Воняет гадостно»…
У разных гильдий детей подземелья территориальные преференции отчетливо различны – эколог школы Хатчинсона назвал бы это «разделением топической ниши в гиперпространстве ресурса». Вагонные попрошайки, из тех что попроще («Извините, что к вам обращаемся… сами мы не местные, из горячей точки… на лечение ребенку…»), облюбовали оранжевую линию, в особенности тот ее конец, что за Октябрьской, тогда как псевдомонашенки, бойко собирающие «на восстановление храма» (Астарты, надо полагать…), предпочитают зеленую; карманники работают в основном на синей и, как ни странно, на малонаселенной серой, etc. Что ж до бомжей, то их вотчиной является как раз кольцевая; оно и понятно: прилег себе на лавочку и кемарь сколько влезет, катаясь по кругу, – никто тебя с этой карусели не сгонит…
…Поезд между тем неспешно вкатывается под высоченные, и оттого вечно полутемные, соборные своды Комсомольской –кольцевой. Тут бомж пробуждается от спячки и, подобрав свои бело-синие пластиковые пакеты сети супермаркетов «Седьмой континент» с каким-то неозонирующим хруньем, устремляется к выходу из вагона сквозь панически расступающуюся публику – и вряд ли народ уступал бы дорогу шустрее, даже ежели объявить по громкой связи, будто означенные пакеты набиты гексагеном пополам с заокеанским белым порошком из мелко нашинкованной сибирской язвы… Стиснутая в первом ряду матрона в очках-хамелеон тщетно пытается прикрыться от этой газовой атаки сложенной вчетверо газетой – так что вполне можно прочесть крупно набранный заголовок: «Штаты начали бомбить Афганистан: ТОЧЕЧНЫЙ УДАР ПО ГРАБЛЯМ»; мужичонка напротив отгораживается прижатым к груди томиком с надписью «В КРУГЕ ПЕРВОМ» (вот ведь наловчились сиквелы штамповать, а? – не успели, понимаешь, в школьную программу вернуть «Божественную комедию», и уже пожалте вам…); оба-два провожают лохмотника испепеляющим взором. Тот же, покинув вагон, шаркающей походкой направляется к переходу на радиус: надо думать, ему пора на промысел при Трех вокзалах.
…Это неправда, будто после ядерной войны в радиоактивных руинах мегаполисов выживут одни лишь тараканы и крысы: еще уцелеют бомжи – этих, воистину, никакой палкой не убьешь. Во всяком случае, это единственная категория «уважаемых москвичей и гостей столицы», в отношении которой даже отмороженная московская милиция неукоснительно соблюдает habeas corpus ; я бы так даже сказал – несколько этот самый habeas абсолютизируя…
Пройдя переходом и поднявшись по эскалатору, бомж достигает ярко освещенной площадки над задним торцом Комсомольской-радиальной. Влево уходит спускающаяся к поездам лестница; прямо, за фалангой турникетов, простирается сумрачная галерея, ведущая к Казанскому вокзалу и камерам хранения. Надобно заметить, что облицованная медвяно-охристой плиткой Комсомольская –радиальная, с ее колоннадой и вторым ярусом внешней галереи, нависающим над отошедшей в полумрак мелочной суетой снующих понизу поездов, вообще создает отчетливое ощущение приличного языческого храма (тут бы музыку какую, что ль, – типа маршаПобедителей из «Аиды»). Торцевая же стенка ее, вдоль которой сейчас движется наш обремененный сине-белым «Седьмым континентом» лохмотник, прорезана, будто жаберными щелями молодой акулы, полудюжиной узких глубоких ниш под телефоны-автоматы. Вот в предпоследнюю из этих пещерок и заныривает вдруг наш знакомец – перепаковаться? или отлить? – с этих бомжей ведь станется…
Крупный план: побурелые от въевшейся грязи пальцы наворачивают телефонный диск… Впрочем, понимающий человек непременно отметил бы тут некоторую несообразность: ногти у нашего бомжа хоть и демонстративно-грязные, но внешний край их слишком уж аккуратный, не искрошенный…
– Алло! Саша?.. Узнал?..
2
За огромным зеркальным окном высотки рубиново-алмазной осыпью по черному ювелирному бархату раскатилась во все стороны московская панорама. Офис обставлен с дорогостоящей спартанской простотой – той самой, что по нынешнему времени служит вернейшей приметой настоящих,