Когда он закончил, старейшины племени погрузились в почтительное молчание, и даже король по-иному, с уважением взирал на стоявшего перед ним высокого человека в великолепном наряде. Отсветы костра плясали на полированной латуни пуговиц и блях парадного мундира майора, алая ткань, казалось, полыхает, как языки пламени.
Колдун подошел к королю, неся горшок с дымящимся снадобьем, и хотел снова вмешаться, но Мзиликази раздраженно отогнал его.
Зуга понимал, что настал момент, когда интерес короля достиг высшей точки, и вкрадчиво спросил:
— Видит ли король эти знаки моей королевы? Это ее особые знаки; такой знак должен иметь каждый правитель, он доказывает его власть и незыблемость его слов.
Гость обернулся и сделал знак носильщику, стоявшему на коленях у ворот позади него. Перепуганный парень подполз к ногам майора и, не осмеливаясь поднять глаза на короля, вручил Зуге небольшую коробочку из-под чая, в которой лежали резная печать из слоновой кости и палочки воска.
— Я изготовил такую печать для короля, чтобы все знали его власть и могущество.
Мзиликази не мог скрыть любопытства; он вытянул шею и подозвал гостя поближе. Зуга опустился перед ним на колени и расплавил воск в крышке от чайницы, подогревая ее свечкой, зажженной от костра. Подготовив воск, он прижал к нему печать и, когда воск застыл, протянул оттиск королю.
— Это слон. — Мзиликази с едва скрываемым изумлением узнал изображение зверя.
— Великий Черный Слон матабеле, — подтвердил Зуга.
— Скажи эти слова. — Король коснулся надписи по краю печати и велел перевести ее.
— Мзиликази, Нкоси Нкулу.
От восторга король захлопал в ладоши и передал отпечаток старшему индуне. Восковой оттиск переходил из рук в руки, все ахали и прищелкивали языками.
— Бакела, — сказал король Зуге. — Приходи ко мне на следующий день после церемонии Чавала. Нам нужно о многом поговорить.
Взмахом руки он отпустил молодого белого человека в роскошном наряде и безропотно отдался заботам настырного лекаря.
После полуночи взошла полная луна, и, приветствуя ее, люди подбросили в костры свежих дров. Забили барабаны, началось пение. До этой минуты ни один человек не смел собрать ни зернышка из нового урожая, восход луны возвещал о начале Чавала, танце первых плодов, и весь народ предавался веселью.
На следующее утро начался праздник. Многочисленные полки выстроились перед королем, колонной вошли на обширную арену огороженного частоколом загона для скота, и земля сотряслась от топота шагающих в унисон босых пяток. Двадцать пять тысяч закаленных, мускулистых, хорошо обученных воинов одновременно поднимали ноги до уровня плеч и с силой обрушивали на землю.
— Байете! — приветствовали они короля.
— Байете! — снова топнули ноги.
— Байете! — раздалось в третий раз, и танец начался. Ступая след в след, покачиваясь и распевая, полки подходили к тронному креслу Мзиликази. Сложные фигуры исполнялись одновременно и так слаженно, что можно было подумать, что шествует одно-единое существо. Шиты скрещивались и разворачивались, как чешуя громадной рептилии, пыль клубами нависала над рядами танцующих, и они появлялись из завесы, как привидения. Вокруг их ног мелькали юбки из хвостов циветты, из шкур обезьян, лис и кошек, и казалось, будто люди отделились от земли и парят на облаке пыли в мягких волнах мехов.
Из рядов танцующих выходили лучшие бойцы и герои каждого полка, они с гордостью кричали «Гийя!», прыгали выше головы, яростно пронзали копьем воздух и выкрикивали боевой и победный клич. Под жарким солнцем пот увлажнял их тела и стекал крупными каплями.
Вздымавшиеся волны всеобщего возбуждения охватили Мзиликази, король один за другим осушал подносимые девушкой горшки с пивом, глаза его вылезли на лоб, и он не мог больше сдерживаться. Он с трудом поднялся с кресла и заковылял на опухших, изуродованных ногах. Воины расступились, освобождая ему место.
— Мой отец — лучший танцор в стране матабеле, — сказал Ганданг, сидевший на корточках возле Зуги.
Старый король попытался подпрыгнуть, но не сумел оторваться от земли. Он шаркал ногами, разводил руками, будто что-то хватая, пронзал воздух игрушечным копьем.
— Вот так я убил Баренда из племени гриква, и так погибли его сыновья.
Народ взревел.
— Слон танцует, и земля трясется. — Топот десяти тысяч босых ног подстрекал короля кружиться в жалкой пародии на могучие танцы юных воинов.
— Так я дал пинка тирану Чаке, и так я отрезал перья с головных уборов его гонцов и отослал их обратно, — визжал Мзиликази.
— Байете! — гремел народ. — Отец всего мира! Через несколько минут, истощив силы, король рухнул в пыль. Ганданг и двое других сыновей короля, сидевших в полукруге среди индун, вскочили на ноги и подбежали к нему.
Они осторожно подняли отца и отнесли обратно в кресло. Лобенгула, старший сын короля, принес ему еще один горшок с пивом. Пиво потекло по подбородку и залило тяжко вздымавшуюся грудь.
— Пусть народ танцует, — выдохнул король, и Ганданг вернулся к Зуге и снова сел на корточки рядом с ним.
— Король очень любит танцы, почти так же, как войну, — пояснил он.
Ряд за рядом пошли девушки, их темная кожа поблескивала в ярких лучах полуденного солнца. Все, что на них было надето, — это крохотные бисерные фартучки, едва прикрывавшие темные треугольники. Они пели ясными, нежными голосами.
Мзиликази снова поднялся с кресла и заковылял, чтобы потанцевать с ними. Он прошелся перед первым рядом и взметнул к небесам ритуальное боевое копье, дирижируя их пением. Король танцевал, пока не упал опять, и сыновья еще раз отнесли его в кресло.
К ночи майор устал до изнеможения. Высокий галстук парадного мундира натер шею, пот, стекая по плотной алой материи, оставлял темные пятна. От пыли и яркого света глаза покраснели и воспалились, голова разболелась от рокота барабанов и гула голосов матабеле, после пива из сорго мучила жажда, язык распух и стал шершавым, от непривычного сидения на корточках ныли ноги и спина, а король все еще танцевал на кривых ногах, хромая, выпячивая грудь и повизгивая.
На следующее утро Мзиликази снова восседал на троне. Перенесенные накануне испытания не оставили на нем никакого следа, так что, когда на арену выпустили быка Чавала, сыновьям пришлось удерживать отца, чтобы он не выскочил на арену убивать быка голыми руками.
Из каждого полка было отобрано по одному самому сильному воину. Они разделись до набедренных повязок и ждали, присев на корточки по обе стороны кресла Мзиликази.
Бык выскочил на арену, высоко подняв голову, увенчанную могучими рогами, вздымая копытами красную пыль и бешено сверкая глазами. Он был глубокого, без единого пятнышка черного цвета, с высоким горбом и лоснящимися боками.
Из всех королевских стад выбрали самое красивое животное в стране матабеле. Бык высокомерно прошелся по арене, фыркая и опуская голову, чтобы подцепить кривым рогом все, что попадалось на пути.
Сыновья удерживали короля, но он вырывался изо всех сил и от возбуждения брызгал слюной. Наконец он поднял копье и, потрясая им, прокричал:
— Булала инкунзи! — Убейте быка!
Воины вскочили на ноги, отдали приветственный салют королю, выскочили на арену и рассредоточились полукругом, инстинктивно повторяя джикела — маневр, которым окружали врага.
Черный бык развернулся им навстречу и резко притормозил передними ногами. Мотая головой, он оценивал силы нападавших. Потом вздул огромные мускулы, выбрал в жертву человека, шедшего посреди строя, и ринулся на него.
Выбранный им воин стоял на месте, приглашающим жестом раскинув руки; бык наклонил голову и ударил его.
Воин принял удар грудью, Зуга ясно услышал, как хрустнула кость, но человек обхватил руками шею зверя и крепко вцепился в нее.
Бык пытался освободиться, он то нагибал голову, то высоко вскидывал, но человек держался крепко. Бык жестоко швырял его, но тело воина закрывало ему обзор, и животное остановилось. Строй бегущих людей сомкнулся вокруг него, и внезапно огромная горбатая туша скрылась под волной обнаженных черных тел.
Бык долго боролся, пытаясь удержаться на ногах, но воины дернули его за ноги и повалили. Он с тяжелым стуком упал на пыльную землю и громко замычал. Дюжина воинов схватилась за длинные рога и, налегая на них, как на рычаг, начала разворачивать голову относительно громадной неподвижной туши, прижатой к земле. Медленно, обливаясь потом, они поворачивали голову, бык лягал копытами воздух, его мычание становилось все более безнадежным и сдавленным.
Король подпрыгивал в кресле, визжа от возбуждения, публика ревела, как штормовой прибой на скалистом берегу.
Сантиметр за сантиметром поворачивалась огромная голова, и вдруг сопротивление прекратилось. Зуга услышал, как хрустнул позвоночник — сухой щелчок перекрыл рев собравшегося народа. Рогатая голова с легкостью прокрутилась еще на пол-оборота, на мгновение взметнулись к небу растопыренные ноги, и содержимое кишечника быка хлынуло жидкой зеленой рекой.
Обливающиеся потом воины подняли тушу на плечи, обнесли ее вокруг арены и положили у ног Мзиликази.
На третий и последний день праздника король вышел на середину пустого загона для скота. На обширном открытом пространстве его согбенная фигурка казалась хрупкой и маленькой, полуденное солнце палило так, что она почти не отбрасывала тени. Народ смолк, сорок тысяч человек смотрели на старика, и не слышалось ни шепота, ни вздоха.
В середине арены Мзиликази остановился и поднял над головой боевое копье. Он медленно повернулся и остановился лицом к югу. Ряды зрителей застыли. Он вытянул руку с копьем, постоял так с секунду, дожидаясь, пока напряжение сорока тысяч зрителей не повисло вязкой пеленой.
Потом король подпрыгнул и начал медленно поворачиваться. Толпа вздохнула, покачнулась и застыла опять, когда король нацелил копье на восток. Потом он подпрыгнул еще раз, намеренно дразня их и изматывая. Он искусно, как прирожденный артист, выбирал подходящий момент.