Екатерина Алексеевна состояла с Сабашниковыми в родстве, так как ее сестра Маргарита была замужем за двоюродным братом издателей Василием Михайловичем Сабашниковым (к слову, отцом первой жены Максимилиана Волошина — художницы Маргариты Сабашниковой). Сабашниковы и Андреевы были дружны семьями. В дальнейшем и Н. В. Евреинова, и издатель М. В. Сабашников сыграют немалую роль в судьбе Бальмонта.
Атлантический океан и его побережье Бальмонт всегда считал лучшим из всего, что он видел. Океан в его поэзии стал символом первородной стихии («Океан, мой древний прародитель»). Первые два письма, отправленные Вере Николаевне, наполнены восхищенными описаниями океанских волн, озаряемых солнечными лучами, мощной силы прибоя, причудливой игры красок. «Все это красиво, — завершает он письмо матери от 12 ноября 1896 года, — но еще лучше будет, когда все это, много времени спустя, увидишь в душе своей как сон, под свист северной вьюги, родной и печальной, говорящей о чем-то таком грустном, таком задушевном, что об этом нельзя говорить словами».
Биарриц находится недалеко от Пиренеев и франко-испанской границы, и Бальмонт, всегда стремившийся к новому, неизведанному, мечтал побывать в Испании, читал о ней книги, начал изучать язык и вскоре уже мог читать испанские газеты и понимать разговорную речь. Своему тогдашнему приятелю В. Ф. Джунковскому он шутливо пишет 3 ноября:
Вот уж три недели вижу
Я испанский горизонт,
Но писанье ненавижу,
Хоть люблю Вас.
Ваш Бальмонт.
Первое пребывание в Испании ограничилось двумя неделями. Бальмонты побывали в Стране Басков, в Мадриде, посетили знаменитый музей Прадо, увидели корриду, приобрели офорты испанского художника Ф. Гойи — альбомы «Капризы» и «Ужасы войны», сюжеты которых позднее будут использованы поэтом в статье «Поэзия ужаса». Увлечение Испанией нашло отражение в стихотворениях «Перед картиной Греко» и «В окрестностях Мадрида», продолжилось и тогда, когда на зиму они обосновались в Париже. Бальмонт познакомился с французом Лео Руане, переводчиком Кальдерона и испанских песен, совершенствовался в овладении испанским языком, расширял знакомство с испанской классикой XVII века. Кальдерон вскоре станет такой же его страстью, как и Шелли.
О жизни, духовных интересах в зиму 1896/97 года дает достаточно полное представление большое письмо Бальмонта матери от 9 декабря:
«<…> Мне почти невозможно рассказать о том, что я думаю и чувствую. Все последние годы, когда я жил в Москве, сперва с семьей, потом один, я не имел возможности отдаваться своим стремлениям к обогащению своего интеллекта, я вращался в замкнутом круге, я работал, работал, работал <…> и жил в кругу определенных впечатлений, что, конечно, сужало сферу моей внутренней жизни. Теперь передо мной целый мир: новые люди, новые нравы, философия, наука, искусство, религия, новая личная жизнь. Но ведь этого всего слишком много, все это спутывается, трудно разобраться, трудно остановиться на чем-нибудь <…>. Жизнь коротка, и счастлив тот, кто с первого дня своей сознательной жизни знал, что ему нужно и куда его влечет. Я не принадлежу к таким счастливцам. Мною всегда владели фантазия, любовь к новому, неизвестному <…>. Если что меня спасает от ненависти к жизни, это именно моя природная любовь к поэзии, к красоте всего мимолетного и к тихим маленьким радостям, заключающимся в пожатии руки и в глубоком взгляде. Моя душа не там, где гремит вечный Океан, а там, где еле слышно журчит лесной ручей. Моя душа там, где серая однообразная природа, где вьются снежинки, где плачут, тоскуют и радуются каждому солнечному лучу. Не в торжестве, не в гордости блаженства вижу я высшую красоту, а в бледных красках зимнего пейзажа, в тихой грусти о том, чего не вернуть. Да и стыдно было бы торжествовать в то время, как целые страны умирают под склепом сумрачного неба, в то время, как утро тебе приносит цветы, а другим — звуки холодного ветра.
Что же мне все-таки сказать о себе? Я читаю с утра до вечера, я ищу в книгах то, чего нет в жизни. Читаю по-французски книги Ренана по истории еврейского народа, книги разных авторов о демонизме; современные романы, современных поэтов, по-английски „Потерянный рай“ Мильтона, по-немецки — книги Куна Фишера о Шопенгауэре, статьи Гельмгольца по естественным наукам, специальные книги по истории средних веков, по-итальянски — „Divina Comedia“ („Божественная комедия“. — П. К., Н. М.) Данте; по-датски — статьи Брандеса о датских поэтах; по-испански буду читать с сегодняшнего дня „Дон Кихота“. Таким образом, как видишь, пребываю в обществе гениев, ангелов и демонов. Стихов я почти не пишу. Вообще писать мне теперь ничего не хочется. Знакомлюсь с живописью и с историей искусства. В этом отношении Катя мне очень помогает, так как она с историей искусства знакома гораздо больше, чем я, и при оценке произведений живописи у нее вкус — необыкновенно тонкое понимание и верное чутье.
Для меня знакомство с великими картинами в оригиналах открыло совершенно новый мир. Мне хочется подробно ознакомиться с историей живописи, и я уже прочел несколько специальных книг. <…> С будущей недели мы будем вместе с Катей подробно знакомиться с произведениями китайской и японской живописи, в которой так много совершенно нового, свежего, оригинального <…>. Были на социалистическом митинге, и супруга моя пленилась красноречием революционного оратора, а я пришел в бешенство от созерцания человеческой ограниченности, блистательно воплотившейся в социалистической аудитории. К социальным вопросам я вообще испытываю чувство, температура которого равняется нулю по Реомюру. Толпа внушает мне презрение, быть может, несправедливое, но непобедимое.
Съездите в Гумнищи, и поклонитесь им от меня».
В декабре Бальмонт получил известие из Англии о том, что его хотят пригласить в Оксфордский университет прочитать в весеннем семестре лекции о русских поэтах. Инициатива исходила от основателя кафедры славистики профессора Вильяма (Уильяма) Морфиля. Морфиль хорошо знал и любил русскую литературу, бывал в России, был знаком и переписывался с видными русскими учеными. Приглашение пришло от имени существовавшего при университете Тейлоровского института, занимавшегося изучением культуры, искусства и этнографии народов мира. Цель лекций — пробудить интерес к русской поэзии, которую в Англии в то время знали очень мало. Если имена Льва Толстого, Достоевского были там хорошо известны и популярны, то о поэтах, даже таких как Пушкин и Лермонтов, англичане имели смутные представления или совсем их не имели. Лекции Бальмонта должны были восполнить этот пробел. Обращение именно к нему не было случайным. Профессор Морфиль знал Бальмонта как поэта, ценил его переводы из Шелли, Эдгара По.
К лекциям Бальмонт начал готовиться с большой ответственностью еще до отъезда в Англию. Ему предстояло изложить историю русской поэзии от Пушкина до современных символистов. Поэта смущало то обстоятельство, что его устный английский был далек от совершенства (из-за произношения), и он решил читать лекции на французском языке, для чего специально перевел на французский около двадцати стихотворений русских поэтов. В этой работе ему помогала жена. Текст четырех подготовленных лекций и поэтические переводы Бальмонта просматривал и консультировал писатель Понсерве. Первая лекция была посвящена Пушкину, и Бальмонт не упустил случая познакомиться с известным знатоком Пушкина и собирателем пушкинских материалов А. Ф. Онегиным, жившим в Париже[4].
Из письма Бальмонта матери от 8 апреля 1897 года известно, что он и Екатерина Алексеевна прибыли в Англию за неделю до этой даты и что перед этим он писал матери из Голландии. Очевидно, их путь лежал через Амстердам, с которым связано знаменитое бальмонтовское стихотворение «Воспоминание о вечере в Амстердаме».
Когда Бальмонты приехали в Англию, там уже всё зеленело, весна была в разгаре. Оксфорд с его садами и парками, река Темза, средневековая архитектура монастырей и соборов сразу же покорили поэта, что нашло отражение в стихотворениях «Английский пейзаж», «Оксфорд», «Ручей» и «Вечер» (с посвящением В. Морфилю).
Однако время для лекций — конец мая и начало июня — было выбрано неудачно: студенты, озабоченные экзаменами, спортивными состязаниями, на лекциях присутствовали мало, среди слушателей преобладали преподаватели и дамы, всего человек шестьдесят. Бальмонт не мог не сравнивать свои выступления в России: когда он читал лекции о Шелли и Байроне, зал Исторического музея был заполнен целиком. Интерес к английской культуре в России был несравненно больше, чем у англичан к русской.
Бальмонта оттолкнуло самодовольство англичан, но смягчила это впечатление готовность английских ученых помогать ему в изучении английской поэзии, в знакомстве с историей Англии. Он много занимался в университетской библиотеке, где хранились рукописи Шелли и материалы о нем, открыл для себя новых английских поэтов, в частности Уильяма Блейка, которого стал переводить (он был неизвестен в России).
Среди знакомств с оксфордскими учеными особое значение имела встреча с крупнейшим индологом Максом Мюллером, который ввел его в мир индийских мыслителей, познакомил с мифологией, религией и культурой великого народа. Еще до этого, работая над переводами философской поэзии, в том числе Шелли, Бальмонт прочел книгу немецкого ученого Г. Ольденберга «Будда». Теперь тема восточной мудрости захватила его. Он заинтересовался изданными на английском языке сочинениями Е. П. Блаватской, в которых многое взято из Вед и Упанишад. Теософские воззрения Блаватской, изложенные ею в книге «Голос Молчания», вскоре отразятся в творчестве поэта. Что касается профессора Морфиля, то с ним у Бальмонта установились дружеские связи. Морфиль переводил стихи Бальмонта на английский язык, предложил поэту вести ежегодные обзоры русской литературы в английском журнале «Атенеум» (опубликованы обзоры за 1898, 1899 и 1900 годы). Позднее Морфиль стал сотрудником русского символистского журнала «Весы».