Ты — невеста, ты — чужая,
Ты и он — мечтанья.
Но застыл я, твердо зная,
Что любовь — страданье.
Здесь стих поэта вновь становится «изысканным».
В последнем, самом большом разделе книги — «Черная оправа» — авторская интонация усложняется тяготением к философичности, появлением страдальчески-драматических нот. Один из узловых символов — «атом». Появившийся еще «В безбрежности» (стихотворение «Горящий атом, я лечу…»), он наполняется новым смыслом, включающим и идею непреодолимого отчуждения индивидуального человеческого «я» от других «атомов»: «И двум их близость говорит, / Что атом с атомом не слит» («Границы»), и кошмарный «атомный век»:
Когда я думаю, как много есть Вселенных,
Как много было их и будет вновь и вновь, —
Мне небо кажется тюрьмой несчетных пленных,
Где свет закатности есть жертвенная кровь.
Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,
Все связи рушатся, — и снова будет тьма,
Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,
Циклон незримостей, стихийная чума.
И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный
Звено упорное сложившихся планет,
И странной музыкой, безгласной и печальной,
В эфирных пропастях польется звездный свет.
Бальмонт отрекается от всех ранее любимых богов древности (стихотворение «Пронунсиамиэнто»):
Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор,
Витцлипохтли, маски, маски, это всё сплошной позор.
В лабиринтах ли Индийских, или в бешеной Валгалле,
На уступах пирамидных Мексиканских теокалли,
Всюду — Демону в угоду — истязание умов,
Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный ров.
Он снова, как в юности, сомневается в божественной справедливости и милосердии:
Есть ли Бог? Он сжалится ль над нами?
Есть ли Бог, и как его найти?
Русско-японская война осознается как еще один аргумент, свидетельствующий о неизбывной жестокости жизни:
Боже мой, о, Боже мой, за что мои страданья?
Нежен я, и кроток я, а страшный мир жесток.
Явственно я чувствую весь ужас содроганья
Тысяч рук оторванных, разбитых рук и ног.
Современные «человечки» вызывают у бальмонтовского «читателя душ» откровенное презрение:
Человечек современный, низкорослый, слабосильный,
Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин,
Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный,
Вся душа его, душонка — точно из морщин.
И все же горестные и обличительные интонации — «черная оправа» бальмонтовского космизма, темный фон для светлых гимнов во славу «четверогласия стихий». Видимо, сам поэт осознавал уязвимость сплава лирики и риторики в своих философских стихах:
Умствователь нищий, я слабею,
Предаюсь безумному Поэту…
«Литургия красоты» завершается четырьмя большими «стихийными гимнами»-поэмами, в которых Бальмонт вновь воспевает Огонь, Воду, Воздух и Землю. В поэмах есть очевидные повторы, кое-где поэт действительно будто «пародирует» свои же стихи из книги «Будем как Солнце» (что подметил Эллис), но в главном он остается верен себе. И пускай никогда не удастся вернуть «современных человечков» к Солнцу, его лирический герой твердо знает:
Огнепоклонником Судьба мне быть велела,
Мечте молитвенной ни в чем преграды нет.
После выхода в свет книги «Литургия красоты» Бальмонт решил осуществить задуманное «кругосветное путешествие». Особенно его привлекала Центральная Америка, древняя цивилизация индейских племен майя, ацтеков и тольтеков (ольтеков).
Поэта, как и многих его современников, волновал миф об Атлантиде: считалось, что этот материк, утонувший при мировой катастрофе, достиг высокой культуры и следы ее можно найти в древней стране Майя. Слово «Майя», обозначавшее территорию Мексики, Бальмонт заносит в записную книжку под датой 3 января 1904 года. Ранее Мексика упоминалась в некоторых стихотворениях книги «Только Любовь», а в «Литургии красоты» встречается Атлантида — в стихотворении «Читатель душ», и описание ее столицы — в стихотворении «Город золотых ворот», сочиненном после знакомства поэта с трудом Скотт-Эллиота «История Атлантии». Майя для Бальмонта была страной мечты, как Индия — страной мысли. Обе волновали его более всего…
Как всегда, готовясь к путешествию, Бальмонт знакомился с литературой о тех краях, которые намеревался посетить. Изучая испанский язык, он, конечно, читал книги об Испании, среди них были и работы по истории испанских завоеваний Америки и о походах конквистадоров. Но, в отличие от Николая Гумилёва, конквистадоры его интересовали меньше, нежели образ жизни и культура древних индейцев с их ярко выраженным культом Солнца. Среди возможных источников, которые мог читать поэт, нужно выделить эпос майя-киче «Пополь-Вух» и книгу американского историка В. Прескотта «История завоевания Америки». Отъезд из Москвы Бальмонт наметил на конец января 1905 года. Незадолго перед этим, 9 января, произошло событие, потрясшее всю Россию: расстрел мирной демонстрации у Зимнего дворца в Петербурге. Русско-японская война, длившаяся уже год, была для России тяжелой, армия и флот несли потери, что усугубляло и без того революционную обстановку в стране. Все это не могло пройти мимо Бальмонта, и он уезжал с тревогой в душе.
Сначала Бальмонт отправлялся в Париж. Проводить его пришли друзья и товарищи по литературе. Максимилиан Волошин в дневниковой записи от 27 января 1905 года передал слова Валерия Брюсова, произнесенные на вокзале после отъезда поэта: «Сию минуту кончился целый период. Бальмонт десять лет полновластно царил в литературе, иногда капризно, но царил. Наши связи рвались постепенно и порвались уже совсем в эти последние месяцы, но теперь он сам отрекся от царства и положил конец… <…> Мы будем жить без него. И я думаю, что мы все видели его в последний раз. Он не вернется из Мексики или вернется совсем иным…»
По Брюсову получалось, что Бальмонт своим присутствием в литературе уже мешал ей, и, похоже, он радовался, что его не будет. Так далеко зашла отчужденность поэтов, но, по формуле Брюсова, сохранилась «вражда в области вечного братства». Переписка продолжалась, и Бальмонт в письмах делится с ним впечатлениями от нового мира, открывшегося в Мексике.
Морской путь туда начался в феврале в Гамбурге, продолжился в испанском порту Корунья (Галисия), оттуда вел на Кубу и завершился в мексиканском портовом городе Веракрус. Об окончании путешествия через Атлантический океан Бальмонт так сообщал Екатерине Алексеевне в письме от 21 февраля 1905 года, отправленном из Веракруса: «Последние дни на корабле, день на острове Куба, эти три-четыре дня здесь были какими-то сумасшедшими. Я попал в вертящееся колесо. Я был в сплошной движущейся панораме. Минуты истинного счастья новизны сменялись часами такой тоски и такого ужаса, каких я, кажется, еще не знал. Ведь я до сих пор не знаю, что делается в России. В Москве кровавый дым. Я опишу подробно свои впечатления от Океана, очаровательной экзотической Гаваны и заштатной смешной Вера-Крус — когда приеду в Мехико; я уезжаю сегодня вечером. Корабль наш запоздал в пути на день, благодаря буре. В Гаване я видел цветы, цветочки родные, маленькие и пышные розы. Мне хотелось упасть на землю и целовать ее».
Екатерина Алексеевна, которой Бальмонт подробно описывал свое путешествие, делала выборки из писем, имеющие общезначимый интерес, и отдавала их в журнал «Весы». Там они публиковались под заглавием «В странах солнца. Из писем к частному лицу» (Весы. 1905. № 4, 6, 8); очерк «Два слова об Америке. Из писем с дороги» был напечатан в только что открывшемся символистском журнале «Золотое руно» (1906. № 1).
Третьего марта Бальмонт прибыл в Мехико, столицу страны. Мехико стало отправным пунктом поездок Бальмонта и его спутницы Елены Цветковской в разные места Мексики: в пригороды столицы, где сохранились археологические памятники, Пачуку, где поэт присутствовал на народном празднике, в области, где жили древние народы и можно было увидеть пирамиды, руины и другие следы былой цивилизации, — это Юкатан, Паленка, Ушмаль и др. Иногда приходилось делать пешеходные походы или переезды верхом на конях по горам. «Не боюсь никаких неудобств и пока еще не был укушен ящером, не ужален змеей или какой-либо мексиканской красавицей», — шутливо замечает Бальмонт в письме матери.
В Мехико поэт работал в Национальной библиотеке, где изучал литературу по истории страны, знакомился с Национальным музеем, в котором собраны уникальные материалы по культуре и искусству индейцев. Своеобразным гидом поэта, знакомившим его с историей страны и ее древнейшей цивилизацией, стал видный археолог Николас Леон, рекомендовавший необходимую литературу и маршруты поездок. Он же познакомил Бальмонта с известным историком Мексики Альфредом Чаверо. Поэт тщательно изучал исторические источники, приобретал книги и фотографии. Во время знакомства со страной Бальмонта поразили величественные останки древней мексиканской архитектуры, храмы, где люди молились Солнцу, прекрасные скульптуры, олицетворявшие богов (они были обнаружены во время строительных работ), космогония и эпос и многое другое, что затем найдет отражение в его творчестве (стихи сборника «Птицы в воздухе», книга «Змеиные цветы», переводы в «Зовах древности»).