Сборник «Северное сияние. Стихи о Литве и Руси» появился не только под впечатлением поездки Бальмонта в Литву, это — итог давнего увлечения поэта «янтарной страной», где, по семейным преданиям, жили его предки. В сборник включены некоторые стихотворения из книги «Птицы в воздухе», отрывок эссе из «Морского свечения», а также стихотворение «Морской сказ» из книги «В раздвинутой дали». «Северное сияние» открывалось десятью стихотворениями-сонетами Людаса Гиры, посвященными Бальмонту и им переведенными на русский язык. Певец Солнца, «второй Баян» славян воспринят в них сквозь призму «соучастия душ»: «Ты больше мне, чем друг, / Родней, чем брат».
«Опорными» в сборнике являлись первый и последний разделы — «Литва» и «Русь», в них выражена бальмонтовская идея близости двух народов.
Образ «Лесной Царевны» — Литвы создан в манере лирической идеализации. В облике «сестры любимой» Бальмонт находил органический сплав язычества и христианства, столь родственный его собственной душе:
За то, что я в христовой вере
Свое язычество храню,
За то, что мы чрез те же двери
Ходили к вещему огню,
За то, что мы к одной стихии
С тобой привержены — к лесной, —
Тебе поет певец России:
Ты не во мне, но ты со мной.
Ряд стихотворений в сборнике Бальмонт посвящает литовским поэтам-друзьям: Людасу Гире, Виндасу Крэве, Казису Пуйде, «написавшему летопись дуба» Юлиану Эйсмонду, О. В. де Л. Милошу, «литвину, утонченному французскому поэту». Обращаясь к творчеству этих поэтов, Бальмонт помнит о их «странной близости» русской душе. Так, в стихотворение «Земля моя», посвященное Казису Пуйде, неожиданно входят образы из произведений Ивана Шмелева:
Из смертной тьмы восстанье наше,
Ты светишь ночью, Солнце мертвых,
Неупиваемая чаша.
В завершающих «литовский» раздел стихотворениях слышатся нравоучительно-укоризненные интонации, адресованные Польше, поправшей законы «сестринской» дружбы народов. В стихотворении «В последний раз» Бальмонт восклицает:
Расслышь! Я указательное слово,
Не брань, тебе с печалью говорю…
Видимо, сам поэт сознавал неуместность подобных дидактических сентенций в лирике, поскольку несколько позднее признается:
Вселюбящей душой ввергаюсь я в смущенье,
Я не пастух народов и я не пастырь стад.
Лишь одного хочу я — всемерного цветенья,
Люблю я только пенье, весну и мир как сад.
Символом-предвестником «мира-сада» является в книге «северное сияние», осеняющее самые разные народы, — в его «разбеге пламекруга» поэт видит прообраз будущего «храма Всемирности».
Анализируя «русский» раздел «Северного сияния», критик Петр Пильский в рецензии на сборник Бальмонта отмечал: «Его чувство любви к России приобрело новый, особый оттенок» (Сегодня. 1931. № 355). Несказанная красота северной природы, затмевающая все прелести юга («Северный венец»), «великолепный наш язык» («Русский язык»), православная Пасха («Грядущая Россия»), надежда на освобождение «моей избранницы, России» «из страшного вертепа» соединяются в «Северном сиянии» с мечтами о будущей «Великой Державе» с всеобщим правом «быть вольным и счастливым»:
Все страны, что теснила зловражьей чарой уза,
Литва, Суоми, много тех стран — великий круг,
С Россией будут слиты лишь верностью союза
Той светловольной дружбы, где с другом равен друг.
В художественных и, возможно, утопических мечтаниях Бальмонта можно обнаружить сходство не только с пророчествами духовно близких ему поэтов (в частности, М. Волошина в «Неопалимой Купине»), но и с социальными утопиями ранней советской лирики.
Тема России в центре и небольшого (19 стихотворений) сборника «Голубая подкова. Стихи о Сибири», вышедшего в 1935 году в Америке в издательстве «Алатас», основанном Георгием Гребенщиковым (автором, напомним, многотомного романа о Сибири «Чураевы»). Уехав в 1924 году в США, Гребенщиков, будучи в дружеских отношениях с Бальмонтом, хлопотал там об издании его книги «Линия лада». Однако книга не вышла, хотя частично была оплачена. Изданием сборника «Голубая подкова» Гребенщиков, зная нужду Бальмонта, надеялся ему помочь.
Стихи, вошедшие в сборник, написаны в разное время и в разных местах, причем поэт придает особое значение хронотопу[27]. Основу «Голубой подковы» составили стихотворения, навеянные впечатлениями от путешествия по Сибири в 1916 году. Первое стихотворение, датированное 13 апреля 1916 года, было написано в Хабаровске. Тогда Сибирь показалась Бальмонту «чужой», «холодной». «Сибирь не моя страна», — писал он Екатерине Алексеевне 1 апреля 1916 года. В стихотворении, опубликованном в газете «Северный луч» 6 ноября того же года, поэт так «символизирует» эту землю:
Свободные степи
И глуби, и синяя ширь.
Но души здесь в склепе,
И лик твой холодный, Сибирь.
Позднее, в эмигрантской лирике Бальмонта 1920–1930-х годов, лик Сибири переосмысляется, включается в общий, но стальгически окрашенный контекст. Возможно, не без влияния сибирской прозы Гребенщикова появляется центральный символ нового сборника — «голубая подкова небосклона», где вечно горит «вещий пламень». Теперь «синяя ширь» Сибири, как всё утраченное, видится идеализированной:
В фиалках, в ландышах, невестна, хлебосольна.
Простором исполин, великая Сибирь…
В это время Бальмонт продолжал заниматься и славянской темой. Вплоть до 1932 года в газете «Россия и славянство» печатались его переводы славянских поэтов, статьи о славянской поэзии. 30 апреля 1931 года по его инициативе состоялся большой славянский вечер (под председательством профессора Эмиля Омана). В нем участвовали Л. Савицкая, композитор Н. Черепнин, французский поэт Филеас Лебег (его, выходца из крестьян, Бальмонт особенно ценил и переводил), другие литераторы, а также артисты, русские, болгарские, сербские, чешские, польские. Однако вскоре к славянской теме Бальмонт охладел, как, впрочем, и к литовской. «Недавнее мое увлечение славянскими странами и Литвой, увы, исчерпалось», — замечал он в одном из писем и находил, что, по сравнению с Индией и Египтом, это «мелководье». Кроме того, что в его положении было немаловажно, и «заработать» на этих темах почти не удавалось. В это время он очень обижался, что подготовленные им сборники «Чешские поэты XIX–XX веков» и «Югославские народные песни (Сербия, Хорватия, Словения)» так и не вышли.
Зато порадовало Бальмонта издание в 1933 году поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре», хотя и не принесшее ему никаких доходов. Это было первое издание полного текста поэмы на русском языке. Вышла поэма отдельной книгой под названием «Носящий барсову шкуру» с предисловием Бальмонта. Полный перевод поэмы был им завершен еще до отъезда во Францию. В 1920 году он написал киносценарий по поэме Руставели, но снимать картину отказались: нашли это несвоевременным. В эмиграции попытки реализовать сценарий или издать перевод ни к чему не привели. «Последние новости» 15 сентября 1938 года писали так о появлении книги: «Она бы, вероятно, до сих пор не увидела света за отсутствием средств на издание. Опубликовать русский перевод „Носящего барсову шкуру“ взял на себя — на собственный страх и риск — скромный труженик Д. Келадзе, наборщик одной из русских типографий. В течение пяти лет набирал он собственными руками поэму, отдавая ей воскресный отдых и вечера, вырывая из трудового заработка франки на покупку клише и бумаги, делая долги. В результате появилось роскошное издание с иллюстрациями акад. Зичи, сделанное любовно и тщательно. Но в эмигрантских условиях такая книга не могла ни разойтись полностью, ни окупиться. Из потраченных самоотверженным „издателем“ денег вернулась лишь небольшая часть».
Известно, что Бальмонт принимал живое участие в издании поэмы, неоднократно встречался с Давидом Келадзе (Хеладзе). Вскоре после выхода книги поэт нашел возможность переправить ее родным в Москву. В России бальмонтовский перевод под названием «Витязь в тигровой шкуре» появился в не менее роскошном издании, выпущенном издательством «Художественная литература» в 1936 году не без указания самого И. В. Сталина к 750-летию со дня рождения Руставели. Этот юбилей широко отмечался в Советской стране. Известно, что с предложением издать поэму Руставели и с просьбой от имени Нины Константиновны Бруни-Бальмонт (дочери поэта) помочь переводчику к Сталину обращался его старый знакомый, ученый и общественный деятель В. А. Сванидзе. Издание состоялось. Однако на вопрос автора настоящей книги к Нине Константиновне о гонораре был получен ответ, что ни Бальмонт, ни его московская семья вознаграждения не получили.
Осенью 1932 года, по окончании курортного сезона, Бальмонт покинул Капбретон и больше ни разу уже не побывал на берегу Океана. Прекратились и его публикации в рижской газете «Сегодня» с пометкой «Письмо из Франции» (в первой половине 1920-х годов присылаемые им материалы публиковались как «Письма из Парижа»), Чаще всего это были очерки, эссе, заметки, иногда включавшие стихи, с личными впечатлениями и размышлениями.
Бальмонт поселился в пригороде Парижа Кламар, сняв скромную двухкомнатную квартиру. Отсюда, при необходимости, он выезжал в столицу.
Согласно данным «хроники» в книге «Русское зарубежье», которая упоминалась выше, Бальмонт, живя в Кламаре, принимал деятельное участие в литературной жизни русской эмиграции в Париже. Приведем некоторые факты.