— Поскольку Клэс предпочитает стоять, я, пожалуй, буду говорить сидя, — начал он и по наступившей в комнате тишине и по тому, с каким видом Клэс облокотился на телевизор, понял, что поставил себя в невыгодное положение. Следовало выйти вперед и потребовать, чтобы Клэс убрался на место. Или сам Макс, прежде чем устроиться на одном из низких столиков у окна, должен был заставить Клэса сесть.
Он поднялся и стал за спинкой своего стула. Теперь, повернувшись в одну сторону, он мог обращаться к ребятам, а повернувшись в другую, отвечать на реплики Клэса, если потребуется. Когда потребуется. Он откалилялся и подумал, что, наверно, надо было подготовиться, хотя, конечно, это и смешно. Подготовиться, точно ему предстоит важное политическое выступление. Ведь не враги же перед ним, просто ребята и коллеги на обычном общем собрании, которое к тому же проходит в довольно-таки приятной, непринужденной обстановке.
Он улыбнулся.
— Ну что ж, попробую по мере сил отстоять свою точку зрения, — начал он и тут же догадался, что так начинать не стоило. В их прищуренных взглядах он снова уловил ту же враждебность, как тогда, у стены. Он заметил, как Макс нахмурился, недовольный, что он никак не приступит к делу, а Йохан по обыкновению скривил губы в выжидательной, чуть насмешливой улыбке.
— Так вот, мне кажется, что отменять старое решение не следует, потому что... потому что это было бы неправильно. Вы должны понять, нельзя просто так ломать вещи и воображать, что все сойдет с рук.
Не то, конечно, не то хотел он сказать. Ведь в конце концов он вовсе не против, чтобы у них были эти распроклятые проигрыватели, какие угодно, с колонками и всякими причиндалами. Но речь-то ведь совсем о другом, ему хотелось объяснить, что куда важнее уважать друг друга и что люди, которым веришь и которых уважаешь, должны быть верны своему обещанию. Ведь учителя надеялись, что ребята сдержат свое слово, и только поэтому отнеслись к ним как к равным. Но, если долг будет прощен, они утратят право считаться взрослыми, которого сами так упорно добивались, и останутся просто маленькими детьми, капризно требующими своего лишь потому, что так легче всего.
— Понимаете? — спросил он и увидел, что сейчас они вообще не настроены что-либо понимать.
Он подумал, что было бы гораздо легче, если б они сейчас сидели в классе одни, он и семь-восемь ребят из его группы. Или если бы он был один на один с коллегами.
— У вас было все, чего вы хотели, — опять заговорил он, но крики ребят прервали его.
— То есть как? Что значит «все»?!
Макс поднял руку, и в комнате воцарилась тишина. Враждебная и настороженная.
Как же объяснить свою мысль? Как, не обидев, объяснить, что он о них думает?
«Вас задаривали всем, чем только возможно, — кричало в нем, — сладостями, билетами в кино, игрушками, велосипедами и мопедами, — взамен того, чего дать не могли. Вы чувствуете, что вас обманывали, но не можете понять зачем, и вам кажется, что сейчас вас обманывают снова».
— Конечно, — сказал он, — у вас всегда было множество всяких вещей, в материальном плане. Понимаете... ну, в общем, вещей. Вы поймете, если хорошенько подумаете, что у вас никогда не было в них недостатка. Ваши родители...
— Чьи это родители? — гаркнул Бондо.
— У некоторых из вас есть и мать, и отец, у других — только мать...
— Которым мы и на фиг не нужны! — Это уже Рольф.
Он повысил голос:
— Неважно кто, но кто-то брал на себя заботу, и у вас были велосипеды, карманные деньги и все прочее. — Он таки не удержался и сказал. — Может, работники службы охраны детей или ваши опекуны обращались в бюро по оказанию социальной помощи, писали заявления, что вы нуждаетесь в том-то и том-то, и вам все это давали со словами: «Пожалуйста, вот то, что вы просили, только ведите себя как следует». А что делали вы?! Разобьете велосипед — получите новый, а потом и этот вдребезги. Потому что не велосипеды вам были нужны, не о них вы мечтали, а о чем-то совершенно ином, о чем-то... в общем, совершенно ином.
— Ну и гад! — выкрикнул Бондо.
Конечно, он не мог требовать, чтобы они поняли его до конца. Для этого им нужно было уяснить свое нынешнее положение, разобраться, чем именно их обделили, а предъявлять такие требования не только бессмысленно, но и жестоко. Но хоть что-то должны же они были понять.
— Ведь на самом деле вам нужны не вещи. В том числе и от нас. То, чего вы от нас хотите...
— Мы хотим всего лишь проигрыватель, — перебил Клэс.
— Нет, вы хотите уважения. Вы хотите, чтобы мы уважали вас и сами были достойны вашего уважения. Вот чего вы хотите.
— Вот тут-то ты как раз и ошибаешься. — Глаза Клэса холодно блеснули. — Нам нужен только проигрыватель, а больше ровным счетом ничего. Насколько мне известно, каждому интернату положено иметь проигрыватель.
— Он и был у нас. Только вы его разбили.
— Насколько мне известно, пришедший в негодность инвентарь заменяют.
Он закусил губу и едва сдержался.
— Я прекрасно понимаю, что вам очень хочется получить этот проигрыватель, — спокойно произнес он.
— Ни черта ты не понимаешь! Клэс, ну-ка, скажи ему!
Макс поднялся.
— Попридержи-ка язык, Бондо, или выходи слюда, если хочешь что-то сказать. У тебя все, Клэс?
— Но послушай, Макс. — Это уже Сусанна. — Мне кажется, Аннерс еще не закончил. Он имеет в виду...
— Аннерс, наверное, сам знает, что имеет в виду. Кто хочет выступить?
— Теперь моя очередь. — Клэс передвинул во рту жевательную резинку. — Ну и ерунду же ты нес. Вполне возможно, мы для тебя слишком глупы, но, что бы ты ни говорил, нам ясно одно: мы должны остаться без проигрывателя лишь потому, что тебе так хочется. Но мы не согласны с тем, что все зависит только от тебя, что из-за кого-то одного не принимается решение, за которое голосовали все остальные.
— У нас такой порядок, — сказал Макс.
— Значит, плохой порядок, и нужно его изменить, — заявил Клэс и неожиданно миролюбиво спросил у Макса: — Разве это невозможно?
— Так сразу я не могу тебе этого обещать.
— А почему нет? Наверняка можешь, стоит только захотеть.
— Изменить порядок? Сейчас об этом и речи быть не может. Мы должны обсудить это на педсовете.
— Но ведь ты же здесь главный.
Макс почесал в затылке.
— Так сразу не могу. Но обещаю поднять этот вопрос на следующем педсовете.
— Значит, у нас будет проигрыватель?
Макс, улыбнувшись, покачал головой.
— Слишком уж ты торопишься. Вполне возможно, мы и изменим порядок.
Глаза-черносливы сверкнули.
— Выходит, есть шанс?
— Послушай, приятель, кончай лизать ему задницу. Разве не видишь, они здесь все заодно.
— Бондо, последний раз предупреждаю: или ты замолчиить, или выйдешь отсюда.
— Что, Клэс, как скажещь, убраться мне?
Клэс перевел взгляд с Бондо на Макса, потом снова взглянул на Бондо и, подумав, тихо сказал:
— Можешь остаться. Ну и собраньице у нас сегодня, уж и слова сказать нельзя. Да, вы здесь точно все заодно.
Обстановка накалилась, еще немного — и вспыхнет, как бывало, жуткий скандал со всеми вытекающими последствиями: разбитыми окнами и подрывом авторитета. Насмарку пойдет работа нескольких месяцев.
Макс вышел вперед и встал рядом с Клэсом.
— Вот и хорошо, — спокойно сказал он. — Нет абсолютно никаких оснований обижаться на всех учителей подряд и срывать на них злость.
— Верно, уж если на ком и срывать злость, так только на мне, ошибки не будет. Теперь вы знаете, кто во всем виноват.
— Довольно об этом, Аннерс. — И обращаясь к Клэсу: — Еще раз повторяю, что попытаюсь изменить порядок. Засим считаю вопрос исчерпанным. Но я хочу сказать еще об одном, а вы на досуге все обдумайте. Как вам известно — то есть некоторым из вас, — у нас существует обычай: во время осенних каникул старшие ученики и с ними двое учителей совершают небольшое путешествие. В прошлом году мы были в Швеции, а в позапрошлом — на Борнхольме...
Сохраняя полное спокойствие, Макс ловко и умело сменил тему. Засунув руку в карман, он повел рассказ о прошлых поездках, воскресил кое-какие полузабытые эпизоды и напомнил, как однажды отличился Бондо, а в другой раз — Клэс. Опасность миновала: Макс рассказывал интересно, живо и подавил мятежные настроения, а Клэс стоял рядом с таким видом, что было ясно: за деловые отношения в коллективе опасаться больше не следует.
Грубая работа, исключительно грубая работа. Он сидел на своем стуле, не вслушиваясь в поток слов, слетавших с красиво очерченных губ Макса, гнев и обида боролись в его душе. Он чувствовал, что его откровенно предали и стравили с ребятами.
Это уж чересчур, подумал он, совсем ни к черту не годится. Как тебе не совестно, Макс. Да и вам всем тоже.
Если не считать того, что пискнула Сусанна, никто из коллег не сделал даже попытки поддержать его. Макс мог бы, если бы захотел, ему бы это ничего не стоило, но он не захотел. И Йохан мог, только и он не захотел. А еще называются коллеги и добрые друзья. Макс, хладнокровно, со знанием дела спасавший свой собственный престиж. Осторожный Айлер, с отсутствующим видом уставившийся в окно. Йохан, своей обычной нагловатой усмешкой демонстрировавший, что его лично это представление весьма забавляет. Сусанна, внимательно разглядывавшая свой туфли. И Бьёрн, который, случайно встретившись с Аннерсом взглядом, едва заметно пожал плечами, что, видимо, означало: конечно, мы поступаем не очень-то порядочно, но ни черта тут не поделаешь.
Странное чувство охватило его, словно так уже было когда-то. Все это что-то напоминало ему — и как Бьёрн пожал плечами, и как внимательно Сусанна рассматривала свои туфли, и как улыбался Йохан. Что-то неприятное, о чем, вероятно, лучше бы вообще не вспоминать, но забыть все-таки не можешь. Так бывает, когда пытаешься вспомнить забытое имя, а память, словно в насмешку, подсказывает только, что оно начинается на «а». Улыбка Йохана. Раскачивающаяся за окном ветка с темно-зелеными резными листьями — не она ли напомнила ему то неприятное, почти постыдное чувство, которое он когда-то испытал.