— В поселок никому не нужно? — спросил Клэc. — У меня сигареты кончились.
И тогда вызвался он. Конечно же, вызвался он. Хотя ни особых дел в поселке, ни большого желания ехать e него не было. К тому же единственным средством передвижения, которым он мог воспользоваться, оставался старый велосипед, так как интернатский мопед был сломан, а ремонтировать его никто не собирался.
— Я могу съездить, — сказал он, и Клэс кивнул: дескать, порядок.
— И прихвати пивка на вечер, ладно?
Значит, четыре бутылки, по одной для Клэса, для него, Микаэля и Бондо. Но главное, для Клэса и для него. Так уж обернулось, что именно он как-то незаметно стал правой рукой Клэса. Клэс обращался в первую очередь к нему, и когда они рассаживались возле стены, садился с ним рядом. В первый раз Тони решил, что произошло недоразумение. Он по обыкновению сидел в самом конце, среди подпевал и статистов, как вдруг Клэс подошел и остановился перед ним.
— Ну-ка, подвиньтесь, черти, я хочу сесть рядом с нашим Тони Малышом.
Ребята зашевелились, освобождая место для Клэса, а Тони, пытаясь сделать вид, будто ничего особенного не произошло, внутренне ликовал: черт возьми, со мной, рядом со мной захотел он сесть! И поспешил предложить Клэсу сигарету.
Вполне естественно, что в новой своей роли он по возможности оказывал Клэсу всякие мелкие услуги, и не случайно именно он отправился на этот раз в поселок. Закупив что нужно, он поехал обратно, но на подъеме, когда пришлось изо всех сил жать на педали, у него разболелся шов. Весь в поту, он слез с велосипеда и повел его рядом.
Лето вроде бы давным-давно кончилось, а тут ни с того ни с сего на несколько часов установилась ясная, солнечная погода. Возле небольшой рощицы, которую обычно величали лесом, он, повинуясь безотчетному порыву, бросил велосипед на землю и расположился в траве на обочине. Потом по привычке вытащил из кармана рубашки сигарету и закурил. Он вдруг обнаружил, что ему некуда и незачем торопиться. Ничего страшного, если он задержится на полчасика. Клэс к нему за это время не переменится, и все будет как до отъезда. Клэс одобрительно кивнет: дескать, порядок, ты настоящий товарищ, — а остальные все так же будут смотреть на него с завистливым уважением. Вечером он сядет на одну из коек в комнате Клэса, станет потягивать пиво, разговаривать или молчать — как захочется — и чувствовать себя в полной безопасности, потому что выбор пал на него. Он глубоко затянулся, наслаждаясь теплым и ласковым солнцем.
Кроме интернатских, по дороге никто не ездил, а сейчас она и вовсе была пуста. Он вдыхал сильный пряный запах зелени, густо покрывавшей обочину, а из глубины рощи доносилось голубиное воркование, мирное и монотонное.
Рядом с ним тянул вверх круглую, пушистую головку одуванчик. Он щелкнул по стеблю, и бессчетное количество маленьких парашютиков поплыло в воздухе. Потом щелкнул по стеблю другого одуванчика и, увидев медленно ползущую по руке божью коровку, осторожно поднял другую руку и почти незаметным движением приблизил ее к красному с черными точками щитку. Божья коровка доверчиво ползла дальше, потом остановилась и почистила головку смешными маленькими ножками. Он изумленно следил за ней, руки его замерли. Потом щиток разделился, появились тонкие, прозрачные крылышки, и божья коровка улетела.
Он улыбнулся и снова откинулся в траву, подложил руки под голову и принялся рассматривать яркий ажурный узор из ветвей и темно-зеленых листьев на голубом фоне. Прошло некоторое время, прежде чем он увидел ее. Или она его. Распушив хвост, насторожив острые ушки, она совершенно неподвижно сидела на ветке и внимательно разглядывала его черными глазами-бусинками. Словно замерла, изготовившись к прыжку.
Он никогда не видел белок так близко, может быть, вообще никогда их не видел, и от неожиданной близости маленького зверька у него похолодели кончики пальцев. Белка все так же пристально разглядывала его, и он не осмеливался пошевельнуться, даже перевести дыхание не решался. Пристальные взгляды и неподвижность с обеих сторон. Над ними ярко-зеленый узор на голубом фоне, а вокруг тишина и отдаленное голубиное воркование. На долю секунды маленький глаз закрылся, и любопытный зверек подобрался поближе. А Тони все больше и больше расплывался в улыбке, в груди клокотал смех: не бойся, маленькая разбойница, я тебе ничего не сделаю.
Потом, совершив красивый изящный прыжок, белка исчезла. Все вокруг было напоено невыразимым покоем, переполнявшим его душу и растворявшимся в ней. Он не знал, что переживает состояние глубокой внутренней гармонии, и его не удивляло, что в одиночестве может быть так хорошо и покойно. Он просто не думал об этом, мысль его была иной: ей-богу, все не так уж плохо. Он удовлетворенно закрыл глаза.
Они перешли к «Дюбонне», неизбежному «Дюбонне» cо льдом, любимому напитку тещи, который в дни ее приезда всегда появлялся на столе. Он с отвращением пригубил стакан: никогда ему не нравился этот напиток, и все же он пил его все годы знакомства с матерью Уллы.
В открытую дверь террасы он видел малышку. Она мирно играла в песочнице, насыпала в ведерко песок, высыпала и снова аккуратно наполняла его. Теща сидела на самом удобном стуле, он — на другом, а Улла забралась с ногами на софу. В стаканах празднично позвякивали кусочки льда, но предчувствие чего-то неотвратимого не исчезало. Не зная, что именно должно произойти, он нервничал и старался сосредоточить внимание на увлеченном игрой ребенке, единственном, что у него оставалось близкого и дорогого.
Чего-то они хотели от него, но никак не решались приступить к делу. Едва он вошел, как они сразу заговорили о путешествии, и он с облегчением подумал, что речь пойдет только об этом. Теща предложила Улле деньги для поездки на Мальорку, куда они обе собирались отправиться на осенние каникулы. Если, конечно, он не против. Дело в том, что как раз в этом году исполняется тридцать лет со дня ее свадьбы и ему, наверное, не понять — быстрый, настороженный взгляд искоса в его сторону, — что же тут праздновать, раз уж ты столько лет вдовствуешь и живешь одна, но, вполне возможно, найдутся люди, которые с не меньшим основанием посмотрят на это иначе. Да и уедут-то они всего на неделю, и его, наверное, не затруднит отвозить девочку утром в поселок, к няне, а после работы забирать. Что же до предстоящего вечернего дежурства, то Улла уже говорила с Максом, и он обещал перенести его.
Надо же так уметь мешать все в кучу!
Он кивнул и сказал, что все в порядке, разумеется, он не против, наоборот, ему будет только приятно побыть одному с малышкой, как и Улле некоторое время отдохнуть от него. И заметил, что они быстро переглянулись, а теща, услышав его слова, собралась было что-то сказать, но, поймав еще один взгляд Уллы, закрыла рот.
Интересно, сколько они здесь сидели до его прихода, как основательно успели обсудить его поведение? Зачем она все-таки приехала? Ведь не только из-за поездки на Мальорку, об этом можно было написать в письме или поговорить по телефону.
Кусочки льда в стаканах растаяли. На несколько часов вновь вернулось лето, неправдоподобно жаркое, со жгучим, как запоздалая любовь, солнцем.
— Оставь, пожалуйста, в покое свою бороду, — сказала Улла.
— Хорошо, — ответил он. — Попробую переключиться на что-нибудь другое, что не так тебя раздражает. Если это вообще возможно,
Слышишь? — беззвучно пронеслось в комнате. Теперь ты сама видишь, каким он стал.
Теша кашлянула.
Глаза у нее были слегка навыкате, и намечался второй подбородок, с которым она безуспешно боролась с помощью строгой диеты. В результате на месте плотного и упругого второго подбородка прямо-таки неприлично висели складки увядшей кожи. Что ж, во всяком случае, она не виновата, что так выглядит.
Теща прикрыла глаза — она всегда так делала, прежде чем начать долгую речь, — и, что называется, очертя голову ринулась в бой.
— Мы давно знаем друг друга, Аннерс, — начала она.
Он не ответил. Все ведь относительно.
— И никогда у нас с тобой не было друг от друга тайн, мы всегда были откровенны.
Черт бы тебя побрал, подумал он, но не отозвался. Ему снова пришло в голову, что когда-нибудь все слова, которые он годами подавлял в себе, вырвутся на свободу, слившись в долгий, облегчающий крик.
— Я не в том смысле, что когда-нибудь вмешивалась в ваши дела, ведь ты не можешь меня в этом упрекнуть, наоборот, я всегда считала вмешательство недостойным, не то что другие. Ты ведь знаешь, Аннерс, большинство родителей вмешиваются в дела своих детей.
Да, она всегда меня терпеть не могла, оба мы друг друга терпеть не могли, а вот все же ломали комедию, непонятно только зачем. Примерно так: тебе удобно, мама? Тебе что-нибудь нужно? Может, хочешь покататься? Хочешь посмотреть телевизор или лучше сходить в кино? Или просто сидеть и болтать. Потому что разговаривать ты не умеешь, только болтаешь о совершеннейших пустяках.
— Но, видит бог, я никогда не вмешивалась в ваши дела, как бы плохо, на мой взгляд, они ни складывались...
Он наклонил стакан, и красноватая жидкость едва не перелилась через край, тогда он осторожно наклонил стакан в другую сторону и вдруг решил, что не будет пить ту приторную дрянь, раз уж она ему так противна.
Она повысила голос:
— Но настало время...
— Одну минуту. — Он пошел на кухню и выплеснул содержимое своего стакана в раковину. Потом достал из холодильника бутылку пива, открыл ее, вернулся назад, сел и, медленно сделав большой глоток прямо из бутылки, поставил ее на стол и вытер губы.
Обе уставились на него.
— Ты дошел до того...
— По правде говоря, Аннерс, — сказала Улла словами и тоном Макса, — по правде говоря, мама приехала помочь нам.
— Ах вот оно что! — Он кивнул. Кивнул несколько раз, — Приятно слышать, а я-то терялся в догадках, зачем она пожаловала. Ну, и чем же, по-твоему, она может нам помочь?