Он кивнул и переступил порог. Оба стояли и смотрели друг на друга.
— Мне, конечно, не следовало... — Она не договорила и неуверенно улыбнулась.
Он смотрел на нее.
— Что ты читаешь?
— «Крестного отца».
Она перехватила его взгляд.
— Хочешь кофе или, может, пива?..
— Пива... если это не...
— Нет. Я тоже охотно выпью. Но... обещай, что потом ты уйдешь...
Она исчезла в кухонном закутке и открыла холодильник.
Потом они сидели на диване и смотрели друг на друга. И не знали, о чем говорить.
— У меня было вечернее дежурство...
— Есть какие-нибудь происшествия?
— Как сказать. — Он раскурил трубку. — Очередное нападение в Нюхеме. — Он вдруг стал очень разговорчивым, слова посыпались из него как из мешка. — Налетели на одного типа, избили, видимо, не так уж серьезно, но пришлось отвезти в больницу. В Нюхеме частенько избивают прохожих. Прямо эпидемия какая-то. И полиция не находит никаких следов. За последнее время столько народу пострадало от таких вот нападений. Причем эти хулиганы даже не дают себе труда ограбить человека.
Он замолчал, опустил взгляд, подлил себе пива.
Потом поглядел на нее.
Она свернулась клубочком в уголке дивана, подобрав под себя ноги и склонив голову на руку. Ему было видно ее ночную рубашку и чуть-чуть бедро. Такой она была сейчас домашней, уютной. Она пожевала нижнюю губку, пристально и раздумчиво глядя на него.
И вдруг, словно в каком-то порыве, не успев сообразить, как это получилось, они оказались в объятиях друг у друга.
Она тихонько всхлипнула, уткнувшись носом ему в рубашку.
— Я... я... останешься сегодня у меня?
Он смотрел прямо перед собой.
Она чувствовала, как напряглись все его мышцы.
А он слышал, как бьется ее сердце.
— Если хочешь, — шепнул он.
Вместо ответа она поцеловала его.
Потом они легли на диван.
Моника слегка отвернулась.
— Тебе не кажется, что я ужасная женщина? — спросила она.
— Что это взбрело тебе в голову?
— Я... я не знаю, что со мной творится... Чего я хочу. Я помолвлена и не должна позволять себе таких вещей. Что ты обо мне подумаешь, раз я...
— Ты мне нравишься, и ты это знаешь.
— Да, — сказала она тихо и погладила его по щеке. — Ты мне тоже нравишься. Может так быть, чтобы нравились сразу двое? Или это я такая ненормальная?
Она вздохнула и покачала головой.
Он взял ее за руку и поднял с дивана. Они стояли друг против друга, его пальцы развязывали кушак ее халата.
— Ты мне очень нравишься, — сказал он.
— Не надо так говорить. Ладно?
Она обняла его.
— Мы сошли с ума, — смеялась она. — Что, если он узнает?
— А зачем ему знать?
— Он убьет тебя... нас.
Она высвободилась из его объятий и посмотрела на него.
— Нельзя... Мы не должны...
Он поцелуем закрыл ей рот, ночная рубашка соскользнула на пол. Ее глаза блестели, она протянула руку — лампа над кроватью загорелась.
— Иди сюда, — позвала она мягко и глухо. — Иди...
Енс стоял перед домом, смотрел на ее окно. Там горел свет, но он только стоял и смотрел.
Он звонил ей, но она не пожелала с ним говорить. В школе она тоже избегала его, опускала глаза и ускользала прочь. Вжималась в стену, когда они сталкивались в коридоре, а во дворе старалась затесаться в гущу девичьей стайки.
Енс закурил. Он упорно смотрел на окно. И увидел ее.
Она выглянула на улицу. Заметила его.
Занавески задернулись.
Тогда Енс пошел прочь.
Он шел медленным, широким шагом.
На душе у него было пусто и тоскливо. Он шел и шел, словно хотел уйти от чего-то. От одиночества. От зла.
Может, зайти в кино?
В «Саге» показывали порнофильм.
Енс сидел в зале, кусал губы, и ему было плохо.
Когда фильм кончился, он бездумно поплелся к Большой площади. Очнулся он на Нюгатан. Остановился перед клубом «Амор».
По спине пробежали мурашки.
Он стоял и переминался с ноги на ногу.
Потом сунул в уголок рта сигарету, зажег ее и открыл дверь.
Там пахло косметикой и сидела девица в некоем подобии распашонки. Сквозь тонкую ткань просвечивало тело.
— Что угодно такому славному малышу? — спросила она.
— Как... Сколько это стоит?
— А сколько тебе лет?
— Двадцать... три.
— Расскажи это своей бабушке... Ты еще слишком молод, малыш! Приходи через годик-другой.
— Но...
— Мне очень жаль, — сказала она. — Но таков порядок. Ничего не попишешь. Мы должны соблюдать правила. Если полиции станет известно, что мы принимаем несовершеннолетних, нас прикроют.
— Но мне двадцать один.
— Отчаливай.
— Но...
— Пупсик... Может, позвать больших и сильных дяденек, чтобы они выкинули тебя отсюда?
Енс повернулся, кинулся бежать, но зацепился за порог и растянулся на тротуаре. И ушиб колено. За спиной раздался смех. Он обернулся.
Девица стояла подбоченясь и хохотала.
— Споткнулся, бедняжка?
— Убирайся к дьяволу, проклятая... шлюха!
Он поспешил прочь, припадая на ушибленную ногу.
Девица хохотала ему вслед.
Енс лежал на кровати и рвал фотографии Сив. Он лежал одетый и рвал карточки на мелкие, мелкие кусочки. Лицо его ничего не выражало, но он невольно прислушивался к ссоре в спальне.
— Что же, у нас больше нет ничего общего? — спрашивал Ханс с видимой горечью. — Можно подумать, мы...
— А у нас когда-нибудь было что-нибудь общее? Даже ребенка ты не смог...
Енс вздрогнул и повернулся к стене, за которой находилась спальня.
— Так. Значит, это я виноват? Всегда во всем виноват я? Я виноват, что ты стареешь? С ума можно сойти! Что с тобой творится?
— Просто надоело мне все. Ты, хозяйство изо дня в день... Не могу больше слушать о тебе... от других...
— Значит, я виноват в том, что ты домашняя хозяйка? Не нравится, так отправляйся на биржу труда. Получить работу нынче ничего не стоит. Особенно в твоем возрасте.
— Большое спасибо!
Она уже кричала.
Енс не мигая уставился в стену.
— На здоровье, — услышал он голое Ханса. — Но я могу избавить тебя...
— Заткнись! Я не желаю...
— Не желаю, не желаю, не желаю... Ну и черт с тобой, обходись как хочешь!
Енс услышал звон разбитого стекла, потом словно удар кулаком по живому телу.
Он вздохнул и пустым взглядом уставился в потолок.
Немного погодя он встал.
Слышался плач. Ее плач.
И ругань. Ругался Ханс. В столовой.
Енс подошел к окну, распахнул раму.
В комнату ворвался холодный воздух.
Он взял сигарету и долго стоял у окна, курил и мерз. Потом с помощью зажигалки стал жечь обрывки фотографий Сив. Они сгорали быстро.
Потом он прокрался в переднюю и тихо, как мог, отворил входную дверь.
Осторожно спустился по лестнице на свежий воздух.
Санитары подняли человека на носилки. Была полночь, и было холодно. Ясная, холодная ночь с бледными звездами на черно-синем небе.
— Фу, черт, спиртягой так и разит! — сказал один из санитаров.
— Пьян в стельку, — сказал полицейский, наблюдавший за отправкой пострадавшего.
— Которое это по счету нападение? — спросил другой полицейский.
— Всех не сосчитаещь...
— Альвар Венстрём, — докладывал по рации второй полицейский. — Согласно удостоверению личности, проживает в Нюхеме. Очевидно, возвращался домой. Мы позвоним и сообщим жене. Во всяком случае, он живой. Рассчитывать на каких-либо свидетелей не приходится. Отбой.
Он повесил микрофон и вылез из машины.
— Как дела?
— Двигаем.
— О’кей. Черт! Приехали бы мы чуть раньше, может, удалось бы предотвратить преступление.
— Задним умом все крепки, — сказал водитель «скорой», полез в машину и сел за руль.
— Мы здесь патрулировали. Если б мы не остановились у автомата с шоколадом, может, поспели бы как раз вовремя.
— Так оно всегда и бывает, — сказал водитель «скорой» и захлопнул дверцу.
Этой ночью Енс почти не спал.
Он написал длинное, полное ненависти письмо к Сив и разорвал его в клочья.
Утром, когда он вошел в кухню, Ханс сидел за завтраком.
Вид у Ханса был одновременно удрученный и злой. Хотя он и старался сделать безразличную мину.
На Енса он едва взглянул.
— Мама еще не вставала?
— Нет.
— Почему?
— Неважно себя чувствует. Хочешь кофе?
Енс сел и стал намазывать бутерброд.
Ханс посмотрел на него.
— Как дела в школе?
— Нормально...
— Приходится вкалывать?
— Не-е...
Ханс закурил сигарету.
— Что вы шумели ночью? — спросил Енс, глядя на бутерброд.
— Мы не шумели.
— Такой дьявольский тарарам подняли...
— Что за лексикон! Сколько раз тебе говорить...
— А чего вы скандалите!
— А...
Ханс пожал плечами и взглянул в окно.
— Знаешь, как это бывает...
— Не знаю.
— Конечно, не знаешь... но еще узнаешь. У тебя вся жизнь впереди... А как у тебя с Сив?
— Нормально...
Ханс развернул газету.
Когда Енс вошел в комнату, Майя лежала на кровати и смотрела в потолок.
— Это ты? — спросила она.
— Почему ты не встаешь?
— Ах, это ты, Енс. — Майя перевела взгляд на сына. — Я неважно себя чувствую...
— Мне пора... в школу.
— Когда ты вернешься?
Он пожал плечами.
— Как всегда.
— Приходи вовремя. В пять мы будем обедать... когда придет папа.
— Он не придет.
— Не придет? — Майя в изумлении уставилась на него.
— Нет. Он сказал, что пойдет на рождественский обед в муниципалитете. Просил тебе передать.