До бронепоезда осталось метров двадцать. В действительности – вечность! Преодолеть их суждено было не каждому. Будто бы споткнувшись, упал рядовой Глебов, бежавший первым. Ему уже не подняться, это навсегда. Не замечая гибель товарища, пригибаясь и продолжая палить по стволам, торчащим из чрева бронепоезда, разведчики подскочили к покореженной металлической лестнице, и Чечулин умело и привычно бросил в дверной проем гранату.
Внутри глухо громыхнуло. Вскочив в тамбур, он увидел, как прямо на него шагнул рослый немецкий капитан. Короткая очередь в грудь отшвырнула немца в стальную стену.
– Отделение Гурьева – со мной, остальные в другую сторону! – приказал лейтенант.
Легко перепрыгнув через упавшего немца, он громко затопал по вагону. Тут прямо на него из-за бронированного закутка вышел майор. Глаза его широко расширились – то ли от удивления, то ли от накатившего ужаса, рука потянулась к кобуре, висевшей на поясе, – и это было последнее движение в его жизни. Две пули в голову навсегда запечатлели его изумление.
Слева, приникнув к смотровым щелям, несколько немецких пехотинцев усиленно стреляли по целям. Швырнув в них гранату, лейтенант спрятался за бронированное перекрытие, в которое сильно ударила горсть тяжелых осколков, и устремился дальше к бронированной площадке, откуда назойливо, не зная передыха, колотило зенитное орудие. К нему на верхнюю площадку вел узкий металлический подъем. Держа на прицеле подходы к лестнице, Чечулин прошел наверх, в самую башню. В просторном задымленном помещении, заполненном пустыми гильзами, валявшимися на полу, ящиками со снарядами, расставленными по углам, была установлена автоматическая зенитная пушка. На платформе пять человек меняли перегретый ствол. Они даже не обратили внимания на поднявшегося к ним советского офицера. Длинной очередью Чечулин скосил всех пятерых. У прицела кто-то зашевелился, не иначе как заряжающий, короткой очередью лейтенант добил и его.
На другом конце бронированного поезда шел напряженный бой. Дважды в вагоне громко разрывались гранаты. Взрывная волна мелкой дрожью докатилась до бронированной площадки… и вдруг наступила пугающая тишина. Ничего не происходило, не было слышно даже шороха.
Неужели все закончилось? С минуту Чечулин выжидал, потом спустился к подошедшим разведчикам.
– Пройдем по бронепоезду, посмотрим, что там, – сказал он бойцам, заряжая автомат очередной обоймой, и, держа его наготове, зашагал по вагону.
Теперь, оказавшись внутри бронепоезда, можно было оценить масштаб причиненного ущерба. Это снаружи могло показаться, что бронепоезд несокрушимый, в действительности все выглядело совсем иначе: во многих местах стены броневагона напоминали решето. Через дыры, большие и малые, просматривались потрепанное здание железнодорожной станции; росшие поодаль деревья; река, бронетранспортеры, с направленным на башни вооружением. Между деревьями стояли два танка, дупла которых терпеливо выискивали цель. Похоже, что мишень не отыскивалась. Разведчики, находившиеся снаружи, уже понимали, что бронепоезд убит окончательно, и медленно приблизились к обездвиженной громадине, готовые в любую секунду или залечь в земную неровность, или оскалиться автоматной очередью.
Зашли в вагон для личного состава. Примерно такая же удручающая картина. Внутри от взрывов разорвавшихся снарядов тотальные разрушения: полати для отдыха расщеплены и поломаны; на полу валяется какое-то истлевшее тряпье, в котором отдаленно угадывалось обмундирование и постельное белье. Здесь же расколоченная взрывной волной мебель и перетертая в труху кухонная посуда. Везде грязно и замусорено. Хотя иного ожидать было трудно – через все отсеки прошел жестокий и продолжительный бой.
Всюду, куда ни глянь, трупы: лежащие и сидящие с неестественными для обычного человека позами, с вывернутыми под самыми непостижимыми и нелепыми углами конечностями. Лица убитых оставались безмятежными, равнодушными ко всему происходящему, даже где-то благосклонными – они смирились со своей участью и не держали зла на уцелевших.
Прошли в штаб бронепоезда. Картина столь же удручающая: шкафы, комоды, стулья расколочены взрывами, тяжелый стол перевернут вверх дном, и его поломанные ножки беспомощно взирали на продавленный и дырявый потолок. Четыре офицера, остававшиеся в штабе, лежали на полу, изрешеченные осколками. Вызовом всеобщему хаосу на противоположной стене висела слегка запыленная белая занавеска. Чечулин подошел к ней и отдернул в сторону. На стене – картина: альпийский пейзаж, горы, вершины которых были покрыты снегом. Возможно, она принадлежала кому-то из офицеров, которому должна была напоминать в далекой и дикой России об оставленной родине.
Прошли к артиллерийской бронеплощадке, принесшей немало неприятностей бронеколонне. Артиллерийская башня, самоуверенно возвышающаяся над бронепоездом, снаружи выглядела непробиваемой и, вращаясь, наводила на всякого, кто на нее взирал, едва ли не животный ужас. А сейчас, побитая и покореженная, она представляла собой печальное зрелище: лафеты погнуты, стволы пушек искривлены, приборы наведения расколочены. Внутри помещения устойчивый запах паровой гари.
– Крепко мы поработали, – удовлетворенно высказался сержант. – Никого в живых не осталось. Я думал, что мы вовек его не разобьем.
– Рябинкин нам помог, на таран пошел… Громыхнуло крепко! В соседних вагонах тоже ведь сдетонировало. Да и танки болванками по бронепоезду били, вот осколки и разлетались. А еще взрывы, – сдержанно высказался Чечулин и добавил: – Выходим. Нам еще до Елгавы ехать нужно.
Вышли через дверь прямиком в утреннюю свежесть. Лица остудил холодный ветер, усиливающийся с каждой минутой. Он разодрал в клочья тучи, безжалостно расшвырял их по сторонам, открыв между сгустками облаков вселенскую даль.
– Какого монстра положили! – в восхищении посмотрел сержант Григорян на разбитый бронепоезд.
– Что с капитаном? – спросил лейтенант у сержанта Кондрашова.
Призванный на фронт с четвертого курса медицинского института, сержант Игорь Кондрашов в роте состоял фельдшером. В действительности же он проводил все врачебные и медсестринские манипуляции: устанавливал диагноз, если требовалось, проводил самостоятельное лечение. Иметь в разведроте человека, хоть как-то разбирающегося в медицине, это всегда большой плюс.
– Много чего набирается… Но самое скверное, это ранение в живот. Кишечник наружу вывалился. Вправлять его обратно в рану я не стал, не положено… Закрыл кишечник стерильными бинтами, смоченными водой, обработал кожу вокруг раны антисептиком и наложил стерильную повязку. Сейчас капитан на берегу под деревом лежит, там ему будет спокойно… Попросил его не вставать – хотя какое там вставать… Но он сумел подняться, хотел боем руководить… Насилу снова уложил, – пожаловался сержант.
– Гвозди бы делать из таких людей… Что он, боли, что ли, не чувствует? – изумился Чечулин.
– Сейчас он – одна сплошная боль! Удивлен не менее вас, товарищ лейтенант. Капитан сознание должен потерять, а он еще воевать пытается. При таком ранении нельзя ни пить, ни есть, обезболивающие тоже нельзя давать.
– Охранение с раненым выставили? Мало ли…
– Так точно! – браво отозвался Кондрашов.
– Покажи, куда командира определил. Заберем с собой убитых и раненых, и в дорогу!
Стало совсем светло. Григорий Галуза лежал под разросшимся кустом сирени. Лицо бледное, безжизненное, посиневшие губы скривились от боли. Неожиданно на его ладонь опустилась желто-фиолетовая бабочка с длинными черными усиками. Прогонять ее не хотелось – не иначе как к добру.
– Как чувствуете себя, товарищ капитан? – спросил Чечулин.
– Вот что, лейтенант, – негромко, четко выговаривая каждое слово, произнес командир разведроты, – давай без этих долгих предисловий. Грузи меня в бронетранспортер, и на Елгаву!
– Вам нужно лежать только на спине, – подсказал сержант-медик.
– Разберусь, не маленький, – неодобрительно буркнул Галуза.
Разведчики бережно подняли командира роты и понесли в уцелевший бронетранспортер. На пути повстречали двух убитых немцев. Взрывной волной с них сорвало одежду, обожгло лица. Рядом со свежевырытым окопом дымилась воронка, пропахшая гарью. В воздухе продолжали висеть пылеватые частицы, и Григорий почувствовал во рту неприятный вкус земли.
Положив на пол бронетранспортера шинель, уложили на нее Галузу. По тому, как болезненно кривилось лицо капитана, было понятно, что всякое движение причиняло ему немилосердное страдание.
– Как вы, товарищ капитан?
– Хреново, Ваня… Бывали времена и получше, – пошевелил обескровленными губами Григорий.
Через многие помехи и сильный треск в рации пробился голос подполковника Стародубцева.
– «Вятка», я – «Волга», что там у вас? Доложить обстановку! С Галузой все в порядке?
– «Волга», говорит «Вятка», – ответил лейтенант Чечулин. – Дорогу на Елгаву в районе станции Элея бронеколонне перекрыл немецкий бронепоезд. Пришлось вступить в схватку. Вражеский бронепоезд уничтожен. В бою мы понесли потери в технике и в людях. Немцы подбили бронетранспортер и бронемобиль. У нас убито пять человек, четверо легко ранены. Капитан Галуза получил тяжелое ранение в живот, сейчас вместо него лейтенант Чечулин. Продолжаем двигаться в сторону Елгавы. Танковый экипаж сержанта Рябинкина пошел на смертельный таран бронепоезда, чем переломил ход сражения. Им было уничтожено несколько вагонов, в том числе броневагон с боеприпасами. Экипаж погиб и достоин самой высокой награды.
– Славный был боец, я с ним лично был знаком, – печальным голосом протянул командир бригады. – О наградах поговорим потом, лично представление напишу! А сейчас выполняем поставленную задачу… Мы тоже немного подзадержались в дороге. Пришлось вступить в бой с противотанковой ротой. Противника уничтожили и теперь движемся за вами следом, – объявил подполковник Стародубцев. – Конец связи.
– Чего мы тут стоим? – хмуро посмотрел Галуза на Чечулина. – Чаи, что ли, распивать будем? Трогай вперед! На предельной скорости!