– Ладно, сделаю все, что смогу, – вздохнул я и подумал, что нужно бы задать вопросы о польских частях в составе союзнического корпуса и о его собственной биографии. Но находиться рядом с ним было весьма противно. И не только из-за его слов – от него так шмонило несвежей одеждой и немытым телом, что хоть нос зажимай. Похоже, что мылся он еще в прошлом году, если вообще мылся когда-либо. И кто после этого грязное быдло? Я покрутил носом и сказал:
– Никифор, отведите, прошу вас, пана Домбровского в его апартаменты. Пане кревны (родственник), до видзеня (до свидания)!
16 (4) августа 1854 года.
На борту учебного корабля «Смольный»
Домбровский Николай Максимович,
замглавы медиахолдинга «Голос эскадры»
После интервью или, скорее, допроса моего горе-родственничка, мы с Юрой еще раз обсудили план наших дальнейших действий. Я предложил такой вариант: поговорить с хозяином яхты и его американским гостем, Юра же переговорит с Кольцовым и Сан-Хуаном, а Лиза – с американкой. Юра заворчал, что, дескать, пора и мне учиться военному делу, и что неплохо бы и мне поприсутствовать при его интервью. Но, подумав, все же согласился с тем, что события развиваются так стремительно, что лучше нам пока разделиться.
– Но с императором Николаем Павловичем я тебе сачкануть не дам, – строго предупредил он меня.
Когда мы сообщили об этом нашем решении Лизе, та сразу же стала кочевряжиться, дескать, ее английский слишком плох, и что лучше будет, если она поможет Юре, да и вообще почему именно ей интервьюировать здешних жеманных кукол. Тот посмотрел на нее внимательно – похоже, что и его она начала доставать своими художествами. Но тут вмешался я:
– Да ладно, Юр, не хочет – не надо. Эта… как там ее… Аннабелл? Или Мейбел? Имечко, как у какой-нибудь старой девы… Она ведь вроде сейчас на «Королеве»? Вот и поговори с ней. Или, если хочешь, я ею займусь.
Как ни странно, Лиза сразу согласилась:
– Ладно, мальчики, давайте лучше уж все-таки я. Справлюсь как-нибудь.
Юра улыбнулся:
– Молодец, Лиза. Пойми, в здешнем обществе репортер-женщина будет восприниматься мужчинами несколько неоднозначно. А дамы расскажут тебе такое, что репортер-мужчина от них никогда не услышит. И далеко не все здешние женщины – жеманные куклы, как ты их назвала. Многие из них – и в высшем свете, и среди народа – весьма сильные и незаурядные личности.
Он отправился на «Королев», а вскоре катер вернулся и доставил нас с группой на «Смольный», где в данный момент и находились наши англо-американские друзья.
Первая, кого я увидел в медблоке, была капитан медицинской службы Лена Синицына. На небольшом банкете в вечер нашего прибытия в Стокгольм меня почему-то посадили рядом с ней. Это была красивая зеленоглазая девушка с обалденной фигурой и длинными светлыми волосами. Весь вечер, в промежутках между профессиональной деятельностью, я потихоньку влюблялся в нее и потом попросил об интервью для моей передачи.
Но первые же ее ответы поставили крест на моих, еще весьма смутных, планах. Во-первых, она оказалась замужем. Во-вторых, у нее уже было двое детей. В-третьих, хоть она и выглядела, как будто ей еще нельзя употреблять алкогольные напитки (как известно, возраст для распития таковых в Америке наступает только после двадцати одного года), она была меня старше на несколько лет. В-четвертых, ну что уж греха таить – я потом узнал из разговора с одной из ее медсестер – она в муже и детях души не чает и ни разу не была замечена в каких-либо романах с мужчинами.
Тем не менее мы с ней как-то сразу сдружились. И, что ни говори, приятно иногда иметь в друзьях красивую женщину без всякого сексуального подтекста… Даже если нашей дружбе всего-то пара дней.
– Леночка, привет! – воскликнул я и поцеловал ее в румяную щечку. – Ты, как всегда, само очарование!
Конечно, в Америке меня многие тамошние дамы, тьфу ты, женщины могли бы за такой комментарий – затаскать по судам. Но я уже привык, что в России это не преследуется. Тем более что слова мои были вполне искренними.
Лена звонко рассмеялась:
– Так-так… Почему-то у меня возникло смутное предположение, что ты здесь оказался вовсе не из-за обаяния моей скромной персоны. Колись, тебе нужны американец с англичанином?
– Ну да, а откуда ты это узнала?
– Если б это был кто-нибудь из французов, приехал бы Юра – он получше тебя парле на этом ихнем франсе. Есть, конечно, свои, русские, из крепости, есть и пара англичан с кораблей, но мне показалось, что тебя больше всего заинтересуют именно эти.
Лена засмеялась. Ох, смех ее такой мелодичный… Ну, да ладно, хороша Маша, да не наша. Хотя, конечно, муж и дети у нее остались в будущем. Я вдруг заметил – глаза у нее красные и припухшие, а тени вокруг них просвечивают даже сквозь макияж. И напускное веселье – именно напускное. Она смеется, а в глазах тоска…
А вот меня в будущем если кто и ждет, так разве что родители в далекой Америке да госпожа Симоньян с вопросом, куда это я пропал и почему нет репортажа из Хельсинки.
Я хотел приобнять Лену за плечи, но она сказала мне с вымученной улыбкой:
– К англичанину я тебя не пущу, он еще не отошел от наркоза. А вот к твоему соотечественнику, пожалуй, можно. Он, конечно, весь в гипсе, но удалось обойтись без хирургического вмешательства. Только ненадолго – даю тебе на все про все только пять минут.
– Побойся бога, Леночка, – взмолился я. – Дай хотя бы десять. А еще лучше – пятнадцать!
– Десять минут, и ни секунды больше. И без камеры. – Леночка стояла насмерть, как спартанцы царя Леонида. – И не упрашивай. А то вообще не пущу.
– Ты мне друг или как? – я попробовал уломать ее и выпросить дополнительно хотя бы пару минут.
– Поэтому я и пренебрегаю своим врачебным долгом, – сказала как отрезала Лена. – Иди, в коридоре увидишь Сашу Николаева – ну, ты помнишь его, курсант из Якутска, учится в ВМА – и покажешь ему вот это, – она нарисовала на бумажке несколько загогулин. Эх, что в Америке, что здесь врачей, похоже, учат писать так, чтобы никто посторонний не смог разобрать ни слова. Прочитаешь так – написано аспирин, прочитаешь этак – цианистый калий. Самое интересное, что провизоры в аптеке прекрасно читают все эти иероглифы!
Я постучал и, получив разрешение, вошел в небольшой больничный кубрик. Койка поближе к двери пустовала, хотя там уже была прикреплена карточка с надписью по-английски «Альфред Черчилль».
Однако! Какая редкая птица залетела к нам…
На койке у окна, тьфу ты, у иллюминатора лежал человек с поднятой кверху загипсованной левой ногой. Правая его рука тоже была в гипсе.
– Здравствуйте, – сказал я по-английски. – Меня зовут Николас Домбровский, и я журналист.
Загипсованный встрепенулся.
– Так вы янки? – спросил он с удивлением. – Акцент у вас странный, немного похож на нью-йоркский.
– Я с Лонг-Айленда, – у меня было мало времени, чтобы объяснить ему о том, что янки я лишь по месту рождения.
Мой собеседник рассмеялся.
– Мне довелось учиться в колледже Нью-Джерси, и я много раз бывал в Нью-Йорке. Знаете, там уже железная дорога есть, три часа – и ты уже в городе.
Я не стал ему говорить, что когда я учился в том же учебном заведении (которое в мое время уже называлось иначе), до города ехать было час – конечно, нужно было сначала доехать до самой станции. Но я решил не делиться с ним тем фактом, что мы с ним из одного университета. Ведь тогда пришлось бы объяснять, кто я, и почему он обо мне и не слыхал – а в его время университет был весьма мал и все всех знали.
Тем временем мой однокашник продолжал:
– Меня зовут Джеймс Арчибальд Худ Катберт. Я из Саванны, точнее, из-под Саванны в Джорджии. Можете называть меня просто Джимми – так делают все.
Я пожал, как мог, гипс на его правой руке и сказал:
– How do you do![5] Зовите меня просто Ник.
Джимми ответил мне с улыбкой:
– How do you do!
Потом он вдруг перестал улыбаться и спросил у меня:
– Скажите, Ник, а что с моими кузеном и сестрой?
– Ваша сестра, к счастью, выжила и, насколько я слышал, особо не пострадала. Вроде ушибы, не более того. А вот ваш кузен, скорее всего, погиб – кроме вас двоих, в живых остался только хозяин яхты.
– Хороший был парень Алджи, да почиет он в мире, – печально произнес Джимми. – Надо будет помолиться за его душу. Наверное, лучший из всех англичан… И девушки, значит, тоже погибли, и все слуги… А что сестра выжила – слава Господу. И вам, русским, спасибо. Я же видел, как ваши люди нас спасали. Думал, не дождусь – хоть и умею плавать, но не со сломанными рукой и ногой… Я уже уходил камнем под воду, но они успели меня вытащить. Ох… Никто же не ожидал, что этот проклятый француз – простите мои выражения – начнет вдруг по нам стрелять.
Мне, кстати, сразу больше понравились русские. Знаете, то, что вытворяли здесь англичане с лягушатниками, было мне совсем не по душе – и мне, и сестре намного милее были защитники крепости. Может быть, из чувства справедливости.
Я задал еще несколько вопросов про их поездку, но не успел он дорассказать мне о том, как их яхта добралась до Бомарзунда, как вошел Саша и укоризненно сказал:
– Николай, тебе Елена разрешила поговорить с больным десять минут, а ты здесь уже целых двенадцать. Совесть у тебя есть? Дай человеку отдохнуть и поспать.
И мне ничего не оставалось, как попрощаться с Джимми, пообещать ему, что расскажу его сестре о том, что у него все в порядке, и выйти из больничного кубрика.
15 (3) августа 1877 года, ближе к вечеру.
Борт БДК «Королев»
Капитан 1-го ранга Кольцов Дмитрий Николаевич
Отрапортовав императору о победе и получив от него высочайшую благодарность и обещание щедрых наград, я закончил сеанс связи. Все это, конечно, приятно, слов нет, но надо приступать к делам сугубо земным, прозаическим, но от того не менее важным.