ие, конечно, сразу было вытеснено фольклорным, но более звучным: «Дивизион плохой погоды», поскольку все сторожевики этой серии (а построено их было для всех морских театров 18 единиц) были названы в честь тех стихийных явлений природы, которые знаменуют плохую или очень плохую погоду.
Самый старый из стоящих в Таллинне сторожевиков — «Циклон» — вошёл в строй ещё в июле 1932 года, а самый молодой — «Снег» — в конце сентября 1938 года, став последним кораблём всей серии. («Буря» вступила в строй в ноябре 1936 года).
Все сторожевики, разнясь друг от друга мелкими деталями, имели 600 тонн водоизмещения, могли развивать скорость до 21 узла, несли два 102-мм орудия, две 45-мм зенитных установки, трёхтрубный торпедный аппарат, 2 бомбомёта и принимали на палубу до 20 мин.
Корабли принимали участие в войне с Финляндией, прошли после неё ремонт и с первых же дней этой войны включились в боевые действия на Балтике.
30 июня «Снег» и «Туча» под эскортом «малых охотников» выставили мины в Ирбенском проливе. 6 июля «Снег» был впервые атакован самолётами противника, когда в составе отряда эскадренных миноносцев следовал на очередную минную постановку. Из-за повреждения в машине сторожевик отстал от отряда и при появлении самолётов был вынужден освободиться от мин, сбросив их за борт. 12 июля «Снег» и «Буря» выставили четырьмя банками 60 мин юго-западнее Ханко.
18 июля «Снег» и «Туча» вместе с эсминцами «Сердитый» и «Грозящий» ставили мины на подходах к Риге. Сторожевики имели на палубах по 30 мин. В самом начале операции под кормой «Тучи» взорвалась одна из выставленных мин. Сторожевик сильно тряхнуло, мины подбросило на рельсах. Корму деформировало, погнуло гребные валы. Румпельное отделение оказалось затопленным. Мины пришлось сбросить за борт. «Снег» взял поврежденного собрата на буксир и повел его в Муховэйн. На переходе сторожевики 17 раз атаковались самолётами противника, но ни одна бомба в цель не попала.
5 августа «Снег» и «Циклон» выставили 60 мин на походах к о. Утэ, а 12 августа «Снег» и «Буря» вышли на минную постановку в районе Ханко, после чего вернулись в Таллинн, где и стояли с тех пор.
Угловатые, с огромным полубаком и двумя нелепо торчащими разновеликими трубами, эти сторожевики оставили по себе славную память и были любимы моряками. Они ставили мины прямо у оккупированного побережья (каждый с июня по август выставил более 300 мин), эскортировали транспорта, эсминцы и подлодки, спасали экипажи потопленных кораблей, обстреливали берега, занятые противником, перевозили десанты и боеприпасы, качались в дозорах, отбиваясь от бомбардировщиков противника, отгоняли от беззащитных пароходов хищные немецкие и финские торпедные катера.
Двухнедельная стоянка в Таллинне ничем не ознаменовалась для этих маленьких кораблей. Авиация их игнорировала, а шальные снаряды — щадили...
Старший лейтенант Орлов встал с койки, одел фуражку и направился на мостик, чтобы не слышать бренчание комиссарской гитары. Комиссар играл совсем неплохо, но командир сторожевика его терпеть не мог и не скрывал этого, за глаза называя скоморохом. Комиссар это чувствовал и редко в присутствии командира позволял себе подниматься на мостик. А если делал это, то стоял молча.
04:15
Генерал-майор Николаев, забывшийся коротким сном на жестком топчане своего командного пункта, почувствовал, как адъютант коснулся его плеча: «Товарищ генерал! Иван Федорович...»
Ещё не открывая глаз, Николаев услышал гром начавшейся канонады. Немцы начали сегодня артподготовку раньше обычного.
Откинув шинель, генерал встал, подтянул ремень и подошел к столу с картой обстановки.
Помощник начальника оперативного отдела штаба майор Крылов, до этого что-то кричавший по телефону, доложил командиру корпуса, что противник силами до двух полков пехоты при поддержке танков перешел в наступление в восточном секторе обороны города. В Пирите идут уличные бои. Возможно, что туда прорвались десантники, высаженные накануне на полуострове Виймси. Связи с ними нет. Пока противник наступает на парк Кадриорг и в направлении пригородного поселка Козе. Наступление поддерживается двумя тяжёлыми батареями немцев. Полковник Парафило докладывает, что если ему срочно не подбросят подкреплений, то он сможет продержаться не более двух часов.
Генерал Николаев позвонил в штаб флота, где находились член его Военного совета генерал Москаленко и военком 10-го корпуса Козлов. Генерал хотел узнать, почему прекратили огонь корабли. Возможно, в штабе флота не знают, что противник возобновил наступление и через несколько часов может ворваться в город.
Пока Николаев дозванивался до штаба КБФ, оттуда неожиданно позвонил оперативный дежурный и напомнил командиру корпуса, что он в 10 часов утра должен прибыть на совещание к командующему флотом.
Генерал о совещании знал, но забыл. А вспомнив, недовольно проворчал, что ежедневными совещаниями немцев не остановишь, и раздраженно спросил дежурного, почему корабли не ведут огонь на восточном секторе, где противник, похоже, снова прорвал фронт. Дежурный ответил, что корабли немедленно откроют огонь, как только получат данные с корректировочных постов. То есть с рассветом. Не по своим же лупить! Генерал хотел отчитать дежурного за излишнюю разговорчивость, когда на КП не вошли, а буквально вбежали Москаленко и Козлов. По их возбужденным лицам было ясно, что произошло что-то чрезвычайно важное и неожиданное.
— Что ещё случилось? — хрипло спросил Николаев.
— Уходим, Иван Федорович! — выпалил Москаленко.
— Кто уходит, куда уходит? — не понял командир корпуса. — Докладывайте толком.
— В Ленинград уходим, — пояснил генерал Москаленко, бросая фуражку на стол и садясь, чтобы отдышаться.— Получен приказ Ставки и от Ворошилова.
— А почему Трибуц ничего не сообщает? — спросил генерал Николаев.
— Видимо, сегодня доведёт на совещании, — предположил Москаленко. — Мы в штабе узнали от адмирала Пантелеева, что приказ получен. Он просил пока об этом не распространяться, но подготовиться к отводу войск таким образом, чтобы немцы не ворвались в порт на их плечах.
— На основании чего я дам директиву в войска, — удивился командир корпуса, — если у меня нет ни письменного приказа, ни даже устного указания?
— Директиву направим сегодня после совещания, — подсказал Москаленко. — А пока надо составить план отвода войск в гавани и план прикрытия...
Затрещал зуммер полевого телефона. Майор Крылов взял трубку. Противник силами пехотной бригады при поддержке танков перешел в наступление на западном участке обороны, явно намереваясь отрезать Палдиски от Таллинна по линии Кейла-Суурупи. Батарея №187 на мысе Суурупи осталась без какого-либо прикрытия, один на один с противником и взывает о помощи...
04:50
Заместитель начальника медико-санитарной части КБФ военврач 1-го ранга Алексей Эдель-Смольников был удивлён, увидев насколько осунулся и потерял свой былой щеголевато-подтянутый вид адмирал Пантелеев. Тем не менее начальник штаба КБФ был чисто выбрит, подтянут и спокоен. В красных от бессонницы глазах не было и тени тревоги. Однако опытный глаз врача по многим признакам определил, что адмирал находится на пределе нервного напряжения, сохраняя огромным усилием воли спокойствие и оптимизм.
— Вам нужно отдохнуть, Юрий Александрович, — сказал Смольников. — Поверьте, это не дежурные слова, которые доктора всегда говорят политикам и военачальникам в книгах и кинофильмах, а те отмахиваются, говоря, что отдыхать в могиле будем. Аккумулирующая усталость помимо воли человека самым негативным образом отражается на оптимальности принимаемых решений, особенно в такой критической обстановке, как сейчас. Кроме того...
— Спасибо, доктор, — со смехом перебил его адмирал, — мы все уже пожинаем плоды оптимальности собственных решений. А сейчас решения принимаем не мы. Их принимают за нас и неизвестно, делают это выспавшиеся люди или нет.
Смольников счёл за лучшее промолчать.
— Так вот, — продолжал Пантелеев. — Одно из важных решений уже принято и в связи с этим решением вам, Алексей Васильевич, придется в ближайшие дни здорово поработать. Тем более, что Кривошеин ещё не оправился после аппендицита.
Кривошеин был начальником Медико-санитарного управления КБФ. Если подходить строго, Смольников вовсе не был его заместителем.
Совсем недавно Смольников был профессором Военно-морской медицинской Академии, созданной в 1940 году на базе морского факультета при 1-м Ленинградском медицинском институте имени академика Павлова. Медицинское обеспечение армии и флота было последним делом, интересовавшим политическое и военное руководство СССР, намеревавшееся вести войну «малой кровью на чужой территории». Чудовищные потери, которые стали нести вооруженные силы с первых же дней войны привели к тому, что со всех театров боевых действий посыпались заявки об острой нехватке медицинского персонала. «Врачей, врачей, врачей!» — засыпало Ленинград заявками командование Балтийского флота.
В конце июля Смольников был вызван в Смольный, где на втором этаже правого крыла здания находился штаб Северо-западного направления. Там начальник медицинской службы фронта Верховский вручил профессору предписание немедленно выехать в Таллинн. В предписании говорилось, что Смольников направляется на главную базу КБФ «для согласования совместных мероприятий по эвакуации раненых, проводимых армейскими, флотскими и гражданскими органами здравоохранения».
Профессор Смольников был старым морским врачом и опытным медицинским администратором. В своё время он служил флагманским врачом Северного флота, а затем в Москве в Медико-санитарном управлении ВМФ, где он стал одним из создателей Военно-морской Медицинской Академии. Он знал всех адмиралов, руководящих советскими военно-морскими силами, а те знали его. Многие даже были его пациентами.
Вместе со Смольниковым в Таллинн был направлен главный врач морской авиации Афанасий Громов.