— В данных условиях, — раздраженно сказал командующий, — никто вам такой гарантии дать не может. В бой могут быть втянуты все корабли...
Адмирал прервал свои объяснения и обратился к Раллю:
— Юрий Фёдорович, вы сможете разместить группу товарища Бочкарёва на одном из своих эсминцев?
— Разве что на «Володарском», — ответил адмирал Ралль. — На «Калинине» я иду сам, «Артёма» ещё нет и неизвестно в каком состоянии он придет. Так что милости просим на «Володарский».
Взрыв снаряда где-то поблизости тряхнул и подбросил «Пиккер», вернув всех к мрачной действительности.
Адмирал Трибуц посмотрел на часы. Было 13:30. Немцы пообедали и возобновили обстрел.
— Всё, — сказал Трибуц. — По местам, товарищи. Все детали согласуете в штабах. Не теряйте времени. Все свободны.
Он взглянул на Пантелеева и Ралля:
— Вас, Юрий Александрович и Юрий Фёдорович, прошу задержаться на пять минут.
13:40
В иллюминатор своей каюты старший лейтенант Ефимов смотрел на бушующие в Таллинне пожары. Ветер гнал над городом гарь и копоть. Тральщик «Патрон» только что пришёл на базу, ошвартовавшись в Минной гавани. Крепчающий северо-восточный ветер разогнал даже в бухте крупную волну. Моросил дождь. Настроение было отвратительным. Двое из экипажа тральщика были убиты, многие ранены. Осколками были иссечены борта и надстройки «Патрона», повреждены механизмы. Страшно болела разорванная осколком рука.
Ефимов хотел уж было свалиться на койку и поспать хотя бы часок, когда наверху ударил колокол громкого боя, вызывая его на палубу и он услышал крик вахтенного: «Смирно! Товарищ контр-адмирал...»
Придерживая раненую руку, Ефимов поднялся на палубу.
По сходням на «Патрон» поднимались контр-адмирал Ралль и командир дивизиона тральщиков Резванцев.
Ефимов отдал рапорт.
— Доставили бомбы? — поинтересовался адмирал, осматривая осколочные пробоины на надстройках тральщика.
— Так точно, — доложил Ефимов. — Тысячекилограммовые.
— Будем надеяться, что это принесет какую-то пользу, — вздохнул адмирал. — Потери и повреждения у тебя большие?
— Двое убитых, — сообщил Ефимов. — Есть раненые. 17 налётов пока дошли. Я сам ранен. Видите?
Втроем спустились в каюту Ефимова.
— Получен приказ, — сказал адмирал Ралль. — Завтра к вечеру будем уходить в Кронштадт. Таллинн оставляем.
Ефимов молча принял слова адмирала к сведению.
— Я пришлю рабочих с судостроительного завода, — продолжал Ралль. — Они тебя немного подлатают. К завтрашнему вечеру, Ефимов, все должно быть готово — корабль, механизмы, орудия. Погрузи боезапас, топливо, воду и продовольствие. Убитых похорони на берегу, раненых сдай на транспорты. Все ясно?
— Так точно, — ответил старший лейтенант, хотя ему было не совсем ясно, как он сможет выполнить всё, сказанное адмиралом.
— Организуй все работы,— дополнил адмирала командир дивизиона,— и приходи в штаб. Уточним твою задачу во время прорыва.
14:20
На те пять минут, что адмирал Трибуц попросил задержаться у себя адмирала Ралля, командующий флотом предложил командующему минной обороны «проверить» фарватер, выслав в море катерные тральщики. Только катерные. Базовыми не рисковать ни в коем случае.
Ралль не стал возражать и тут же отдал необходимые распоряжения. Но маломощным корабликам эту задачу выполнить не удалось. Даже без тралов они «не выгребали» против встречного ветра, захлёстываемые волной.
Адмирал Ралль доложил об этом командующему флотом.
— Придётся ждать погоды, — согласился Трибуц.
Ралль вспомнил, как в предвоенные годы срывались все программы строительства тральщиков, поскольку практически все деньги и фонды уходили на осуществление любимой программы товарища Сталина по созданию мощных эскадр линкоров и линейных крейсеров.
Линкоры так и не построили, а катастрофическая нехватка тральщиков поставила сейчас под удар главные силы флота. Те крохи, что ещё оставались в распоряжении командующего уже были, как известно, распределены «самым целесообразным образом». Пять самых лучших и надёжных тральщиков были выделены для проводки за тралами главных сил флота, которые возглавлял лично командующий КБФ.
Оставшуюся пятёрку базовых тральщиков специальной постройки придали отряду корабельного прикрытия во главе с начальником штаба флота. 17 тихоходных тральщиков пришлось распределить между четырьмя конвоями для защиты от мин транспортов с войсками, беженцами и ранеными. Получалось так, что арьергарду, которым должен был командовать сам адмирал Ралль, не досталось вообще ничего.
Теоретически в этом, казалось бы, не было ничего страшного. Считалось, что замыкающие огромную армаду эсминцы и сторожевики будут следовать в полосе, уже расчищенной от мин. Но адмирал Ралль был слишком опытным минером, чтобы не понимать, что на дистанции 14-18 миль немыслимо сохранить безопасную полосу движения. Приходилось уповать только на счастье.
До начала перехода кораблям адмирала Ралля предстояло выполнить ещё одну задачу: выставить в порту и на подходах к Таллинну более сотни различных мин, затопить в воротах гавани минзаг «Амур», на котором ныне находился штаб минной обороны, и ряд других судов, чтобы противник долго ещё не мог бы сунуться к причалам. Адмиралу Раллю, как и всякому моряку, начавшему службу ещё в Императорском флоте, до слёз было жалко «Амур». Жалко старый минзаг было даже комиссарам, наслышанным о революционной истории корабля-ветерана. Но все понимали, что тащить «Амур» на буксире в Кронштадт было совершенно невозможно в создавшейся обстановке.
Предполагалось затопить и «Ленинградсовет», который был ещё старше «Амура» возрастом. В штабе справедливо считали, что уж кто-кто, а «Ленинградсовет» обречён на гибель. Но старший лейтенант Амелько решительно был с этим не согласен. Он так горячо отстаивал достоинства своего древнего корабля, а искренность его устремлений сомнений не вызывала, поскольку именно ему предстояло вести старое учебное судно в Кронштадт или в ад, что адмирал Ралль в конце концов дал себя убедить и разрешил «Ленинградсовету» участвовать в переходе.
Мины в порту и около должны были выставить сторожевики из дивизиона «плохой погоды»: «Снег», «Буря» и «Циклон». Адмирал вызвал к себе командира дивизиона сторожевиков капитан-лейтенанта Филиппова и командиров: старших лейтенантов Орлова и Маклецова и лейтенанта Россиева, чтобы вручить им кальки минных постановок и обсудить дальнейшие детали.
Командиры были по-деловому спокойны. Что-что, а ставить мины и конвоировать транспорты они умели. Ничем другим с начала войны просто не занимались.
15:20
На аэродроме Когул генерал Жаворонков и полковник Коккинаки наблюдали, как механики подвешивали тонную авиабомбу под бомбардировщиком капитана Гречишникова. Накануне инженер полка Баранов доложил командующему ВВС ВМФ и представителю Ставки, что только две машины, исходя из состояния их моторов, могут взять на внешнюю подвеску по тонной или две полутонных фугасных авиабомбы. И назвал два экипажа: капитана Гречишникова и старшего лейтенанта Богачёва. Самолёт последнего базировался на аэродроме Аста. Экипажам объяснили, что им оказана честь выполнения личного приказа товарища Сталина.
Первым в воздух поднялось звено «Чаек». Истребители-бипланы должны были прикрыть бомбардировщики при следовании в опасной зоне прифронтовой полосы. За ними вырулила на старт машина капитана Гречишникова. Бомбардировщик, которому предстоял долгий и опасный путь на Берлин с подвешенной тысячекилограммовой бомбой, долго ревел моторами на старте, прежде чем начать разбег.
Бомбардировщик медленно и тяжело побежал по полосе и с величайшей натугой оторвался от земли в самом конце взлетной полосы. Было очевидно, что моторам не под силу такая тяжесть.
Уже за пределами аэродрома бомбардировщик, силившийся набрать высоту, бросило вниз и ещё неубранные шасси ударились о землю, подломившись и отлетев в сторону. Самолёт упал на брюхо, к которому была подвешена тонная бомба. Бомба своим чудовищным весом вспахала грунт, сыграв роль огромного тормоза и остановив машину. Бомбардировщик вспыхнул как спичечный коробок. Экипаж успел выбраться из машины и отбежать на безопасное расстояние, когда чудовищный взрыв буквально разнес бомбардировщик на атомы...
Ещё более страшное ЧП произошло на аэродроме Аста, где взлетная полоса была ещё короче. Старший лейтенант Богачёв, пытавшийся поднять в воздух свой бомбардировщик с подвешенной тонной бомбой, вообще не смог оторвать машину от земли. Проскочив полосу, бомбардировщик не смог остановиться. Бомба задела за какие-то неровности земли и взорвалась. Весь экипаж погиб...
Опомнившись от шока, потрясённый Жаворонков запретил взлёт остальных самолётов с подвешенными тонными бомбами. Коккинаки, потрясенный не меньше, согласился с приказом генерала.
Но это было ещё полдела. Нужно было как-то сообщить о случившемся в Москву и, как говорится, ждать дальнейших указаний. В адрес наркома ВМФ адмирала Кузнецова была послана шифровка о том, что попытка поднять в воздух бомбардировщики с тысячекилограммовыми бомбами не удалась. При этом погибли два самолёта, причем один — вместе с экипажем.
Было ясно, что Кузнецов немедленно доложит о происшедшем Сталину. Ожидание ответа из Москвы вконец подкосило генерал-лейтенанта Жаворонкова. В комнате отдыха командного пункта он лег на топчан, расстегнув воротник гимнастерки и ослабив ремень. Местные офицеры смотрели на него с печальным сочувствием. Генерал попытался заснуть, что ему, разумеется, не удалось.
Наконец, его адъютант майор Боков вошел в помещение и доложил, что из Москвы получен ответ.
Жаворонков рывком поднялся с топчана, поправил ремень, застегнул воротник гимнастерки и, решительно откинув плащ-палатку, которой был завешен дверной проём, шагнул за перегородку с таким видом, будто уже шёл на расстрел.
Первым, кого увидел командующий ВВС ВМФ, был командующий обороной Моонзундских островов генерал-майор Елисеев. Глядя на Жаворонкова печальными глазами, Елисеев протянул ему телеграфный бланк. Текст расшифрованной радиограммы оказался менее страшным, чем ожидал генерал. Радиограмма была от адмирала Кузнецова. В ней говорилось, что генерала Жаворонкова и полковника Коккинаки вызывают в Москву для личного доклада Сталину о случившемся.