— Одеваться будете? — нарушил затянувшееся молчание камердинер.
— Давай!
С тех пор, как Константин перестал быть младенцем, единственным приличным костюмом стал для него военный мундир. Вопрос был лишь в том, какой именно следовало надеть?
Дело в том, что помимо основного места службы великий князь числился шефом Грузинского гренадерского, лейб-гвардии Финляндского, Каргопольского драгунского, Волынского уланского, Нарвского гусарского и еще нескольких иностранных полков. И все эти ментики, колеты, сюртуки и прочие вицмундиры имелись в его гардеробе.
Но главной, конечно, была форма генерал-адмирала Российского флота, буквально увешанная звездами и крестами орденов, причем как русских, так и иностранных. Андрея Первозванного, Александра Невского, бывший польский, а теперь уже имперский Белого орла, прусский Черного орла, австрийский Марии Терезии, и это, не считая наград стран поменьше, вроде Вюртемберга, Ганновера, Неаполя, Швеции и еще бог знает кого.
К счастью, в повседневной жизни Константин одевался куда скромнее. Черный с двумя рядами пуговиц сюртук. Из украшений только эполеты, а также шитые золотом высокий воротник и обшлаги рукавов. На груди аксельбант генерал-адъютанта и орден Святого Георгия 4 степени, полученный за усмирение Венгрии. Одна из немногих наград, полученных не по праву рождения, а за реальные боевые заслуги.
Нахлынувшие некстати воспоминания тут же нарисовали картину боя. Костя, которого, разумеется, никто не послал вести гренадер в атаку, находился среди гарцующих на великолепных конях штабных офицеров. Как водится, одеты все были с максимально возможной роскошью и сплошь увешаны орденами. Привлеченные этим блеском венгерские артиллеристы выдвинули вперед несколько орудий и внезапно открыли огонь.
Первые же ядра упали совсем рядом, перепугав людей и, что самое главное, лошадей. Несколько из них взвились на дыбы, сбросив своих всадников. Другие пустились вскачь, унеся прочь своих седоков. Но великому князю, как ни странно, удалось удержаться в седле и продемонстрировать полное хладнокровие. К счастью, вражескую диверсию тут же заметили их русские визави и обрушили на обнаглевшего врага целый град артиллерийских снарядов. В результате одна из пушек была разбита, а вторую гонведы поспешили вернуть в тыл. Собственно говоря, именно с тех пор Константин Николаевич старался одеваться как можно скромнее.
Пока Кузьмич помогал мне облачаться, доставили газеты. В кабинет, естественно, благо тот располагался не так уж далеко от спальни. Что любопытно, вместе с прессой там оказался какой-то тип совершенно штатской наружности. Напрягши немного помять, удалось вспомнить, что его фамилия Головнин и он, ни много ни мало, личный секретарь великого князя. То есть меня.
— Доброе утро, Александр Васильевич, — поприветствовал я его. — Не ожидал увидеть вас так рано!
— Узнав о нездоровье вашего высочества, — отвечал тот, — почел необходимым лично засвидетельствовать свое участие. Но, как вижу, благодарение господу, ваше недомогание прошло?
— Совершенно!
— Душевно рад это слышать. Значит, вы сможете присутствовать на докладе его величеству?
— Что?
— Сегодня же среда, — охотно пояснил Головнин.
— Да. Точно. Совершенно вылетело из головы…
— Несмотря на печальные обстоятельства, я все же взял на себя смелость подготовить материалы для представления государю и счастлив узнать, что не ошибся.
— Что ж, прекрасно, — пришлось изобразить чувства, которых вовсе не испытывал.
В самом деле, а что, если царь меня расколет? Я ж ничего толком не помню, вон и секретарь как-то подозрительно зыркает, подозревает чего? Вот так с бухты-барахты на прием к Николаю Первому. Лучше бы время на адаптацию было, но чего нет, того нет. Сказаться больным после того, как едва не сожрал все булки, едва не закусив фарфором и столовыми приборами, по достославной памяти графа Калиостро… Нет, придется ехать. Что называется, головой с обрыва! Главное, помалкивать и слушать. Хотя, там же мой доклад… Зачитать и ни слова от себя! Да, так вроде нормально…
Затянувшуюся паузу прервал Головнин.
— Позволено ли мне будет осведомиться, отчего ваше высочество затребовало себе газеты?
— А в чем проблема?
— Просто обычно знакомство с печатью и последующий доклад входит в мои обязанности.
— Господи боже! Александр Васильевич, вы выглядите так, как будто я отнял у вас кусок хлеба! Умоляю, не делайте такое несчастное лицо, мне уже стыдно! Но, видите ли, в чем дело. Болезнь и впрямь немного выбила меня из колеи. Но уже все в порядке, так что полагаю, мы можем вернуться к обычному распорядку.
— К вашим услугам!
— Отлично! Что пишет пресса?
— Главным событием, занимающим умы и чувства общества, несомненно, стала Синопская баталия. Все газеты наперебой воздают победоносному Российскому флоту и его адмиралам. Главным героем, совершенно заслужено, именуют милейшего Павла Степановича Нахимова. Но не забывают и иных участников славной виктории…
Что же, воодушевление общества понятно. К победам России не привыкать, но вот морские случаются совсем не так часто. Это первая после славного Наваринского сражения. И, как известно сейчас только мне одному, последняя для нашего флота. Впрочем, думаю, это можно и нужно исправить.
— Что пишут в иностранной прессе? — пришлось перебить увлекшегося перечислением отличившихся секретаря.
— Э… — слегка смутился тот.
— Ругают?
— Не то слово, ваше императорское высочество. Особенно отличились британцы. Мало того, что сражение названо «резней», в котором русские линкоры уничтожили едва вооруженные транспорты, их газеты просто смакуют подробности «сожжения мирного города», начисто игнорируя тот факт, что Синоп является крепостью и уже потому представляет собой законную цель для русских пушек.
— Ну, для англичан это нормально.
— Совершенно справедливо, ваше высочество. Позвольте процитировать «Лондон Кроникл»: «Где была Великобритания, которая недавно утверждала, что ее знамя развевается на морях Леванта затем, чтобы ограждать и оказывать покровительство независимости Турции, ее старинной союзницы? Она осталась неподвижной. До сих пор она не посмела даже пройти через пролив. Это значит дойти до предела позора. Жребий брошен. Больше отступать уже нельзя, не омрачая чести Англии неизгладимым пятном».
— Раздухарились писаки, — хмыкнул я, припоминая слышанное когда-то четверостишье:
Вот в воинственном азарте
Воевода Пальмерстон
Поражает Русь на карте
Указательным перстом.
— Браво, Константин Николаевич! — восхитился Головнин. — Не замечал за вами ранее склонности к поэзии.
— Да какое там. Просто слышал где-то и запомнил.
— Как будет угодно вашему высочеству, — принял таинственный вид секретарь.
Голову даю на отсечение, что сегодня же растрезвонит и стихи, и имя самозваного автора по всей столице. Ну да бог с ним.
— Есть что-нибудь еще, достойное внимания?
— Пришли новости с Кавказа. Наши доблестные войска в двух сражениях сломили сопротивление турок. 12 ноября бой под Ахалцихом, где семь тысяч русских штыков, под начальством князя Андроникова, разбили восемнадцатитысячный турецкий корпус Али-паши, шедший к Тифлису. И 19 ноября князь Бебутов разгромил под Башкадыкларом втрое превосходившие его числом основные силы турок. Враг, потеряв шесть тысяч убитыми, вынужден был отступать. Как изволите видеть, полная победа!
— Что ж, это с одной стороны не может не радовать, а с другой наверняка подтолкнет Париж и Лондон к более активным действиям. Отправка войск для удержания турецких владений от полного поглощения Россией — достаточно весомый повод для отправки своих войск на восток, как думаете?
— Возможно, — предпочел уклониться от прямого ответа Головнин. — Исключить такой драматический исход никак нельзя.
— Более того, наши номинальные «союзники» — австрияки и пруссаки — наверняка или устранятся, или того хуже, выстроят против нас отнюдь не дружелюбный комплот.
Интересно было, как на мои рассуждения отзовется этот внешне малосимпатичный, с грубоватыми, какими-то рублеными чертами лица человек. Разве что глаза его светились умом. Хорошо бы понять, насколько он готов быть откровенен со мной и насколько ему можно доверять?
— Хм, надеюсь, ваше высочество не станет озвучивать такого рода идеи его величеству? Не думаю, что сейчас подходящий момент. Наверняка они не будут восприняты правильно, даже если ваши предположения и окажутся совершеннейшей истиной…
Кажется, в этом мой секретарь прав. О личности Николая I мне известно прискорбно мало и по большей части из школьных учебников. А там что: декабристов частью повесил, частью сослал в Сибирь, Пушкина обижал, Дантеса не наказал, крепостное право не отменил, зато любил пороть солдат шпицрутенами, за что и получил прозвище — Палкин!
А ведь сейчас передо мной окажется не просто глава государства, а еще и… папа! Судя по отрывочным воспоминаниям, Костя отца не просто любит, а благоговеет перед ним. Тот, в свою очередь, именно его считает своим любимым сыном и внимательно следит за успехами талантливого отпрыска. Нет, тут рисковать никак нельзя…
— Благодарю за совет, Александр Васильевич. Не премину им воспользоваться… но где же мой доклад?
— Извольте, — подал мне с поклоном тоненькую папку из красной кожи с золотым императорским вензелем Головнин.
— Не напомните вкратце, что там?
Первыми шли нелицеприятные известия о нашей так долго и тщательно готовившейся кругосветной экспедиции фрегата «Аврора», корвета «Наварин» и транспорта «Неман» для крейсерства в составе восточносибирской эскадры генерал-адъютанта Путятина, отправленного годом ранее на фрегате «Диана» в Японию для установления дипломатических отношений с правительством сегуна.
И если «Диана» показала себя отлично, то вот «Наварин» и «Аврора», к сожалению, получили значительные повреждения и были вынуждены встать на ремонт в Англии. А транспорт «Неман», направлявшийся на Камчатку, и вовсе затонул в Северном море. Об этом теперь следовало доложить царю. И самым досадным здесь оказывалось то, что эти корабли были тщательно отобраны из всех трех дивизий Балтфлота, как самые крепкие и надежны