В течение лета 1916 года в состав действующего флота на Балтийском море одна за другой входили новые подводные лодки водоизмещением 900 тонн, так называемые Бубновского типа, по имени корабельного инженера Бубнова, строившего их на Балтийском судостроительном заводе в Петербурге.
Лодки эти во многом отличались от английских, прорвавшихся к нам в начале войны, превосходили их величиной и вооружением, как минным, так и артиллерийским, но уступали им в скорости хода. Впрочем, к началу 1917 года у нас появились уже лодки типа «Кугуар», превосходившие английские не только вооружением, но и скоростью хода.
Развитие подводной войны требовало полного напряжения как в области конструирования лодок, так и в деле скорейшей подготовки личного состава. Последнее оказывалось труднее первого, и зачастую личный состав новых лодок временно пополнялся людьми лодок, находившихся в ремонте и на отдыхе.
Так, в октябре 1916 года, пока подводная лодка «Волк», на которой я уже совершил несколько боевых походов, была в ремонте, я был командирован на подводную лодку «Пантера» для похода в Норчепингский залив, где часто появлялись германские пароходы под конвоем сторожевых судов.
«Пантера» стояла в передовой базе Рогокюль, построенной с американской быстротой на пустынном берегу Монзунда. До войны здесь была лишь убогая рыбачья деревушка, не имевшая ни железнодорожного сообщения, ни подходных фарватеров, годных хотя бы лишь для миноносцев. Теперь здесь возник целый городок. Казармы, церковь, портовые мастерские, нефтяные склады, радиостанция, удобные пристани. Железнодорожная ветка соединяла базу с Гапсалем, а заново вычерпанные фарватеры открывали к ней доступ из Монзунда для миноносцев и транспортов. Землечерпательные караваны продолжали работать во всех направлениях, подготовляя фарватеры для крейсеров и линейных кораблей.
Поезд пришел засветло. С наступлением вечера база погружалась в абсолютную тьму. Вне закрытых помещений не разрешалось ни одного огня, так как база уже привлекла внимание неприятельских аэропланов и цеппелинов, которые удавалось отгонять днем, но очень трудно было бы отогнать ночью.
«Пантера» готовилась к своему первому походу. Недоставало штурманского офицера. С моим прибытием эта нехватка пополнялась, и лодка должна была сняться со швартовов на следующий день.
Командир показал мне оперативное задание, полученное накануне, и объявил, что хочет выйти на рассвете.
Густой туман лежал над Монзундом. Налеты были невозможны, и мы спокойно выспались перед походом.
Туман не рассеялся и наутро. Но все мы уже приобрели навык бравировать силы природы, и лодка, не видя вокруг себя далее чем на 20 сажен, осторожно вышла из гавани и легла на фарватер.
Точное счисление вывело нас к выходу из Монзунда. В полдень слегка прояснило, и мы благополучно выбрались в открытое море.
Навигационные опасности остались позади, но развернулись опасности боевые, подкарауливавшие нас со всех сторон.
Весь день и всю ночь мы шли, прямым курсом пересекая море. К рассвету следующего дня пришли в Норчепингский залив, но вследствие густого тумана должны были бездействовать весь день.
Неопытность наспех подготовленного личного состава сказывалась на каждом шагу. Непосвященному уху, быть может, трудно уловить это в такого рода диалогах.
– Туман рассеивается, – докладывают с мостика.
Командир и я поднимаемся наверх.
– Что видно?
– Парусник в двух милях.
– Ну это ничего. Парусник вещь безобидная.
– Увы, не так, – возражаю я. – На многих парусниках есть радиотелеграф, состоящий на германской службе, независимо от флага, которым парусник себя прикрывает.
– Но мы в двух милях от него. На таком расстоянии он не поймет, что мы за птица: из воды торчит только мостик и больше ничего.
– Я думаю, что у них уже давно выработалось правило: если из воды торчит что-нибудь непонятное, то это значит подводная лодка.
Погружаемся и до темноты ходим под водой. С наступлением ночи всплываем и приближаемся к обычному пути пароходов, пересекающих Норчепингский залив.
Какое тут оживление! Один за другим, в кильватер и параллельными курсами идут целые колонны нейтральных судов. Они предпочитают ходить в этих местах ночью, когда их меньше беспокоят дозорные суда воюющих сторон. Конечно, среди них замешались и германские, но теперь их обнаружить можно было бы только прожектором, раскрыв тем самым свое присутствие здесь, что не входило в наши планы.
В густой, безлунной темноте суда шли, неся все установленные огни. Только мы, как в шапке-невидимке, в надводном положении, но без единого огня, следовали одним курсом с ними, иногда сближаясь с тем или другим до того близко, что ясно слышали то шведскую, то датскую речь перекликавшихся вахтенных матросов.
Иногда попадались встречные, и мы молча, невидимо для них отходили в сторону, давая им дорогу.
Потом опять сближались и слушали голоса. Таким уютом и чисто морской идиллией веяло от мирно плывших кораблей, не подозревавших о тайном наблюдателе, невидимо шедшем вровень с ними.
Наконец, утомленные безрезультатным напряжением, мы вышли из колонны и, отойдя в сторону, начали зарядку. Пока стояли на месте, я лег спать. Наутро меня пригласили к перископу. Лодка медленно шла под водой заранее проложенным мною курсом.
В перископ виден был полосатый маяк Ландсорт и вытянувшаяся от него вереница пароходов с типично немецкой, четкой, черно-белой окраской. Вокруг них в боевом порядке группа сторожевых судов.
– Все совершенно ясно. Они сейчас вытянутся в сплошную линию, и мы, подойдя немного ближе, можем без промаха атаковать их залпом верхних мин, – сказал я командиру.
Командир взялся за ручки перископа и направил лодку пересекающимся курсом навстречу германским кораблям.
После того как подводная лодка «Волк» утопила в этом же заливе три германских транспорта, немцы стали ходить или прижимаясь к берегу, в нейтральной полосе, что значительно удлиняло их путь и в навигационном отношении не было удобно, или, собираясь группами, пересекали море под конвоем сторожевых судов.
Такую группу мы и видели сейчас перед собой.
Сторожевые суда рыскали в стороны, высматривая перископы. На близкую дистанцию подходить было опасно.
Практика войны показала, что в ясную погоду без промаха можно было атаковать с расстояния не более десяти кабельтов (верста и три четверти).
Командир, приблизившись на эту дистанцию, не решался идти дальше, так как сторожевые суда постоянно поворачивались к нам носами, создавая у нас впечатление, что они нас открыли. Старший офицер и я с трудом уговорили командира рискнуть перейти границу, чего он совершенно справедливо не хотел делать без достаточной тренировки. Но в это время один из конвоиров определенно повернул на нас, и по большому белому буруну под его носом видно было, что он идет к нам большим ходом.
Командир устоял против искушения немедленно убрать перископы и уйти на глубину. Но, наведя лодку на колонну неприятельских судов, сам схватил два рычага верхних аппаратов, старший офицер – третий, и быстро дал залп веером из трех мин, после чего мы сейчас же убрали перископы и полным ходом пошли на глубину.
Через полминуты раздался оглушительный взрыв, сильно сотрясший лодку. Это мог быть подрыв германских кораблей, но мог быть и взрыв наших же мин от падения их после промаха на дно. Мог быть и разрыв особых, противолодочных снарядов, которыми снабжались германские сторожевые суда.
Повернувший на нас конвоир, увы, помешал выждать результат атаки и наблюдать его в перископ, а потому мы ничего определенного не имели права утверждать.
Командир приказал погружаться на стофутовую глубину и одновременно стал описывать подводную циркуляцию в сторону от проходивших мимо и над нами неприятельских кораблей. Таким образом, лодка быстро шла по нисходящей дуге, забирая вглубь и вправо, когда вдруг что-то дернуло ее. Послышался знакомый уже мне подводный звук разрываемого железа. Лодка остановилась и стала наклоняться носом вниз.
– Что такое? – с тревожным изумлением спрашивали мы друг друга.
Звук разрываемого железа был несильный. Больше всего похоже было на то, что мы за что-то зацепились.
Лодка продолжала наклоняться носом вниз. Цепляясь за переборки, мы с командиром бросились к карте. Действительно, увлекшись атакой, мы проглядели находившуюся в районе нашей циркуляции одиноко стоящую подводную скалу, помеченную на 60 футах глубины, не имеющей значения для надводных судов. Очевидно, скала была остроконечной формы, вроде сахарной головы, на которую мы и сели кормовой цистерной.
– Надо же было так потрафить, – волновался командир. – Ведь если нарочно в нее целить, так не попадешь ни за что в жизни. Откачивай среднюю! – приказал он.
Лодка висела на скале носом вниз, с дифферентом градусов тридцать, что крайне неприятно действовало на нервы, вызывая чувство, близкое к тошноте.
Помпа с оглушительным стуком начала откачивать среднюю балластную цистерну. Дифферент стал выравниваться понемногу. Старший офицер отправился в обход всех помещений осматривать, не появилось ли где-нибудь течи.
Течи не было. Пробоина оказалась в кормовой цистерне, за водонепроницаемой переборкой, что не представляло опасности для лодки, но лишало ее возможности всплывать до полного надводного положения и тем углубляло нашу надводную осадку, сокращая выбор фарватеров при возвращении к нашим берегам.
Кроме того, обстоятельство это замедляло наш надводный ход и ухудшало управляемость и поворотливость лодки.
Мы всплыли немного, чтобы отцепиться от скалы, и стали спешно отходить в сторону, из-под пути следования пароходов.
Спустя некоторое время поднялись на 30 футов и выставили перископы. Кругом было пусто. Маяк едва виднелся на горизонте.
Авария наша не мешала подводному ходу, и мы продолжали наблюдение за морем.
С наступлением темноты всплыли до позиционного (полуподводного) положения и начали зарядку аккумуляторов. Тут наша авария дала себя почувствовать следующим неудобством. Обычный в осеннее время на Балтийском море зюд-вест развел довольно сильную волну, которая стала заливать мостик и захлестывать выходной люк, попадая внутрь лодки. Мостик с выходным люком в позиционном положении лодки возвышался над уровнем моря всего на 5–6 футов. Пробоина не давала нам возможности подняться выше. Держать же водонепроницаемую крышку люка закрытой во время производства зарядки было нельзя, так как на зарядку работали дизеля, поглощавшие массу воздуха, вследствие чего люк должен был быть открыт все время настежь.