И еще одно свидетельство, на этот раз лейтенанта В. Войта: «Команды не питали к нему особой любви, так как он, плохо зная русский язык, не имел возможности затрагивать жизненные стороны той среды, с которой он не был знаком, хотя и уважал прирожденные русскому человеку удаль и сметливость. Но этого важного по осанке, высокого, седого старика со светлым взором и приветливой улыбкою, в свою очередь, все уважали, знали, что он сжег турецкий флот в Чесменской бухте; знали, что его советы слушал граф Орлов, видели, с кою заботливостью он неутомимо обучал команды действовать орудиями и, словно на исповеди, держал по часам капитанов кораблей, внушая им правила одоления врагов. Его подчиненные знали, что адмирал мало говорит, но много делает, и были уверены, что где адмирал Грейг, там и победа».
Смерть адмирала получила вскоре самое неожиданное продолжение. Дело в том, что кронштадтская масонская ложа «Нептун», где Грейг числился в немалом звании мастера стула, потеряв всякую бдительность, закатила пышное траурное заседание по случаю смерти адмирала. На этом деятельность ложи, собственно, и закончилась.
Екатерина Вторая, узнав об этом, велела кронштадтских масонов безжалостно разогнать. Основания у нее для этого были весьма веские. Шведская система, к которой по-прежнему принадлежало большинство российских лож, все еще подчинялась главе шведских масонов – «девятиградусному» Карлу Зюдерманландскому. А потому Карл, как и в прежние времена, слал в Кронштадт своим собратьям указующие меморандумы, требуя лишь одного – денег. О том, давали или не давали эти деньги своему шведскому начальству российские масоны, история умалчивает, хотя ряд исследователей говорят прямо и однозначно: давали!
– Это же какую наглость надо иметь, чтоб на наши же деньги с нами и воевать! – возмущалась Екатерина, когда перед ней выложили целые пачки перлюстрированных писем.
Когда же ей доложили о масонском погребении Грейга и о том, что ревельские масоны задумали создать новую ложу памяти адмирала, императрица (что бывало с ней крайне редко) была взбешена:
– Мое терпение лопнуло, и лавочка масонская в России закрывается!
И закрыла в первую очередь ложи «Нептуна» и «Аполлона». А чтобы придать делу масонского разгона и должный общественный резонанс, самолично в несколько ночей написала на злобу дня сразу две пьесы: «Обманщик» и «Обольщенный», которые велела ставить во всех столичных театрах.
О смерти же Грейга говорили в те дни по России всякое. Ходил упорный слух, что умер адмирал не своей смертью, а был отравлен все теми же братьями – масонами – по напущению все того же Карла Зюдерманландского в отместку за непослушание и позор, учиненный шведскому флоту при Гогланде. Многие тогда так и говорили:
– Адмирала догнали в спину гогландские ядра!
Впрочем, тайна внезапной смерти Самуила Грейга до конца не выяснена и по сегодняшний день…
В то время, когда повсюду шли кровопролитнейшие бои, вице-адмирал Александр Иванович Круз занимался делами скучными, интендантскими. От ненужности своей стал старый вояка хмур и ворчлив. Ничему не радовался, вечно бывал всем недоволен и раздражителен. Время от времени заявлялся он к графу Ивану Чернышеву, спрашивал, когда же в нем надобность возникнет? Вице-президент, от прямых ответов уходя, на комплименты не скупился:
– Вы, Ляксандр Иваныч из всех наших вождей морских самый искуснейший да неукротимый. Знаю, что свершите вы новые подвиги, когда случай представится. Вы уж виктории своей ни за что не упустите!
– Когда ж случай сей мне выпадет? – злился вице-адмирал.
– То мне не ведомо! – опускал глаза долу Чернышев. – Но надежду иметь все равно надо!
Все лето простоял Круз с двумя старыми кораблями подле красногорского берега. По теории, вроде как охранял морские подступы к Кронштадту. На деле же был передаточным пунктом от Грейговской эскадры в Петербург и обратно.
Когда ж Самуил Карлович почил в бозе, то вице-адмирал, помянув старого чесменского мореплавателя, приободрился. Ни для кого на Балтике секретом не было, что моряки желают видеть своим предводителем именно его. Но императрица предпочла Крузу Чичагова.
Еще раз, казалось бы, мелькнула удача вице-адмиралу, когда в далеком Севастополе Потемкин убрал за никчемностью тамошнего флагмана Войновича. По старшинству это место выходило Крузу, и тот вновь приободрился.
Но Потемкин не захотел брать с Балтики малознакомого ему адмирала, а назначил известного ему бригадира Ушакова, отличившегося в Фиодонисской баталии. Оспаривать же решения всесильного князя не решился никто. Так Круз вновь остался у разбитого корыта.
– Доля моя тяжкая, – вздыхал он на перинах, в каюте лежачи. – Все меня позабыли, позабросили!
Биограф адмирала писал, что он безнадежно хандрил, крайне неохотно неся свой мирный крест посреди всеобщей военной тревоги.
На палубах же его кораблей в те дни распевали под балалайки:
Ой, кричит: «Боюсь! Боюсь!»
Ентот гордый свейский гусь.
А навстречу ему Круз
Он и воин и не трус!
Эх, жги, жги, жги, да наяривай!
К концу 80-х годов на Балтийском флоте сложились две противоборствующие партии.
Во главе русской партии стояли адмирал Чичагов и вице-адмирал Круз, во главе иностранной – адмирал Грейг. Идеологом был посол в Англии граф Семен Воронцов.
Русская партия сражение, прямо скажем, тогда проигрывала. Скромность и отдаленность от двора Чичагова, горячность Круза делали их легкой мишенью для всяческих наветов. Чичагов открыто не жаловал иностранцев, а нерадивых попросту выгонял. Те жаловались и ряды врагов Чичагова с Крузом множились.
Оба адмирала были своими, родными, но, увы, покровительства не имели. Кроме того, оба отличались непреклонным характером, что при дворе принималось за необразованность, и презрением к придворному холуйству, что воспринималось как невоспитанность.
– Их желание – кресты, чины и деньги! – говорил Круз во всеуслышание. – У нас же желание одно – благо Отечества!
Все попытки адмиралов хоть как-то ограничить английское засилье наталкивались на мощное противодейство. Наслушавшись своих советчиков, императрица с недовольством высказывалась о Чичагове с Крузом:
– Эти двое просто выкуривают моих иностранцев, на которых потрачена уйма денег, ну не разорители ли?!
Отметим, что адмирал Грейг, хоть и плохо, но все же выучился говорить и писать по-русски, подавляющее же число иностранцев не умело ни того, ни другого. Многие отказывались учить язык демонстративно, общаясь с матросами только через переводчика, что любви команд к ним не прибавляло. Но на матросов, собственно говоря, им было наплевать. Иностранную партию всецело поддерживали известные англоманы – графы Воронцовы и гофмейстер граф Безбородко. Иностранная партия первенствовала. Вовсю шло протежирование на капитанские должности, представление к новым чинам и наградам. Русских офицеров обходили буквально во всем.
Из воспоминаний П.В. Чичагова: «…Граф Безбородко, очень тонкий дипломат, человек не особенно твердого характера, часто поддавался наговорам других, которые его сбивали; в особенности это удавалось нашему послу в Лондоне – графу С.Р. Воронцову. Последний, безусловно, любил свою родину, способствовал видам императрицы, вербуя в морскую службу иногда хороших английских моряков, но, досадуя на малую образованность своих соотечественников, доводил это чувство иногда до презрения. Всех без исключения русских моряков он считал невеждами. Говорили даже, будто он предлагал одно время графу Безбородко весь флот составить из иностранных офицеров и немногих русских, которые посылались для обучения в Англию. Переманивая англичан в нашу службу, граф становился защитником, покровителем и ходатаем за них перед императрицей. Беда, если кто-нибудь не ладил с англичанами, граф Воронцов обижался и принимал это за личное оскорбление. Стоило им отличиться, хотя бы наравне с русскими – и граф требовал для них значительных наград, повышения в чинах, грозил, что иначе они, уйдут, покинут флот. Многое исполнилось, и граф Безбородко из кожи лез, чтобы удовлетворить желаниям Воронцова».
По этой причине карьера у нанятых англичан, в отличие от русских офицеров, шла стремительно.
Особенно протежировал Воронцов вчерашнему английскому лейтенанту – Джеймсу Тревенину, офицеру дельному, но не знавшему ни России, ни нашего языка, ни нашего флота. Тревенина, однако, Воронцов почитал разве что ни гением и мечтал видеть в адмиралах. Куда уж тут тягаться какому-нибудь лейтенанту, о котором помнят разве что друзья-однокашники да папенька с маменькой в деревне.
Грейга с Тревениным объединяли тоже не только общие воспоминания о службе в британском флоте. Оба почитали Джеймса Кука, на сестре которого первый был женат, а второй участвовал в его кругосветном плавании. Слов нет, Тревенин был моряком дельным и деньги, получаемые из русской казны, отрабатывал на совесть. Однако нетерпеливый Грейг желал видеть своего сотоварища уже, ни много ни мало, а с младшим флагманом флота, а потому осаждал Безбородко просьбами произвести Тревенина в контр-адмиралы вне линии, что было в те времена делом весьма непростым. Хитрый Безбородко напрямую не отказывал, но и от прямых обещаний уклонялся, уверяя, что займется этим самолично после окончания кампании.
Со смертью Грейга расклад в противоборствующих партиях изменился. Почти сразу же закатилась карьера командира «Не тронь меня» Джеймса Тревенина. И хотя англичанину по-прежнему всей душой симпатизировали известные братья Воронцовы, однако помочь ему они уже ничем не могли. Пытались братья подобраться к Безбородко.
– Ах, Александр Андреевич, – сетовал ему младший брат при встречах во дворце, передавая слова старшего. – У наших моряков одно вертопрашество и невежество, дурь да лень. У англицких же с измальства культурность столь изрядна, что нашим и не снилась! Так что следует нам во флотоводцы двигать не каких-то сиволапых Круза с Козляниновым, а настоящего мореходца Тревенина. За что, кстати, будет нам почет и уважение с островов Британских!