Так в бездеятельности был потерян целый месяц.
Нашим матросам в Копенгагене нравилось. На берег их пускали нечасто, но порой все же в трактиры они вырывались. Чему больше всего дивились матросы – так это тому, что за границей нет бань. Никак не могли взять в толк, как можно жить без бани.
– Как же они без бани-то, – поражались матросы – Свиньями, что ли, живут али грязь скребницами с себя счищают? От немытия, ведь и вша прибежит, и чесотка замучает аль какая другая скверная болесть привяжется.
– Эх, олух царя небесного! – серчали унтера. – Какие там скребницы! Какая чесотка! Лошади, что ли, они какие! У датчанов для мытья ванныи имеются.
– Ванныи? А что энто такое?
– Энто, братец, лохань али корыто, какое теплою водицею наливается, а ты садись туды да полощись, как утка в луже, покудова не умаешься, и сам вон не полезешь.
– Что ж это за мытье такое дрянное? – поражались матросы. – Так же в собственной грязи весь и останешься! То ли дело – баня! Попреешь малость, так грязь сама так и сходит, хоть лопатой отгребай!
Наконец, из Петербурга до Копенгагена пришла бумага разгромная. В ней без обиняков спрашивали: когда воевать будете?
Но даже после этого весьма недвусмысленного понукания искать шведские фрегаты Фондезин не стремился. Ситуация и впрямь складывалась самая дикая: Россия, обладая сильнейшей эскадрой 100-пушеных кораблей в самый разгар жесточайшей войны держала ее в полном бездействии! Здесь пахло уже не безалаберностью, а самой настоящей изменой! Однако Фондезина все это, казалось, нисколько не касалось:
– У короля суда юркие. Спрячутся за каменьями – и ну палить, что тогда делать станем в водах, нам не знакомых? А посему нечего нам в проливы балтийские и соваться! Будем лучше страх наводить на побережье Сконии!
И навел, да такой, что гул пошел по всей Европе! В Стокгольме и Лондоне, о действиях фондезинских узнавши, от радости потирали руки. В Петербурге плевались возмущенно. И было от чего! Дело в том, что внимание Фондезина почему-то привлекло нищее рыбачье сельцо Ро, находящееся на шведском побережье между городами Эльсинборгом и Ландскроной. Для набега Фондезин отрядил несколько вооруженных баркасов да полторы сотни морских солдат.
– Разорить и испепелить! – велел вице-адмирал грозно.
Десант приказ исполнил: сельцо разорил, а жителей разогнал. Вот тогда-то известие о набеге российской «эскадры» на рыбачью деревушку и пошло гулять по городам и весям. Раздосадованы происшедшим были и датчане. Ведь как ни крути, но получалось, что Дания дала приют самым настоящим разбойникам. А потому не было ничего удивительного в том, что наследный принц публично обозвал российского вице-адмирала негодяем. Но и это никакого впечатления на Фондезина не произвело!
– Ишь, раскричался, видать, славе моей громкой завидует! – даже обрадовался Фондезин.
Когда о происшедшем набеге стало известно императрице Екатерине, то она весь остаток дня пребывала в настроении самом тягостном. Тогда же адмирал Грейг отписал графу Безбородко, что Фондезина следует немедленно отзывать из Копенгагена.
– Кто знает, что он завтра там еще выкинет! – ругался Грейг.
Казалось бы, дело совершенно ясное: коль негоден, надо менять! Но, увы, сразу встал вопрос о соблюдении старшинства, который в ту пору соблюдался неукоснительно. И пошла писать губерния! Грейг кого-нибудь предлагает, ему в ответ: нельзя, ибо назначение этого обидит другого, у которого преимущество в чине. Однако последнего ставить во главе эскадры тоже никак нельзя по той причине, что он эскадр в море отродясь не водил. Однако решать вопрос все же как-то было надо, и Грейг, в конце концов, заявил, повергнув в ужас ревнителей законности.
– На старшинство ваше мне плевать! Главное, чтобы кандидатур к делу был способен. На выбор хоть сейчас готов отправить в Копенгаген капитанов Ханыкова да Гибса – начальников храбрых и деятельных!
Наконец, собрался и военный совет империи, а события на копенгагенском отряде кораблей тем временем развивались дальше.
30 июля Фондезин все же решился на вылазку, и корабли с попутным ветром двинулись вверх по Зундскому проливу на север. Предстояло обеспечить безопасность прохождения пролива следующим в Архангельск транспортам. «Кильдюин» и «Соломбала» шли с отрядом от самого Кронштадта, теперь же должны были отделиться, чтобы доставить пушки и снаряжение для достраивающихся на Беломорье кораблей.
Без происшествий прошли Скагенский мыс. Шведских фрегатов нигде не было. Затем остановили какое-то купеческое судно. Капитан его долго не мог взять в толк, что от него требуют, а когда понял, словоохотливо сообщил, что несколько суток тому назад видел три военных судна к северу у острова Беррена.
– Каковы были на них флаги? – поинтересовался через переводчика Фондезин.
– Флагов не было! – подумав, вспомнил капитан.
– Это шведы! – категорично заключил Фондезин и велел звать к себе капитанов транспортов.
Когда те прибыли, вице-адмирал им объявил:
– Далее до города Архангельского будете следовать сами, огибая Беррен как можно севернее, и только после этого ворочать на Нордкап!
Никто так никогда и не узнал, почему Фондезин принял столь губительное решение, не удосужившись еще раз проверить рассказ торгового капитана.
Наполнив паруса ветром, транспорта ушли. Линейные корабли, бросив якоря, остались у Скагена. Дремотно ворочались в пенных волнах 100-пушечные левиафаны «Чесма» и «Три Иерарха», и «Саратов». Размеренно били в назначенное время склянки. Фондезин сладко спал в пуховиках. Вице-адмирал набирал лишние морские сутки для солидности своего отчета по проведенной операции. Утром третьего дня к командующему без стука ворвался мичман с вахты:
– Ваше превосходительство, на горизонте наши транспорта! Палят тревожно, бегут к нам под всеми парусами!
– О, господи, нет мне, бедному, покоя! – запричитал Фондезин и велел звать лакея одеваться.
Наконец он поднялся на шканцы, Вахтенный лейтенант протянут вице-адмиралу трубу, и тот стал внимательно рассматривать, что же случилось с транспортами. К этому времени даже без оптики было уже ясно видно, что те спасаются бегством от настигавших их неприятельских фрегатов. Дистанция между беглецами и их преследователями стремительно сокращалась. Фондезин отдал команду сниматься с якоря, но всем было уже очевидно, что к развязке событий линейные корабли не успеют.
Между тем транспорта разделились. И если «Соломбала» продолжала свой бег по открытой воде, то капитан «Кильдюина» решил попробовать укрыться в ближайших шхерах. Шведы отреагировали мгновенно. Они тотчас прекратили преследование «Соломбалы» и полностью обратили свое внимание на «Кильдюин». Вскоре и транспорт, и все три фрегата исчезли в лабиринте каменных шхер и отмелей Патерностра. В горячке туда было сунулся наш коттер «Меркурий», но, не зная тамошних мест и не имея карт, едва не напоролся на камни и вынужден был отойти.
Тем временем в лабиринте каменных шхер завершался последний акт разыгравшейся трагедии. После непродолжительного, хотя и храброго, сопротивления «Кильдюин» был взят на абордаж. Когда же шведы спустились в трюм, их восторгу просто не было предела, о такой добыче они не смели и мечтать. Трюмы транспорта были буквально доверху забиты орудийными стволами и запасами ядер.
Простояв у Скагена для приличия еще пару суток, Фондезин повернул корабли на Копенгаген. Оправдываясь за свой очередной «подвиг» во всем происшедшем, вице-адмирал обвинил капитанов транспортов, которые, заметив неприятеля, не сумели прикинуться нейтралами, а бросились бежать…
В те дни по распоряжению Екатерины ее секретарь Храповицкий запрашивал у вице-президента Адмиралтейств-коллегии графа Ивана Чернышева:
– Возьмет ли коллегия с Фондезина ответ за содеянное?
– Непременно! – отвечал Чернышев. – Вот только преемника ему определим. Тем временем посланник, барон Крюднер, передал присланный дипломатической почтой пакет для командующего Копенгагенской эскадрой. То был приказ Грейга: «Немедля идти к Карлскруне на перехват шведского флота, чье бегство из Свеаборга ожидалось со дня на день».
Над городом Архангельским вовсю гуляли ветра беломорские – крепкие и соленые. Лето в здешних краях – пора незаходящего солнца и душистых полевых цветов. А над Двиной денно и нощно стоял шум и гам – там довооружались новостроенные линейные корабли российского флота, добротно сработанные соломбальскими мастерами.
Еще с петровских далеких времен было заведено строить для Балтики на здешних верфях ежегодно по два-три корабля и одному фрегату. Рекрутов и большинство припасов брали здесь же. Транспортами вокруг Скандинавии присылали только пушки. Затем по окончании постройки следовал переход в Кронштадт. Однако в 1787 году впервые за много лет перехода на Балтику не было. Адмиралтейств-коллегия решила тогда не изматывать понапрасну архангельские экипажи долгим плаванием, а по выходу в море поход Средиземноморской эскадры послать ей вдогонку и архангельские корабли. Но экспедицию отменили и новостороенные корабли так и остались стоять в Двине.
На следующий же год со стапелей сошли очередные новострои, и таким образом в Архангельске образовалась уже целая корабельная эскадра в пять кораблей и два фрегата. К лету 1788 года эскадра была уже вполне боеспособной. Для начальствования над ней в Архангельск был прислан контр-адмирал Ларион Повалишин, моряк опытный и толковый. С собою Повалишин привез и высочайший указ, который и зачитал перед офицерами. Указом предписывалось следовать в Копенгаген для соединения там с эскадрой вице-адмирала Фондезина. Русское командование желало создать в Западной Балтике мощный кулак, способный нанести удар по главным силам шведского флота.
Пятого июля, обменявшись прощальной салютацией, с Новодвинской крепостью, повалишинская эскадра вступила под паруса. Дул попутный норд-вест и корабли шли ходко. К 15-му числу они уже обогнули Нордкап. Не теряя времени, Повалишин занимал команды парусными и пушечными экзерцициями.