– Давай, езжай друг ситный! – говорил Пущин своему помощнику, когда надо было решить сложный вопрос, не портя отношений. – А то я, как в раж войду, живо им морды пораскрашу!
Пущин говорил правду, кулаки у него и в самом деле были пудовые.
Из Морского корпуса для помощи был отозван бывший генерал-интендант Иван Логинович Голенищев-Кутузов, нашлось дело и неутомимому Слизову.
Гребные суда строили наскоро – не до красот. Если шведские хеммемы и турумы, построенные по проектам знаменитого англичанина Чапмана, являли собой пример красоты и изящества, то наши галеры, прамы и каики сбивались как деревянные короба, без всяких выкрутасов. На воде держится – и хорошо плавать сможет, и ладно! Острословы (из столичной аристократии) сравнивали наши гребные посудины с телегами, а шведские – с богатыми рессорными каретами. Ухмылялись, как, мол, сидя на куче дров, можно соперничать с совершенными конструкциями! На остроты эти моряки, дух переводя и пот со лбов вытирая, отвечали:
– Пусть у нас и телеги скрипучие, а у короля шведского кареты, зато у нас кучера, не чета шведским! Посмотрим еще, кто кого взгреет!
Комплектовали гребные суда гвардейскими офицерами да солдатами. На каждую роту назначено было по одной галере, по две яхты и одной шлюпке. На галере помещалось от 100 до 120 человек, яхты поднимали не более 40 человек, а шлюпки – не более 18. Выйдя в море, каждая галера поступала под начальство своего ротного командира, взводные командовали яхтами. Шлюпками командовали сержанты. Главное заведывание гвардейской флотилией поручено было сначала майору Семеновского полка Римскому-Корсакову; но когда главнокомандующий потребовал его в армию, для начальствования над отдельным отрядом, то галеры гвардии переданы были майору Измайловского полка, Кушелеву.
А в Петербург непрерывно шли и шли санные караваны со всей России, везли якоря и такелаж, корабельный лес и пушечный металл, пороха и парусину, амуницию и продукты.
Главным флотским доктором был в ту пору старичок Бахерахт, врач опытный и дельный. Особое внимание флагманский доктор уделял госпитальным судам, куда должны были свозить больных и раненых. Загрузкой этих судов занимался сам. Лично считал, сколько вина, уксуса, круп ячневых и овсяных, масла коровьего, белья нательного да холста перевязочного туда грузится.
– Чтобы на шесть сотен немочных каждому по три простыни и одеялу было! – объявлял он вещевым чиновникам.
Те переминались с ноги на ногу:
– Больно жирно будет, чай не баре, и одной простынкой обойдутся!
На это Бахерахт внимания особого не обращал:
– Сказано по три, значит, по три, а ежели не будет, так самого в море отправим!
– Ладно, ладно! – сразу махали руками вещевики, зная решительный нрав старого доктора. – И пошутковать уж нельзя!
Как всегда, не хватало судовых докторов. Нужны были и лекари, и подлекари, и лекарские ученики.
Подлекарей и лекарских учеников набирали из госпитальных школ, хирургов из студеозов Калинкинского института. Прибыв в Кронштадт, они с любопытством и опаской посматривали на многочисленные суда. Главный доктор Бахерахт был хмур и серьезен.
– Запомните навсегда, что весьма великая разница в том, пользовать ли больных на берегу или лечить в море на кораблях!
– С чего начинать? – спрашивали новоявленные доктора, переминаясь с ноги на ногу.
– Начинайте с рекрут, у каждого пятого почитай дизентерия или тиф. Больных на суда категорически не допускать, а сразу отправлять в береговой госпиталь.
Закончив речь, Бахерахт вручил всем медикаментозные ящички, набитые ланцетами, щипцами и прочими хирургическими премудростями.
– Вот ваше оружие, господа эскулапы! Государыней определено каждому по пятнадцати целковых в месяц! А теперь на корабли! Дел невпроворот!
В Петербургский порт гнали стада свиней. Трудно было представить, что эти милые твари в скором времени превратятся в куски каменной солонины, плавающей в бочках с рассолом.
В Ревеле эскадру готовил сам старший флагман адмирал Чичагов. Там тоже без дела не сидели, а сумели помимо всего прочего соорудить еще и водопровод от Бумажного озера. Теперь зимовавшие в Ревеле корабли могли наливаться водой прямо в гавани, а не посылать баркасы на неблизкую речку Бригитовку.
Казалось, не было места, где бы не готовились к следующей кампании на море. Даже в забытой Богом лесной глухомани Вильмстранда всю зиму стучали топоры и визжали пилы. Там ладили канонерские лодки для действий на финляндских озерах.
Развернув столь большие работы по подготовке к морской кампании, Россия была вправе ждать от своих моряков новых подвигов.
Меж тем в заснеженном Стокгольме тоже не сидели сложа руки. Король Густав, трудясь рук не покладая, наводил твердый порядок в стране и в армии. Прежде всего, он окончательно усмирил мятежных аньяльцев. Покаявшихся простил, упорствующих арестовал. За зиму были приведены в чувство и финские войска. Ненадежные финские полки были усилены шведскими офицерами и солдатами. В столицу король ввел гвардейские полки, снятые с российского фронта. Король прекрасно знал, что русский командующий Мусин-Пушкин убыл в Петербург и никаких активных действий до весны на фронте не будет.
Помимо этого, нападение датчан на Норвегию Густав весьма ловко сумел представить как агрессию против беззащитной Швеции, что сразу вызвало энтузиазм народа. Все это позволило привести в чувство армию, успокоить столицу и заткнуть глотки оппозиции.
Затем на помощь шведскому королю пришли Англия и Пруссия, заставившие датского короля Христиана под угрозой вторжения отозвать войска из Норвегии и прекратить всякие неприязненные действия против Швеции.
После долгих переговоров с Густавом дворянство рейхстага дало слово следовать за королем беспрекословно. После чего сенат выдал Густаву все просимые им деньги на продолжение войны. Сословные представители теперь единогласно голосовали «за» на все королевские предложения.
– Браво! – радовался Густав. – Отныне моя война становится воистину народной! Мне остается лишь выбить денег у англичан с пруссаками, и весной можно будет начинать новый поход на Петербург!
Однако здесь короля ожидало горькое разочарование. Вильям Питт, на словах поддерживая Стокгольм, золото давать отказался. Прижимистые пруссаки, поторговавшись, согласились, в конце концов, ссудить всего лишь миллион рублей.
Золото уходило на нужды войны, как в прорву, а добывать его становилось с каждым днем все труднее и труднее. Деньги стали настоящей головной болью Густава Третьего. С их поиска начиналось каждое утро короля, и их поиском заканчивал он каждый свой вечер. Золота и серебра в королевстве не стало хватать уже давно, и теперь Густав распорядился печатать бумажные ассигнации.
– Сколько печатать? – осведомился министр финансов.
– Чем больше, тем лучше! – был королевский ответ.
Солдат и матросов призывали воевать за идею, потому как денег на них не было вовсе и жалованье было им отменено.
– Все свое сполна получите в Петербурге! – кричали им на построениях отцы-командиры. – Его величество приказал отдать город на полное разграбление, а уж там есть чем поживиться!
Но столь радужные обещания особого восторга ни у кого не вызывали. Петербург был еще так далек, а денег не было уже сегодня.
Помочь старшему брату вызвался Карл Зюдерманландский. Являясь главой масонского ордена, он разослал воззвания ко всем братьям-масонам с просьбой о помощи. И братья откликнулись, причем не только в Европе, но и в России.
Всю зиму шведы готовились к новой кампании. В финских зимовьях спешно создавались отряды добровольцев-стрелков, в шведских селеньях собиралось ополчение, муштровались регулярные полки, из которых напрочь вышибался мятежный аньяльский дух. На Сайменском озере в несколько месяцев выстроили небольшую, но достаточно сильную флотилию. Новый главнокомандующий генерал Мейерфельд усердно собирал ударные части у реки Кюмени. Именно отсюда должен был по замыслу короля начаться второй поход на русскую столицу. Неожиданным и мощным ударом Мейерфельд должен был разметать слабую русскую армию и на плечах убегавшего врага ворваться в его столицу. Северному Саволакскому корпусу вменялось в обязанность поддерживать главные силы армии с севера. Его возглавил любимец Густава, граф Стединг. Не был оставлен вниманием и Гангутский мыс – важнейшая стратегическая позиция на выходе из Финского залива. Всю зиму, не взирая, на ветра и морозы, на каменных островах вокруг полуостров сооружались многопушечные батареи. Неприступное гранитное укрепление было названо в честь короля – Густавсвери. Сам Густав объявил новую крепость важнейшим из всех своих морских бастионов.
Всю зиму над Карлскруной метались снежные пурги. От жесточайшего мороза замерзали на ветру птицы. Лед в гавани нарос до пяти футов и по самые верхние палубы завалил сугробами корабли, которые, казалось, вросли в снега навсегда.
Вооружение кораблей к кампании 1789 года было непростым. В Карлскруне морозы переваливали за тридцать градусов, а лед в бухте – за два метра. Недостаток команд пришлось возмещать двумя тысячами солдат. Всего к кампании были готовы 21 линейный корабль и 13 фрегатов. Это было максимум, что могла наскрести Швеция на пределе своих сил.
В Свеаборге вооружением руководил старший из адмиралов, граф Эренсверд. В доках подводные части судов выкрасили особым составом, у фрегатов обшили медными листами днища.
К концу мая флот был готов к выходу в море; ожидалось еще прибытие офицеров и солдат двух кавалерийских полков для окончательного доукомплектования.
К середине мая сошедший лед наконец дал возможность выслать фрегаты к Копенгагену, чтобы собрать сведения об эскадре Козлянинова.
Вскоре агенты короля сообщили Густаву, что русский флот из Кронштадта и Ревеля намеревается выйти в море во второй половине июня. Сами шведы могли выйти в море только еще позднее, так как корабли были еще не до конца укомплектованы командами.