Около 6 часов неприятельская авангардия на довольно дальнем расстоянии открыла по нашим передним кораблям жестокую канонаду, на которую от нас отвечали с равной силой. В это же время их кордебаталия и арьергардия продолжали держаться в отдалении. Впоследствии герцог Карл хвастался, что он все время сражения имел своим противником нашего адмирала. Над хвастовством королевского брата смеялись те, кто был свидетелем этого его «поединка». За все время противостояния «Ростиславу» с флагмана герцога по нему не сделали ни одного выстрела из-за большой дальности. Впрочем, ближайший к флагману «Дристигхетен» пытался было достать до «Ростислава» своими пушками, но ядра падали с большим недолетами и на «Дристигхетене» стрельбы быстро отставили.
Впрочем, затем дистанция между противниками все же сократилась и бой закипел с новой силой. Один за другим из шведской линии вывалились в тыл два корабля и фрегат. Это был уже успех, но развивать его Чичагов не стал.
– Рисковать зря не станем! Наша главенствующая задача – дождаться Козлянинова! – поняв вопрошающий взгляд стоящих рядом офицеров, буркнул он. – Вот как соединимся, так и навалимся всем гамбузом!
После этих многочисленных маневров бой обоих центров к вечеру совершенно прекратился. Бой авангардов продолжался до 8 часов и оба флота шли полным ветром.
К вечеру ветер стих. При этом шведы оказались на ветре, воспользовавшись этим, они поспешили отдалиться от наших и более уже в бой не вступали. Да их никто и не пытался преследовать.
В 9 вечера Чичагов велел всем ложиться в дрейф. Эландское сражение уже принадлежало истории. Хотя в бою приняли участие 19 русских и 17 шведских линейных кораблей, однако потери обоих флотов в личном составе и в материальной части были незначительны. Эскадренные остряки тогда же прозвали только что закончившееся сражение ленивой баталией.
Эландский бой завершился если не фактической, то тактической победой русского флота. Шведы так и не смогли помешать соединению у острова Борнхольм главных сил флота с эскадрой вице-адмирала Тимофея Козлянинова, зимовавшей в Копенгагене.
Теперь принцу Карлу предстояло оправдываться перед старшим братом за проваленную операцию. Козлом отпущения он нашел в лице своего начальника арьергарда.
– Только трусость и запоздание Лилиехорна помешали мне одержать блестящую победу! – объявил принц Зюдерманландский своим недоумевающим капитанам.
А чтобы ни у кого не возникало сомнений в его словах, он тут же распорядился привезти к нему Лилиехорна. Едва последний вступил на палубу «Густава Третьего», как у него отобрали шпагу и посадили под арест. Теперь контр-адмирала ждал военный суд.
Разумеется, Лилиехорн был не слишком решителен и предприимчив, но также вел себя ненамного хуже, чем сам принц. Впрочем, кто может критиковать любимого брата короля?
По возвращении в Карлскруну королевский суд приговорил было бывшего начальника арьергарда к лишению чести и жизни, но оба этих суровых приговора тут же были отменены, в воздаяние былых заслуг Лилиехорна, совершенных им в качестве маршала ландтага. Впоследствии в Швеции будет много разговоров о поведении Лилиехорна и о неприязни к нему со стороны королевской семьи. Одни утверждали, что контр-адмирал не желал атаковать русских по неким тайным соображениям внутренней политики, так как примыкал к дворянской оппозиции. В свою очередь оппозиционеры настаивали, что их стороннику принц Карл самым бессовестным образом мстил за его оппозиционные взгляды. В конце концов, под влиянием все еще могущественной дворянской партии суд над Лилиехорном был проведен чисто формально, при этом ни король, ни герцог не осмелились в его работу даже вмешаться.
Вечером в кормовом салоне флагманского корабля вице-адмирал Чичагов, скрипя гусиным пером, выводил на бумаге размашисто: «…Вред, неприятелю причиненный, хотя и неизвестен мне, но, судя по тому, что двое из кораблей его, атаковавших против авангардии нашей, быв весьма храбро отражены крайним кораблем нашим под командою капитана Муловского, принуждены были выйти из линии, можно почитать немалым; с нашей стороны убитых не более 30 человек, да раненых 170… Вред не так бы был велик, ежели бы, к общему всех служащих во флоте сожалению, не лишились мы в сем случае уважаемого начальниками и любимого подчиненными своими храброго и лучшего капитана Григория Ивановича Муловского. Не без прискорбия моего, нахожу за надобное не скрыть перед В.С., зная, сколь великое участие в нем принимать изволите, но уверяю В. С., что смерть его служит честию российскому воинству. Быв поражен в бок неприятельским ядром, последние слова его не были иные, как служащие к ободрению подчиненных своих храбро и неустрашимо отражать неприятеля. Сие по крайней мере истинное мое уведомление да послужит В.С. к уменьшению сожаления о пресечении жизни столь хорошего офицера».
Чичагов отложил в сторону донесение о сражении вице- президенту Адмиралтейств-коллегии Ивану Григорьевичу Чернышеву. Постоял на кормовом балконе. Ветер трепал низко надвинутый парик. За кормой «Ростислава» белел парусами растянувшийся до горизонта Балтийский флот, вписавший в свою славную историю еще одну победу над врагом.
– Почему всегда погибают лучшие? – задал вопрос вице-адмирал и тут же сам ответил на него:
– Потому, что лучшие всегда впереди остальных!
Вернувшись в салон, Чичагов снова взял в руки перо. На этот раз он писал письмо жене Чернышева – графине Анне Александровне, ставшей для Муловского второй матерью: «Я не имею довольно смелости писать к В.С. о приключении, которое, без сомнения, наносит много огорчения чувствительному сердцу вашему. Григорий Иванович Муловский сколь ни славно кончил жизнь свою, но сие отнюдь не награждает потери любимого всеми человека. Я, очевидно, был свидетелем сего происшествия и могу удостоверить В.С., что невозможно было более сделать для чести имени своего».
Вошедшему в салон адъютанту Шишкову вице-адмирал сказал с печалью:
– Много славных дел оборвало это треклятое ядро, но главное из оных – вояж вокругсветный, о коем он так мечтал!
Шишков лишь склонил голову. Все было ясно.
По распоряжению Чичагова тело доблестного капитана «Мстислава» было перевезено на госпитальное судно «Холмогоры» и уже на нем отправлено в Ревель. Именно на «Холмогорах» должен был Григорий Иванович Муловский пронести российский флаг через три океана до берегов Камчатки. Судьба распорядилась по-иному. Под приспущенным Андреевским флагом везли «Холмогоры» своего флагмана в последний путь. Сопровождал покойного лейтенант Ваня Крузенштерн…
В журнале текущих событий Адмиралтейств-коллегии отмечено: «…Прибыло па Ревельский рейд судно «Холмогоры», на коем привезено тело покойного бригадира флота капитана Муловского для учинения погребения и со флота служителей разных чинов 134 человека». Одновременно на прибывшем в Ревель новостроенном архангельском корабле № 9 (ему еще не было дано имя) капитан-лейтенант Жохов доставил и передал командиру порта контр-адмиралу Фондезину, завернутый в тряпицу, Георгиевский крест 3-й степени.
После сражения оба флота остались точно в том же положении, что и до него. В течение двух последующих дней ветер менялся по-разному, но Чичагов оставался верен своей тактике – ждать прихода Козлянинова, а потом уже воевать со шведами. И если понять русского адмирала было как-то можно, то чего ждал и на что надеялся шведский герцог, неизвестно.
Не привыкший к безделью Чичагов обошел «Ростислав», посмотрел, что и как, поговорил с матросами:
– Как живете, ребятушки?
– Ан, ничего живем, хлеб жуем да ишшо и подсаливаем! – отвечали ему служивые. – Скорей бы уж в новую драку! А то о волке помолвка, а волк уж и тут!
– Такого не бывало, чтоб волк медведя подрал, так что наше дело верное! – Отвечал с улыбой адмирал, далее по палубам шествуя.
28-го вечером ветер повернул на ост-норд-ост и флоты, держа курс на север, временно потеряли друг друга из вида.
– В нору Карлскрунскую, видать, побегли! – смеялись на наших кораблях. – Стало быть, испужались!
Однако шведы пока бежать в нору не собирались. В салоне Карла Зюдерманландского лихорадочно обдумывали, что можно еще предпринять.
– Причина постоянного уклонения Чичагова мне совершенно ясна. Он и впредь будет стараться играть с нами, как кошка с мышкой – не давать решительно сражения и не отпускать от себя, чтобы обезопасить свою копенгагенскую эскадру! – высказал свое мнение любимец принца, лейтенант Клинт.
– А потому мы бросаем Чичагова с его скифскими хитростями наедине с самим собой и начинаем охоту за иной добычею – теперь наш приз – Козлянинов! – объявил Карл Зюдерманландский свою волю.
После недолгого обсуждения решено было атаковать Козлянинова прямо в Зунде, причем принц Карл хотел, чтобы Чичагов думал, будто он ушел на север; вследствие этого вечером недалеко от померанского берега, в виду наших, шведы изменили курс на север, что сделал также и Чичагов.
На другое утро герцог получил от командира дозорного фрегата Утклиппорна известие, что Козлянинов 27-го числа еще стоял в бухте Кеге. Поэтому Карл Зюдерманландский снова меняет свои планы и опять хочет атаковать Чичагова.
– Пока восточный ветер держит Козлянинова в Кеге, мы постараемся еще раз пощипать русского старца!
30 июля противники снова оказались в виду друг друга к северу от Борнгольма, но сблизиться вследствие слабого ветра не могли.
Все старания герцога Карла в течение последующей ночи были направлены на то, чтобы не дать Чичагову стать между ним и Карлскруной. Когда же к утру ветер перешел на северо-запад, стало понятно, что, если не поторопиться, вот-вот появятся корабли Козлянинова и тогда за жизнь шведского флота никто бы не дал и ломанного талера.
31 июля после полудня шведский флот вошел в Карлскруну, где тотчас же было свезено на берег множество больных. Дело в том, что помимо всего прочего, на шведском флоте начался настоящий мор, и вахту могла нести не более трети команды.