Сегодня, взобравшись на «самую верхушку» Пасси, можно увидеть внизу мост через Сену с памятником Жанне д’Арк, а чуть в стороне – выступающую из реки… статую Свободы. Вернее – её копию, намного меньшую, чем та, которую французы подарили Америке. Это подарок благодарных американцев Парижу, установленный на Лебедином острове. Слева вдали – прозрачные кружева Эйфелевой башни, соборы, и, если приглядеться, можно рассмотреть крыши Монмартра, которые выдаёт величественная церковь Сакре-Кёр.
Но нас больше интересует не вид Парижа с птичьего полёта, а нечто другое – улица Басс (rue Bass), или бывшая Нижняя улица, где в доме под номером девятнадцать когда-то находилась знаменитая бальзаковская «берлога». Произошло это в 1840 году. Загнанный, словно заяц, и разорённый вконец, Бальзак, наконец, нашёл укромное местечко в Пасси. Скрытый в густой зелени домик, снятый, как обычно, на чужое имя, должен был, по мнению писателя, стать надёжным и спокойным убежищем.
Об этом знаменитом доме можно сто раз прочесть, но так и не понять, в чём, собственно, его «изюминка», не позволившая даже равнодушному Времени расправиться как со старинным домиком-усадьбой, так и с садом, раскинувшемся рядом. В поисках загадочной «изюминки» собственные ноги и привели меня сюда. Чтобы окончательно разобраться во всём. Самому. На месте. Прикоснуться, так сказать, к шрамам Истории и окаменелостям Времени…
Французы прагматичны. При всей своей доброте и сентиментальности они расчётливы, сметливы и предприимчивы. Многие из них не только любят Бальзака, но даже иногда кое-что почитывают из него вне рамок школьной программы. Зато заставить их узнать больше – скажем, про ту же «госпожу Ганьску», – это значит их явно переоценить. Даже к инглишу относятся несколько свысока – «плебейский» язык, а потому и отношение к нему соответственное. А кому не понятен «великий» язык Рабле и Гюго – изучайте, грош тогда вам цена. Так принято. Требовать чего-то от других, но не пытаться самим. (Теперь понятно, почему и король у французов, помнится, был «солнцем».) Это вам не любознательные китайцы и японцы. Ну и, конечно, не русские.
– Извините, мсье, не подскажете, где тут находится улица Басс? – пытаюсь что-либо выспросить у первого встречного, выскочившего из подъезда, обратившись к нему на нелюбимом в здешних местах инглише. Ему мой вопрос понятен (вижу по глазам), но незнакомец делает глупое лицо, разводит руками и, показывая, что сильно торопится, бросает:
– Sorry, I can’t speak English well…
Шутник. И это понимаем и я, и он. Оба разводим руками и расходимся.
– Мсье… – обращаюсь к другому, но тот, покачав головой, пробегает мимо даже не сбавляя шага…
– Послушайте, мсье… – подхожу, потеряв всякую надежду, ещё к одному, моих лет, тихо бредущему из близлежащей булочной. – Может, подскажете, где находится улица Басс? Вот Ренуара, а где найти Басс?
– Улица Басс? – останавливается тот. (Разговаривает – и то хорошо.)
– Ну да. Куда подевалась эта неуловимая улица Басс? – делаю озабоченное лицо, хотя в глубине души немного досадую на себя, что откровенно издеваюсь над парижанином, который даже об этом не догадывается.
Но и этот, как оказалось, не слышал о такой улице, качает головой и вновь лениво бредёт дальше. Впрочем, кажется, ещё не всё потеряно. Мсье вдруг приостанавливается, стоит секунду-другую и, решившись, поворачивается ко мне. Подходит и, старательно подыскивая английские слова, начинает разъяснять: улица Басс, по-видимому, находится дальше – вверх и направо, потом ещё раз направо, потом налево… потом… потом… Потом я уже не слушаю, лишь вежливо качаю головой. Вот, думаю, сразу видно, человек серьёзный и, главное, ответственный. А тот тем временем от волнения уже успевает перейти на родной французский.
– Мне бы музей Бальзака… – напираю на местного.
– Музей Бальзака?..
– Ну да. На улице Басс…
– На улице Басс? – эхом вторит собеседник и, сняв очки, начинает чесать где-то у себя за ухом. Крупные капли пота бисеринками выступают у него на лбу. А я уже втайне вновь ругаю себя за небольшой розыгрыш, следовательно – за некорректность своего поведения. (А с другой стороны, должны же они, французы, знать свою историю!) Остаётся лишь вежливо улыбаться. Правда, не очень долго. Пожалев собеседника, начинаю мило объяснять, что пошутил, мол, знаю, где этот музей, да и улица Басс в придачу…
– И где же? – вдруг встрепенулся тот. – Очень даже интересно…
А раз интересно, говорю, то прямо здесь, перед нами, через дорогу, во-он у той двери.
– Как это? – расширил глаза француз. – Это же улица Ренуара, я точно знаю!
– Не сомневаюсь, – соглашаюсь с ним. – Только до этого она как раз именовалась Басс. Вы же местный, должны бы знать…
Вот и поговорили. (Одно радует, что Бальзак нас не слышал, наверняка бы обиделся. Причём – не на меня.) Обнялись, похлопали друг друга по плечу и разошлись. Хорошие они, французы, добрые, отзывчивые и с юмором. А вот расспросить о чём-то – себе дороже…
Вот и расспросил, называется. Француз пошёл к себе домой пить кофе с обязательным в таких случаях хрустящим круассаном, а я – через дорогу. Круассаны могут подождать…
Итак, улица Ренуара (rue Jean-Renoir), 47 (бывшая Басс, 19). Слева от входа табличка из серого мрамора, на которой выбито: «Maison de Balzac» – «Музей Бальзака». То, что нам и нужно. Великий Бальзак потому и великий, что был великим во всём. Даже в нелёгком деле заметать следы. Передо мной каменные ворота с причудливыми дверями и старинной ручкой, основное предназначение которой не только за неё держаться, но ею же и стучать в эти самые ворота (электрические звонки тогда ещё не придумали).
И вдруг ловлю себя на мысли, что за воротами… пустота. А вокруг этой самой пустоты по длинному периметру идёт высокая решётка. Лишь чуть позже догадываюсь, что когда-то прямо за воротами стоял особняк. (Мне рассказали, что, действительно, ещё в годы Великой французской революции здесь проживала известная парижская актриса, к которой любил хаживать не менее известный поэт Парни). Потом дом снесли, а пустырь остался.
Однако, войдя в ворота, быстро понимаешь: пустота обманчива. Перед тобой спуск, ниже которого виден какой-то дом – некое старинное здание с раскрытыми зелёными ставнями. Теперь становится окончательно ясно, в чём тут дело. Увиденное строение не что иное, как бывшая хозяйственная пристройка. В ней, по замыслу архитектора, должны были находиться оранжерея и бальный зал. После сноса дома что и осталось – так только этот двухэтажный флигель. За ним, ещё ниже, находился двор с конюшнями, выходивший на соседнюю с Басс улицу Рок. Именно в этом и заключалась для Бальзака вся прелесть выбранного им домика, та самая «изюминка» (но об этом позже).
Музейщикам удалось сохранить в странном доме главное – атмосферу, которой дышит сегодня это место. В каждом уголке и предмете угадывается присутствие гениального романиста. При входе в кабинет писателя глаз выхватывает бюст Бальзака белого мрамора (замечу: прижизненный бюст работы скульптора Путтинати, нравившийся ему самому). Распятие на стене; старинное, с витиеватыми ножками кресло; массивный сундук. Вот и письменный стол, где Бальзак «бросал свою жизнь в плавильный тигель, как алхимик свое золото». Слепок руки усопшего гения, рядом – словарь в кожаном переплёте 1820 года…
На этот тиснёный золотом словарь когда-то обратил внимание и директор журнала «L'Époque» («Эпоха») Феликс Солар, посетивший бальзаковскую «берлогу» при жизни писателя:
«Я вошел в святилище; взгляд мой прежде всего устремился на колоссальный бюст создателя “Человеческой комедии”, великолепно выполненный из прекраснейшего мрамора; он стоял на цоколе, в который вставлены были часы. Из застекленной двери, которая выходила в садик, заросший жиденькими кустами сирени, свет падал на стены кабинета, сплошь увешанные картинами без рам и рамами без картин. Напротив двери высился большой книжный шкаф. На полках в живописном беспорядке стояли “Литературный ежегодник”, “Бюллетень законов”, “Всемирная биография” и “Словарь” Беля. Налево – еще один книжный шкаф, по-видимому, отведенный для современников, среди них я заметил томик Гозлана между Альфонсом Карром и госпожой де Жирарден. Посреди комнаты стоял небольшой стол, несомненно, рабочий, так как на нем лежала лишь одна книга – словарь французского языка. Бальзак, закутанный в просторную монашескую сутану некогда белого цвета, вооружившись полотенцем, бережно вытирал чашку из севрского фарфора…»{409}
(Ох уж эта монашеская сутана! После посещения Солара о ней заговорят уже все парижане; позже в столице появится роденовский памятник писателю именно в этой сутане.)
В одной из комнат на столике – знаменитый бальзаковский кофейник лиможского фарфора, с инициалами «HB» (Honorе de Balzac). (Что значил для Мастера кофе – мы знаем.)
Из письма Бальзака Зюльме Карро: «Получил чайный сервиз, он изящен и красив, стоит на виду и всем нравится, но я хочу спрятать его только для себя. Мы оба счастливы – вы, подарив вещь, которая доставила мне большую радость, а я, получив ее от вас. Боже мой, как я обязан вам за вашу заботу о моем сервизе!»…{410}
Хочешь приобрести друга – подари ему то, что хотел бы приобрести для себя сам…
Стоя в кабинете писателя, начинаешь невольно ощущать, что Бальзак где-то рядом – в соседней комнате, а может… за одной из дальних портьер. Беззвучно наблюдает за посетителями, прислушиваясь к шёпоту загипнотизированных увиденным восторженных посетителей. Не удивлюсь, что именно так и есть.
Выдумщик, поселившись в этом доме, он и здесь сумел всех обвести вокруг пальца! Бальзак быстро разобрался в преимуществах своего нового жилища. В доме имелась узенькая лестница (этакий потайной ход), ведущая на тот самый двор с конюшнями, откуда через небольшую дверь можно было легко улизнуть: выйдя на улицу Рок, пройти несколько десятков шагов, сесть в первый попавшийся экипаж и… гони, милая! Хоть в Пале-Рояль, хоть в Оперу или к заветно