му окну какой-нибудь красотки, уставшей ждать припозднившегося гостя.
В этот раз «берлога» оказалась что надо! Именно поэтому Оноре был готов держать здесь длительную осаду. Во-первых, вместо мифической «вдовы Дюран» на улице Батай дверь посетителям на Басс, 19 открывала привратница – госпожа де Брюньоль. Самая что ни на есть настоящая, не подставная[138]. Луиза Брюньоль происходила из арьежских крестьян и была женщиной необыкновенной. Она досталась Бальзаку «по наследству» от одного из коллег (Латуша), ибо истинной профессией и делом жизни женщины «с лицом ньюфаундленда» было ухаживать и опекать одиноких и больных писателей (каким Бальзак на тот момент и являлся), для которых сготовить яичницу или прогладить сюртук было намного сложнее, нежели написать новеллу.
Впрочем, насчёт «лица ньюфаундленда» служанки можно, пожалуй, поспорить. Вот, например, что вспоминал о своём посещении Бальзака в Пасси писатель Шарль-Ипполит Кастиль:
«…Я очутился перед маленьким невзрачным домиком. Красивая женщина лет сорока провела меня в кабинет господина де Бальзака. Я увидел полного человека, одетого в халат сероватого цвета. Волосы на лбу у него были разделены пробором, как у девушки. В его облике было что-то от монаха и аристократа, карие глаза с золотыми искорками оживляли его умное и серьезное лицо, говорившее о незаурядном и сильном характере. Господин де Бальзак благородным и грациозным жестом отпустил женщину, которая меня привела, и я остался глаз на глаз с “монстром”. Мы разговаривали не один час. Речь шла о рукописях, о страницах, о строчках и, конечно же, о деньгах. В этом вопросе Бальзак был неистощим, он говорил с таким красноречием, с таким жаром, что я не мог этому не удивляться. У господина де Бальзака, как и у господина Бейля, есть навязчивая идея: первый всю жизнь мечтает о мильонах (и он их вполне заслуживает), второй никак не может смириться с размерами своего носа»{411}.
Забавные воспоминания, не правда ли? По крайней мере, прочитав их, становится ясно, что, во-первых, г-жа Брюньоль была «красивой женщиной лет сорока»; а во-вторых, Бальзак относился к ней достаточно уважительно.
Анна-Шарлотта Саламбье (мать Оноре) в письме дочери писала о г-же Брюньоль: «Эта женщина – олицетворение неподкупности и такта. Я совершенно не беспокоюсь, поручая хозяйство ей. Она любит Оноре и хорошо ухаживает за ним»{412}.
Итак, Оноре проживает у г-жи Брюньоль на правах «гостя», в то время как помощница бегает по всему городу по его поручениям в издательства, типографии, к стряпчему или с очередной запиской об отсрочке к кредитору. И не только. Бальзак устал от дам света и высоких натур с их непростыми характерами. Иногда ему просто хочется обыкновенного женского тепла. Очень скоро писатель придёт к выводу, что иметь дело с собственной экономкой намного проще, нежели со всеми этими графинями и герцогинями. Таким образом, сидя в осаде, он неплохо устроился, имея уютный кров, обильный стол и возможность предаться любовным утехам в любое удобное для него время.
Если же вдруг к писателю-должнику наведывались навязчивые кредиторы, то добраться до него им было практически невозможно. Дабы окончательно определиться, кто явился: свой или чужой, – в ход шли различные уловки г-жи Брюньоль. Подключалась своеобразная система «свой-чужой» в виде установленных паролей.
– Вам посылка из-за границы, – скажет привратнице визитёр.
– Ждали третьего дня, вчера уже получили, – отзовётся, бывало, понятливая Луиза.
– В этот раз – другая, роскошные кружева из Турина…
Всё ясно, явился «свой», гонец от книгоиздателя. Если же вдруг посетитель заикнётся, станет городить чепуху, а то и вовсе – угрожать и требовать («именем закона!») г-на де Бальзака, – стоять тому у ворот до вечера, утомительно ведя переговоры сквозь дверь с неприступной, как скала, экономкой. Бесполезное занятие! Иногда всё же судебным приставам и национальным гвардейцам удавалось проникнуть внутрь здания, но даже и при таком исходе событий добраться до того, за кем явились, им было не суждено.
Уже упомянутый нами г-н Солар оставил интересные воспоминания о том, как он пробирался сквозь плотный кордон в доме на улице Басс, прежде чем попасть в кабинет Бальзака, который назначил ему деловую встречу.
Послушаем его: «Я отправляюсь в Пасси, отважно вступаю на ухабистую мостовую улицы Басс… и спрашиваю у привратника дома № 19 г-жу де При… Привратник, недоверчивый, как дверной замок, оглядывает меня с ног до головы и, немного успокоенный этим осмотром, подкрепленным к тому же паролем, бормочет: “Поднимитесь на второй этаж”. Его косой взгляд долго провожает меня, и отнюдь не из вежливости, пока я поднимаюсь по ступеням. Я всхожу на второй этаж. На втором этаже я обнаруживаю жену привратника, словно вросшую в плиты пола. Она несет караул на пороге двери, выходящей на площадку. – Как пройти к госпоже де При?.. К площадке вела двойная лестница. – Спуститесь во двор, – сказала привратница. Я поднялся с одной стороны, а теперь спустился с другой, как делают на двойной стремянке. У подножия лестницы меня встретила маленькая дочка привратника – новое препятствие, загородившее мне проход. Снова пришлось прибегнуть к талисману “Сезам, откройся!”. В третий раз я повторил: “К госпоже де При…” Девочка с хитрым и таинственным видом указала мне пальцем на обитель в глубине двора, потрескавшуюся, обветшалую, наглухо запертую… Я позвонил без всякой надежды на успех, уверенный, что звук колокольчика может пробудить среди всего этого праха только летучих и не летучих мышей. К великому моему удивлению, дверь, представьте себе, громко заскрипела, и на пороге показалась добропорядочная служанка-немка. Она была живая! Я в который раз повторил: “К госпоже де При…” И тут из спокойного синего сумрака прихожей выплыла сорокалетняя дама, полная, свежая, словно монастырская сестра привратница. То была наконец она! То было последнее слово загадки странного дома, то была г-жа де При…! Она раздельно произнесла мое имя сквозь блаженную улыбку и самолично распахнула передо мною дверь в кабинет г-на де Бальзака…»{413}
За годы, проведённые в борьбе и «подполье», Бальзак многому научился. Пока преданная Луиза заговаривала зубы недругам, явившимся по его душу, он из окна кабинета внимательно изучал соседнюю улицу Рок. И лишь после этого, накинув плащ и прихватив обязательный атрибут своего внешнего вида – трость с набалдашником и жёлтые перчатки, – незаметно, по тайному проходу, спускался на ярус ниже, выходил к конюшне, где имелась скрытая от посторонних глаз дверь, ведущая на соседнюю улицу. А дальше – всё просто. Скрипнув ключом, беглец просовывает голову наружу, внимательно обшаривает глазами всё узкое пространство улочки и, при отсутствии опасности, осторожно выходит. Потом он спешит вниз по Рок, где в каких-то десятках метров, на небольшой площадке всегда можно найти дежурный экипаж, готовый погнать, куда прикажет господин.
Именно отсюда 15 декабря 1840 года Бальзак, выскользнув из дверного проёма, двинулся в сторону «кукушки». Он сильно спешил в центр города, где в тот день в Париж с острова Св. Елены был доставлен прах Наполеона Бонапарта. Такое событие бывает раз в жизни!
Из письма Бальзака г-же Ганской: «Начиная от Гавра до Пека, берега Сены были черны от теснившегося на них народа, и все опускались на колени, когда мимо них проплывал корабль. Это величественнее, чем триумф римских императоров. Его можно узнать в гробнице: лицо не почернело, рука выразительна. Он – человек, до конца сохранивший свое влияние, а Париж – город чудес. За пять дней сделали сто двадцать статуй, из которых семь или восемь просто великолепны; воздвигнуто было сто триумфальных колонн, урны высотою в двадцать футов и трибуны на сто тысяч человек. Дом Инвалидов задрапировали фиолетовым бархатом, усеянным пчелами. Мой обойщик сказал мне, объясняя, как все успели: “Сударь, в таких случаях все берутся за молоток”…»{414}
В этом и была прелесть особнячка на улице Басс, имевшего два входа-выхода. Удобное расположение давало возможность чувствовать себя свободным. А потому Бальзак обожал своё убежище в Пасси.
Жерар де Нерваль: «…О доме в Пасси, внутреннее великолепие которого сменило внешнюю импозантность дома в Севре. Один был полнейшим антиподом другого. Первому некоторое время недоставало лестницы; у второго было три лестничных пролета. Только вели они не вверх, а вниз. Маленькая дверь выходила на улицу рядом с высотами Пасси, откуда открывался вид на долину Гренель, остров Лебедей и Марсово поле. Стена, зелень, дверь, звонок. Привратник открывал, и вы оказывались на площадке второго этажа, считая от неба. На третьем этаже – комната привратника. Он предупреждал: еще два пролета вниз. К счастью, у этого дома наоборот не было антресолей. Последний этаж выходил во двор. Два терракотовых бюста в глубине двора указывали дорогу к обители романиста… На аккуратно подвешенных полках были выставлены всевозможные разновидности сен-жерменского сорта груш, все, что только можно было достать. Бальзак, в роскошном кашемировом халате, с раблезианской улыбкой на устах, принимал посетителей и предлагал им оценить достоинства этих груш. У него было груш на несколько сотен франков, и он сожалел о невозможности получить несколько редких сортов, скупленных герцогом д’Ажан и герцогом де Люин. Даже садовник из Харлема не мог бы питать к своим тюльпанам столько любви, сколько Бальзак к простым грушам»{415}.
Здесь, в Пасси, на рю Басс, 19, Бальзак писал довольно много – практически по роману в месяц: «Холостяки» («Les Célibataires»), «Урсула Мируэ» («Ursule Mirouët»), «Тёмное дело» («Une Ténébreuse Affaire»), «Мнимая любовница» («La Fausse Maîtresse»)… В этих же стенах появились первые строки «Кузена Понса» («Le Cousin Pons»). В Пасси же романист плодотворно работал над «Блеском и нищетой куртизанок» («Splendeurs et Misères des Cour tisanes»).