Но самое главное, живя в этом доме, Бальзак начал создавать «Человеческую комедию», вместившую в себя самые лучшие бриллианты своего творчества. В октябре 1841 года, как мы помним, он подписал выгодный контракт на издание 20-томного собрания своих сочинений. Теперь Оноре уже знал твёрдо: после него на земле останется не только «Божественная комедия» Данте, но и «Человеческая» Оноре де Бальзака.
Для писателя это было плодотворное и счастливое время. Когда приходилось обдумывать очередной сюжет, он выходил в окружавший дом густой сад и в тени его деревьев наслаждался минутами отдыха и вдохновения…
Улица Рок, вернее – рю дю Рок, или улица Скалы. Я мог бы долго, как и в случае с улицей Басс, ходить вокруг да около в поисках искомого места, но и без того всё ясно: для местных французов она тоже неведома – её просто нет! Уже много лет рядом с современной улицей Ренуара (бывшей Басс) находится улица Бертон (rue Berton). Она и есть старинная улочка Рок.
На самом деле это даже не улица – узкая улочка. Улицей бывшую Рок назвать не поворачивается язык – некий узенький проулок между двумя садами – бальзаковским (отсюда сам сад не виден из-за нависающей скалообразной стены – не отсюда ли старое название?) и ламбальским. На другой стороне за высокой оградой можно рассмотреть ещё один сад, окружающий шикарный дворец. Это бывший дворец принцессы Ламбаль (отсюда и название сада). Напомню, Мария-Тереза-Луиза Савойская, она же принцесса Ламбаль, была подругой несчастной королевы Марии-Антуанетты. Во времена Революции близость к монаршей особе обернулась приговором. После того как король и королева были заключены в Тампль, придворная дама оказалась в тюрьме. В 1792 году, во время сентябрьского разгула черни, принцессу растерзала толпа; голова же аристократки, напудренная и накрашенная, была пронесена по городу. На пике. И сделано это было для того, чтобы из тюремного окна её смогла увидеть Мария-Антуанетта. (Как вновь не вспомнить цицероновское «о времена, о нравы»?)
После казни принцессы её дворец был национализирован, потом несколько раз переходил из рук в руки. Сегодня там разместилось турецкое посольство, и нам до этого, как, впрочем, и до прежних владельцев дворца, нет никакого дела. Но вот стены дворца… Они многое помнят, и если бы умели разговаривать, сюда бы толпами приходили паломники, чтобы только послушать…
В первой половине уже ставшего далёким девятнадцатого века бывший дворец принцессы Ламбаль купил некий врач, Эспри Бланш (в переводе, кстати, «Чистая Душа»). Это был известный в Париже и за его пределами психиатр, открывший здесь психиатрическую клинику. В своё время в лечебнице побывал весь цвет интеллектуального Парижа – Эжен Делакруа, Гектор Берлиоз, Теофиль Готье, Эдгар Дега, Шарль Гуно и многие другие, не менее знаменитые. Несмотря на то что лечение у Бланша стоило баснословно дорого, попасть к нему было не так-то просто. Возможно потому, что нахождение в стенах здешней клиники считалось модным веянием времени. Пациентам нравилось проживать в домашнем пансионе, обедать за одним столом с доктором и его семьей; ну а прогулки по саду успокаивали расшатанные нервы.
Доктор Бланш лечил ещё одного человека – усатого красавца, чей разум в расцвете творческих сил вдруг дал слабину. И это несмотря на то, что его безупречными новеллами зачитывалась не только Франция, но и вся Европа. Друг Тургенева и Флобера, он часами бродил по тропинкам ламбальского сада, борясь в тишине со своим недугом (хотя для душевнобольного тишина – не самый лучший друг). Иногда пациент, взирая безумным взглядом вокруг, втыкал в землю сухие яблоневые прутья, уверяя собратьев по несчастью, что из прутьев будет толк, и они обязательно зацветут…
За несколько лет до смерти таинственный незнакомец писал своему другу: «У меня сифилис, наконец, настоящий, а не жалкий насморк. Большая беда! Аллилуйя, у меня сифилис, следовательно, я уже не боюсь подцепить его…» Каждая строчка этих строк, помимо бравады, содержит неподдельный ужас – ужас человека, заболевшего тяжело и, возможно, смертельно.
Необратимое поражение мозга, сопровождавшееся галлюцинациями, стало смертельной расплатой за легкомыслие. Новый 1892 год для «модного писателя» едва не закончился, так и не начавшись: он попытался перерезать себе горло. Если бы не вмешательство старого слуги, врачи оказались бы бессильны. Но на следующий день галлюцинации переросли в бред и закончились стрельбой из револьвера по несуществующим грабителям.
Месяцы госпитализации в лечебнице доктора Бланша не привели к желаемому результату: болезнь прогрессировала, а состояние пациента всё ухудшалось. Он умер в бреду, не узнавая ни друзей, ни родных. Произошло это 6 июля 1893 года. Именно тогда весь Париж горестно ахнул: вездесущие газетчики сообщат, что в клинике доктора Бланша скончался… Ги де Мопассан.
В наши дни, как, впрочем, и двести лет назад, улица Рок безлюдна. Разве что пройдёт мимо одинокий прохожий или где-то за оградой послышится голос садовника. Если по булыжной rue Berton идти сверху, под горку, то справа будет дворец принцессы Ламбаль (в котором, напомню, скончался Мопассан), а вот слева – подпорная стена сада, где хаживал Бальзак.
Теперь дело за малым – найти загадочную дверь, через которую писатель спасался от кредиторов. Впереди уже виднеются два этажа следующего дома, а двери по-прежнему нет. Скоро дойду до старинной трёхэтажки с зелёными ставнями и рамами давно ушедшей эпохи. Если сейчас дверь не обнаружится, значит… Значит – враки! И про дверь, и про то, что именно здесь Бальзак совершал свои дерзкие вылазки, выскальзывая от бредущих по его следу ищеек.
Улочка плавно делает изгиб, постепенно сужаясь. Ну где же, где?! Сверху, в саду, пичуги надрывно напоминают о себе. Скоро бальзаковский сад окажется позади, а впереди по-прежнему – ничего…
Двустворчатая зелёная дверь вынырнула будто из ниоткуда, заставив резко остановиться. Теперь понятно, почему я её так поздно заметил: дверной проём оказался как бы вдавленным в ограду, и её мог выдать разве что видимый издалека небольшой выступ над крышей. Вот то, ради чего пришлось столько прошагать. Дверь как дверь, и если не знать её секрета, пройдёшь мимо и даже не оглянешься, не говоря уж о том, чтобы остановиться. Но только не мимо этой. Если верить Гиляровскому современного Парижа Борису Носику, именно эта дверь помнит Бальзака. Всё вокруг в той или иной мере достраивалось-перестраивалось, а вот дверь, случайно или нет, осталась в почтенной неприкосновенности до наших дней. Разве что иногда по иссохшим от времени доскам приложится малярная кисть. Так то не беда.
Это место обладает одним свойством: оно завораживает. И перед таинственной дверью можно стоять бесконечно. Говорят, иногда здесь появляется невысокий, плотного телосложения человек, спешащий по узкой улочке вниз, в сторону стоянки пригородных дилижансов. Он шагает в старомодном плаще-накидке, держа в руке трость, увенчанную массивным набалдашником. Следуя за знакомой фигурой всё дальше и дальше, можно с удивлением обнаружить, что улочка суживается почти до трёх шагов, внезапно обрываясь на той самой площадке, где на сиденьи «кукушки» обычно дожидался пассажиров парижский усатый кучер. Но ни его, ни человека в плаще уже никто не видит, досадливо вслушиваясь в далёкий цокот конских копыт…
Улица Ренуара, где в домах одной стороны когда-то выживали русские эмигранты, а напротив – бальзаковская «берлога»; улица Бертон, с её садами, помнящими Бальзака и Мопассана; скромная площадка, долгое время бывшая прибежищем скрипучих дилижансов; старинная потайная дверь – негласная помощница романиста…
Вы уже догадались, да? Это оазис Истории.
Жить, довольствуясь собственным достатком и бахвалясь ничтожными успехами, прерогатива мелочного бюргера. И лишь ярко прожитые дни – пусть даже за письменным столом, – способны надолго остаться в памяти, а порой – вообще стать бессмертными, окажись они на страницах гениального автора.
Бальзак продолжает много работать. Ведя собственную войну за «Жарди», участвуя в рискованных играх с кредиторами, становясь то земельным спекулянтом, то адвокатом, Оноре не забывает своего истинного призвания – романиста. Уже закончена вторая часть «Утраченных иллюзий»; в разгаре работа над продолжением «Блеска и нищеты куртизанок». Одновременно он пишет «Музей древностей» и «Беатрису»; а ещё – политический роман «Тёмное дело», «Баламутку» («Жизнь холостяка») и «Воспоминания новобрачных».
«Дочь Евы» («Une Fille d’Eve»; 1838–1839), «Тайны княгини де Кадиньян» («Les Secrets de la Princesse de Cadignan»; 1839), «Пьер Грассу» («Pierre Grassou»; 1839), «Пьеретта» («Pierrette»; 1839–1840), «З. Маркас» («Z. Markas»; 1840), «Урсула Мируэ» («Ursule Mirouët»; 1840–1841), «Мнимая любовница» («La Fausse Maîtresse»; 1841), «Провинциальная муза» («La Muse du Département»; 1843). Десятки статей, фельетонов, а также фрагменты «Мелких невзгод супружеской жизни» («Petites Misères de la Vie Conjugale»), над которыми он трудился многие годы. Поистине титанический труд трёх-четырёх лет!
«…За четыре бурных года, – восторгается С. Цвейг, – он создал произведения, которые по объему и художественной значимости для любого другого писателя были бы славным итогом всей прожитой жизни. Ни малейшего отзвука житейских передряг не слышится в этих творческих грезах; ни одна из многократно осмеянных эксцентрических черт характера Бальзака не проявляется в абсолютной законченности его творений. А многие из этих творений – “Массимилла Дони”, “Пьер Грассу”, “Темное дело”, “Баламутка”, “Мнимая любовница” – по завершенности композиции, по сдержанности стиля, прежде столь часто небрежного и многословного, превосходят все, ранее созданное им»{416}.
Бальзак уже сам давно осознал: как писатель-реалист он состоялся. Именно этому реалисту и будет уготовано почётное место на пьедестале французской художественной литературы.