Желать – не мочь. Через двести лет, в 1812-м, всё повторилось: русский фельдмаршал Кутузов и его армия не оставили панам ни шанса пробежаться «от можа до можа». Хотя те очень надеялись. Наполеон Бонапарт, начиная Московскую кампанию, перешёл Неман с войском в 620 тысяч личного состава. Половину из них составляли непосредственно французы; Варшавское герцогство отправило в Россию почти сто тысяч своих солдат и офицеров. Как указывали польские историки, три четверти от этого количества (около 72 тысяч) назад не вернулось; причём более 11 тысяч оказались в русском плену. 26 января 1813 года городские власти Варшавы распахнули перед победителями ворота, и генералу Милорадовичу шляхтичи вручили хлеб, соль и золотые ключи от города.
Но на этом упрямцы не успокоились. Во время Польского восстания (1830–1831) русские войска генерала Дибича, участвовавшие в его подавлении, потеряли только убитыми десятки тысяч человек. Царь Николай I был в гневе. После подавления мятежников, в феврале 1832 года, был издан так называемый «Органический статут», согласно которому Царство Польское объявлялось неотъемлемой частью России, упразднялись сейм и польское войско; воеводства были заменены на губернии. Польша была превращена в обыкновенную русскую провинцию.
С тех пор спесивой польской шляхте ничего не оставалось, как всего лишь пыжиться, пытаясь перепрыгнуть через собственный пупок. Отсюда «извечный гнёт», тоска и ненависть. На деле же – желание насолить Российской империи.
Что касается католичества. Уважаемый мэтр Андре Моруа долгое время жил в Соединённых Штатах, преподавая в Канзасе в местном университете. Поэтому побывать ему в России (в те годы – в Советском Союзе), к сожалению, не удалось. А жаль. Иначе он бы собственными глазами увидел десятки католических костёлов – например, в Томске, построенном в 1833 году сосланными туда мятежниками для церковных служб. И русские цари никогда не препятствовали этому, не говоря уж о том, чтобы вмешиваться в религиозные дела на территории самой Польши. Вот такой «тяжёлый гнёт». А настоящий гнёт – это когда из англиканской Британии всех католиков за шиворот – и за океан, в колонии! Или мятежных сипаев, привязаных к жерлам пушек, расстреливать сотнями…
Теперь о Ганской. Киевская судебная палата усомнилась в действительности завещания пана Ганского (возможно, то были козни мужниного кузена), по причине чего вдова подала апелляцию в Сенат. Игра была опасной: в случае серьёзного конфликта, связанного с наследством, киевский генерал-губернатор Иван Иванович Фундуклей мог просто-напросто наложить арест на всё имущество Ганской. Именно поэтому Эвелину активно поддерживает брат, генерал Адам Ржевуский, близкий ко Двору (ещё один «угнетаемый царём» поляк), к которому она и решила поехать.
Бальзак одобряет действия Евы: «Поезжайте в Санкт-Петербург, направьте весь свой ум и все усилия на то, чтобы выиграть процесс. Употребите все средства, постарайтесь увидеться с императором, воспользуйтесь, если это возможно, влиянием вашего брата и вашей невестки. Все, что вы мне написали по этому поводу, весьма разумно… Я стану русским, если вы не возражаете против этого, и приеду просить у царя необходимое разрешение на наш брак. Это не так уж глупо»{422}.
И вот Ганская уже в столице Российской империи, где, к немалому удивлению, о ней уже неплохо осведомлены. (Эвелина ещё не догадывается, как популярны в России французские романы Бальзака.) А некий господин Балк (аристократ голубых кровей, любезный и образованный старик, в прошлом – любовник мадам де Сталь и госпожи Рекамье) тут же берёт её под свою опеку. По Петербургу поползли противоречивые слухи.
Кое-что доходит до ушей Бальзака, который вне себя от гнева! Его сжирают муки ревности, но повлиять на события он не в силах. Все последние годы Оноре и Ева лишь переписывались, не видя друг друга; перо и чернила затмили светлый образ возлюбленной. В 1839 году Бальзак отправил Эвелине всего четыре письма, на следующий год – шесть, в 1841-м – пять. Он сильно занят работой. Кроме того, переписка с Россией не самое дешёвое занятие: почтовая марка за «тяжёлое письмо» обходится в десять франков! Да и сама Ганская не спешит с ответами. За весь 1841 год она не написала Бальзаку ни одного письма (это и есть пылкая любовь?).
Как бы то ни было, Бальзак продолжает слать Ганской страстные послания, наполненные признаниями в любви. Но ему этого крайне недостаточно. Оноре недоволен молчанием Евы.
«Итак! Вы перестали мне писать, потому что мои письма нечасты. Знайте же: причина в том, что у меня не всегда есть деньги на марку, но я не хотел, чтобы вы об этом знали. Да, в таком я нахожусь отчаянном положении… Бывали дни, когда я гордо жевал булочку на Бульварах. Кроме того, мне приходится переносить ужасные страдания: гордость, достоинство, надежды на будущее – все подвергается нападкам… Подумать только, после почти восьми лет вы по-прежнему не знаете меня! Боже мой, прости ее, ибо не ведает, что творит!»{423}
Время! Оно излечивает раны. Но оно же способно сделать потерю невосполнимой.
От самого себя не убежишь. В 1841 году у Бальзака очередная интрижка, на этот раз с некой вдовой нотариуса Элен де Валетт. Прочитав «Беатрису» («Béatrix»), она написала Бальзаку, что Геран, где происходит действие романа, её родина. Роман был посвящён отношениям Листа с Мари д’Агу; там же в лице одного прелюбопытного персонажа без труда узнается Аврора Дюдеван (Жорж Санд).
Познакомившись, весной 1841 года они вдвоём уезжают в Бретань, где посещают места, описанные в «Беатрисе». Испытывая страшное одиночество, Бальзак серьёзно увлёкся. Сюда же, в Бретань, он в 1830 году приезжал с Лорой де Берни, и теперь многое здесь напоминает ему ушедшую подругу.
Однако злобное письмо бывшего любовника Элен, романиста Эдмона Кадора, в котором тот называл спутницу Оноре прелюбодейкой, нарушило любовную идиллию. Бальзак потребовал у Элен объяснений. Женщина оказалась в неловком положении, и вскоре они расстались.
Бальзак в подавленном состоянии, он испытывает сильный стресс. И лучшим средством для снятия невротического напряжения он видит… в женщинах.
«В жизни Бальзака, – пишет Г. Робб, – появлялись “кошечки”; им отведена была та же терапевтическая роль… Впервые его поведение выглядит непродуманным, почти таким же, как у обычного человека. Обрывки писем разоблачают определенную беспорядочность в связях – записка от девушки по имени Дженни, которая работала официанткой в кафе “Фраскати”; переговоры с Арманом Дютаком, в которых участвовали некие “Аннет” и “Луиза”. Походы к проституткам тогда были настолько общим местом, что им не придавалось никакого значения. Правда, приходится вспомнить о том, что Бальзак считал секс средством утечки творческой энергии. В тот период его творчество кажется гораздо богаче его жизни. В “Человеческой комедии” продавщицы и официантки, которые имеют побочный заработок, выступают под кличками и псевдонимами; в жизни Бальзака все было по-иному. Эти женщины, возможно, просто отвлекали его от главной цели, достичь которую, как он надеялся, он сумеет только с Эвелиной»{424}.
Эвелина! Оноре необходимо было её видеть. Они непременно должны пожениться! Брак скрепит их отношения, и всё изменится в лучшую сторону…
Решено, он отправится к ней… в Санкт-Петербург.
Ревность – не самый лучший советчик. Мало кто знал, что после отъезда Ганской в Санкт-Петербург Бальзак едва не лишился возлюбленной. Причиной тому стал он сам. И это… целая история.
Суть в том, что тогда же в российскую столицу собирался Ференц Лист, всемирно известный композитор-виртуоз, который должен был дать в России концерт. Узнав об этом, Бальзак, пользуясь случаем, отправляет с музыкантом любовное письмо.
«Дорогой Франц, – писал он Листу, – если хотите оказать мне дружескую услугу, проведите вечер у той особы, которой передадите от моего имени эту записку. Сыграйте что-нибудь для маленького ангела, мадемуазель Анны Ганской, которую вы, конечно, очаруете…»{425}
В нашем представлении Ференц Лист – этакий «душка» с седоватой шевелюрой и профилем Данте, «гений от искусства». Так и есть, гениальный, талантливый и всемирно признанный музыкант. Однако это внешняя сторона «медальки» – её, так сказать, оболочка, вид анфас. Он же, как правило, и остаётся в сознании потомков этаким штампом эпохи.
Но, как известно, любому человеку ничто человеческое не чуждо. Невероятный талант имеет свою изнанку – он всегда бок о бок с соблазнами. Лист был известным ловеласом и разбивателем дамских сердец. Женщины обычно уже после первого концерта влюблялись в виртуоза до умопомрачения. Ничего удивительного, что маэстро был избалован женским вниманием как никто другой. И это понятно, ведь из-под гениального пера композитора выпорхнуло около тысячи уникальных музыкальных произведений. Заметим: уникальных!
Вот записи из дневника венской девушки Терезы Вальтер, чьи родители однажды сводили подростка на концерт Листа:
«19 апреля 1838 года. Музыка его меня глубоко потрясает, и скорее всего от нее следовало бы заплакать. О, как хотелось мне от всей души и плакать, и смеяться, чтобы хоть каким-то образом выразить мою растроганность… Лист… он первый, чья внешность так влечет меня. Природа начертала благородство на самом его лице. Отец предупредил меня, чтобы я не говорила с таким восторгом о Листе, иначе начнут судачить, что я влюбилась в него… […]
1 мая 1838 года. Сегодня я услышала самое настоящее откровение божие. Вместе с родителями мы приехали на домашний вечер Хаслингера… На пюпитре уже стоят ноты. Лист перелистывает их… и начинает играть прямо с листа. Как жаль, что это чудо человеческого духа никак нельзя увековечить. Сплошное очарование, сплошное наслаждение… Мне снова попало от папы, потому что я опять расплакалась. Но мне не стыдно. Стыдно было бы, если бы, наоборот, не прослезилась… […]