Итак, во второй половине июля 1843 года Бальзак в Санкт-Петербурге.
«Я приехал 17 июля, – запишет он в дневнике. – И около полудня уже имел счастье видеть и приветствовать свою дорогую графиню Еву в доме Кутайсова на Большой Миллионной, где она живет. Я не видел ее со времени свидания в Вене, но нашел, что она так же прелестна и молода, как тогда. Семь лет разлуки она провела в своей пустыне, среди хлебов, а я – в обширной парижской пустыне, среди чужих людей. Она приняла меня как старого друга, и я вижу, какими были несчастными, холодными, унылыми все те часы, которые я провел вдали от нее. С 1833 по 1843 год протекло десять лет, в течение которых мои чувства к ней вопреки общему закону возросли от всех горестей разлуки и перенесенных разочарований. Нельзя изменить ни свое прошлое, ни свои привязанности»{438}.
В русской столице писатель разместился не в доме Кутайсова на Большой Миллионной (правила приличия никто не отменял), а по соседству, в доме некоего Титрова, где, как вспоминал сам, его едва не заели местные злые клопы. Но всё это гостя ничуть не смущает – свершилось главное: он рядом с Евой!
Напрасно – ох, напрасно! – зловредный француз де Кюстин называл Санкт-Петербург хмурым и негостеприимным. Город на Неве на самом деле выглядел так, как его описывали сами русские, называя Северной Пальмирой: красивым, современным и даже импозантным. Блистал под солнцем шпиль Петропавловского собора; строился величественный Исаакий. Под стать столице оказались и его жители – гостеприимные и приветливые. Правда, не особо улыбчивые. Но это, как быстро понял гость, было некой национальной особенностью русских – не выказывать свои чувства улыбкой в пол-лица без необходимости. Суровый климат, несомненно, наложил отпечаток на этих людей, сделав их сдержанными и молчаливыми. Зато взгляд любого русского мог сказать больше, чем дурацкая улыбка: прямой, серьёзный, а порой и насмешливый. С такими, сделал вывод Оноре, особо не побалуешь.
Русские, что бы о них ни говорили, оказались людьми радушными, но серьёзными. Но уж если придёшься им по душе – и расцелуют, и сытно накормят; а понадобится – и в баню сводят, и в воздух подкинут! Нет, его ещё не подкидывали, зато в Михайловском театре, куда Бальзак явился вместе с Ганской, ему устроили настоящую овацию! Да, эти русские умели быть по-настоящему благодарными. Во всех газетах – только о нём. А его романы здесь чаще всего читают на французском, то есть без перевода.
Как понял Оноре, его книги в России пользуются большим спросом, отсюда и столь уважительное отношение к их автору. Писатель с удивлением узнал, что русские дворяне в совершенстве знают сразу несколько европейских языков, и в особом почёте у них именно язык Вольтера, Руссо и… Бальзака. (Об этом они говорили ему сами.)
Правда, не все. Например, при Дворе и в некоторых известных аристократических домах к приезду именитого француза отнеслись достаточно настороженно, если не сказать больше – с некой прохладцей. И такому отношению к популярному европейскому писателю имелась веская причина.
Русский поверенный в делах в Париже граф Павел Дмитриевич Киселев информировал свое правительство: «Так как этот писатель всегда в крайности, а сейчас нуждается еще больше, чем обычно, то весьма возможно, что целью его поездки является какая-нибудь литературная спекуляция… В таком случае, может быть, стоило бы пойти навстречу денежным затруднениям господина де Бальзака, чтобы прибегнуть к перу этого писателя, который еще пользуется здесь, да и во всей Европе, популярностью, и предложить ему написать опровержение клеветнической книги господина де Кюстина»{439}.
О ком это напоминает граф? Г-н де Кюстин – кто это?
Дело в том, что за несколько лет до появления в Санкт-Петербурге Оноре де Бальзака русскую столицу посетил другой француз – тоже писатель, и даже настоящий маркиз. Будучи путешественником, маркиз де Кюстин (именно так звали гостя) до этого объездил Швейцарию, Англию, Шотландию, Калабрию и Испанию; в 1814 году в качестве помощника Талейрана участвовал в Венском конгрессе, о котором даже составил некий служебный мемуар. Впечатлениями от увиденного маркиз щедро поделился с читателями в своих воспоминаниях[144], которые, к его огорчению, европейцам показались достаточно скучными.
Оказавшись в России, де Кюстин много рассказывал, ещё больше расспрашивал, стараясь быть вежливым и учтивым, дабы понравиться местной публике. Русские аристократы свободно общались с чужестранцем на французском, так как, к удивлению путешественника, «московиты», несмотря на их внешнюю простоту, оказались достаточно грамотными и интересующимися людьми. (В отличие от француза, который не знал по-русски ни бум-бум.) Верные себе, русские старались показать иностранцу любимую столицу в самом лучшем свете, и даже приглашали того в гости, желая отличиться широтой местного гостеприимства.
В Российской империи маркиз де Кюстин пробыл более двух месяцев, посетив, помимо Петербурга, Москву, Тверь, Ярославль, Владимир, Нижний Новгород и даже Бородинское поле.
Благодаря ходатайству французского посла Кюстину даже было дозволено присутствовать на бракосочетании царской дочери Марии Николаевны[145] с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским, младшим сыном Эжена Богарне и внуком императрицы Жозефины. Их свадьба состоялась 2 июля 1839 года и проходила по двум обрядам: православному и католическому. Венчание состоялось в часовне Зимнего дворца.
Немецкий офицер Фридрих Гагерн[146], сопровождавший нидерландского принца Александра в Россию, так отзывался о великой княжне Марии: «Старшая, великая княгиня Мария Николаевна, супруга герцога Лейхтенбергского, мала ростом, но чертами лица и характером – вылитый отец. Профиль её имеет большое сходство с профилем императрицы Екатерины в годы в её юности. Великая княгиня Мария – любимица отца, и полагают, что в случае кончины императрицы она приобрела бы большое влияние. Вообще, кто может предвидеть будущее в этой стране? Великая княгиня Мария Николаевна обладает, конечно же, многими дарованиями, равно как и желанием повелевать; уже в первые дни замужества она приняла в свои руки бразды правления»{440}.
Ну а вот как описывал её сам маркиз де Кюстин, присутствовавший на свадьбе великой княжны: «Юная невеста полна грации и чистоты. Она белокура, с голубыми глазами, цвет лица нежный, сияющий всеми красками первой молодости. Она и её сестра, великая княжна Ольга, казались мне самыми красивыми из всех, находившихся в церкви».
В семь вечера того же дня Кюстин вместе с другими иностранными гостями был представлен Государю.
Позже, присутствуя на придворном балу, маркизу удалось пообщаться с императрицей Александрой Фёдоровной; а в Михайловском замке – с великой княгиней Еленой Павловной (до принятия православия принцесса Фредерика Шарлотта Мария Вюртембергская), невесткой императора и супругой великого князя Михаила Павловича.
Так и жил маркиз в России – от званого обеда до знатного ужина, пользуясь гостеприимством «этих непонятных русских». Причём в разговорах с местными жителями больше выспрашивал, со своей стороны предпочитая чаще отделываться дежурными анекдотами и якобы последними новостями «из Парижу». Неплохо проведя здесь время, француз убрался восвояси, успев очаровать столичную публику если не своим ограниченным кругозором, то, по крайней мере, «необыкновенными великосветскими манерами».
А дальше происходит нечто необъяснимое.
Представьте себе, что по рекомендации какого-нибудь хорошего приятеля вы приглашаете на торжественный вечер (скажем, в честь дня бракосочетания вашей любимой дочери) некоего заезжего иностранца и даже оказываете ему небывалую честь находиться во время торжества где-то поблизости от себя. При этом заморский гость настолько любезен и учтив, что, доверившись этому человеку, вы позволяете себе даже слегка расслабиться, начав рассказывать про свои дела, а то и вовсе в тесной компании близких друзей решаетесь съездить с ним на охоту или попариться в русской бане.
Раскланиваясь при прощании, вежливый иностранец, едва отошедший «после вчерашнего», сердечно благодарит «за хлеб-соль» и уверяет, что ему всё очень понравилось и он никогда ещё так славно не проводил время. И, вообще, улыбается гость при прощании, ждём вас с ответным визитом. С чем и уезжает.
И ладно бы только этим всё и закончилось. Потому что вскоре в какой-то грязной газетёнке, а затем и книжонке появляется нечто такое, отчего от прочитанного и услышанного (вместе с пасквилем ещё появляются и слухи) хочется наложить на себя руки. А факты таковы, что тот вечер, на котором присутствовал случайный гость, с его же слов, оказался вовсе даже не славным, а очень-таки отвратительным, ведь хозяин (настоящий невежда!) со своей женой-страхолюдиной пытались изображать из себя уважаемых вельмож, когда на самом деле оба – безмозглые жадные брюзги. Что уж говорить об их детях, родственниках и знакомых – все как один тупицы и невежды; да и вообще, наиболее прилично во время званого ужина вела себя, пожалуй, облезлая кошка, которая весь вечер трусливо жалась где-то у порога…
И каково вам всё это?!
Нечто подобное произошло и с маркизом де Кюстином. Ибо по прошествии нескольких лет после его посещения Российской империи стало ясно, что в Санкт-Петербург приезжал самый что ни на есть прохвост. Хотя в недрах «богатого и могучего» русского языка для подобных прощелыг всегда можно найти и более подходящее прозвище – например, свинтус. И не следует думать, что речь идёт о каком-то сравнении со