свиньёй. Дабы не наводить тень на невинное животное, неряшливость которого обычно зависит от хозяина, свинтус – существо совсем иного рода, ибо его неполноценность заключена в нравственной составляющей. А если ещё проще, то свинтус – это негодяй.
Так вот, о свинтусе-маркизе. После того, как он понял, что его опусы у себя в стране и за рубежом до сих пор не пользовались должным успехом, то решил сделать себе имя в самом проверенном дельце – в очернении России. Европа же, оскорблённая триумфальной победой царя Александра над иноземными (читай – европейскими) ордами Бонапарта и въездом русского монарха в Париж на белом коне, казалось, только этого и дожидалась. Поэтому на сей раз очередной низменный опус о русских «варварах» как нельзя кстати пришёлся ко двору. Так на беззастенчивой подлости француз сделал себе имя и сколотил немалое состояние.
Уроженец французской глубинки маркиз Астольф Луи Леонор де Кюстин (1790–1857), будучи с малых лет тщедушным и хилым, страдал комплексом неполноценности. Его дед, генерал, командовавший Рейнской армией, а также отец в годы якобинского террора погибли в объятиях «госпожи Гильотины». Ничего удивительного, что мальчик, воспитываемый матерью, Дельфиной де Кюстин (урождённой де Сабран), жил в постоянном страхе за собственную жизнь.
С 1811 по 1822 год – в то время, когда его сверстники проливали кровь в армии Наполеона Бонапарта, – изнеженный маркиз не собирался рисковать собой, предпочтя полностью отдаться наслаждениям, в том числе путешествиям. Основным же из наслаждений этого нувориша с некоторых пор стал содомитский грех, которому после смерти жены он предавался, почти не скрывая оной слабости. И это при том, что в своих опусах маркиз постоянно выпячивал чрезвычайную набожность.
За наслаждения, как известно, приходится серьёзно расплачиваться. По крайней мере, однажды г-н де Кюстин за свою греховную страсть едва не поплатился жизнью. Произошло это в октябре 1824 года, когда на окраине Парижа был обнаружен некий полумёртвый человек: без сознания, сильно избитый и ограбленный. Жертвой покушения, как вскоре выяснилось, оказался 34-летний маркиз де Кюстин. Назначив свидание молодому солдату, вместо него он столкнулся с его товарищами, которые содомита избили и ограбили. Как говорится, за что боролся – на то и напоролся. После этого инцидента от маркиза отвернулись вчерашние друзья, его прекратили принимать в уважаемых столичных салонах. Де Кюстин оказался изгоем.
И лишь кое-кто из литераторов (Гёте, Готье, Стендаль, Шатобриан), скорее, из сожаления продолжали поддерживать с ним дружеские связи. Ближе всех, конечно, оставался Франсуа-Рене де Шатобриан, любовник его матери. К слову, это похоже на правду: сладострастник Шатобриан не упускал ни одной юбки. «Я встретил маленькую носильщицу, – писал он, – босую, с грязными до колен ногами, в короткой юбке, с разорванным корсажем… Мы вместе подымались по крутой дороге. Она слегка повернула ко мне загорелое личико, красивая растрепанная головка прижалась к корзине. По согнувшимся от груза плечам было видно, что ее юная грудь не ощущает еще ничего, кроме тяжести добычи из фруктовых садов…»
В тридцатые годы маркиз де Кюстин тесно сближается с польским аристократом, графом Гуровским, на несколько лет становясь его любовником. Находясь в Париже, Гуровский знакомится с испанской инфантой Изабеллой Фернандой де Бурбон, племянницей короля Фердинанда VII и, женившись на ней, в придачу ко всем своим титулам становится грандом Испании.
Гомосексуальные похождения польского шляхтича (напомню, Польша входила в состав Российской империи) не могли остаться незамеченными в Санкт-Петербурге. Гуровский впадает в немилость, что и стало поводом для маркиза де Кюстина съездить в Россию. Целью поездки являлось следующее: заручившись поддержкой влиятельных друзей, встретиться с русским царём, вручить ему рекомендательные письма и формально просить за своего интимного друга.
Как уверял сам маркиз, уезжая в Россию, он якобы надеялся убедиться в том, что крепкая монархия намного надёжнее любой республики, но увиденные им «ужасы» николаевского правления заставили изменить первоначальное мнение. Однако эти доводы маркиза – чистое лукавство: отправляясь в Российскую империю, г-н де Кюстин уже загодя ненавидел не только лично императора Николая I, но и весь русский народ – аристократов и крестьян, мужчин и женщин, детей и стариков, а также русскую землю вообще: её города, сёла, дороги, дома, храмы – всё и вся, что зовётся Россией. Он ненавидел её за себя и за своего любовника (оба были католиками), глядя на империю глазами обозлённого польского шляхтича. Идея посетить Российскую империю изначально была иезуитской, ибо туда ехал отъявленный русофоб.
Именно поэтому, действуя с поистине иезуитской изворотливостью, французский маркиз ничуть не озаботился судьбой тех, у кого, ещё находясь в Париже, испрашивал благосклонных рекомендаций. (Речь о влиятельных русских, которые в то время проживали за границей.) А таких набралось немало.
Так, в июне 1839 года А. И. Тургенев, находившийся в Киссингене (Бавария), сообщал князю П. А. Вяземскому, что в Россию отправляется известный путешественник и литератор маркиз де Кюстин. Поручая знатного француза попечительству друга, Тургенев просит Вяземского отрекомендовать гостя князю В. Ф. Одоевскому, П. Я. Чаадаеву и другим выдающимся представителям русской мысли{441}. Вяземский был знаком с де Кюстином: их познакомил в Карлсруэ прусский посол Карл Август фон Фарнхаген, хорошо говоривший по-русски и обожавший русскую литературу.
Маркиз прибыл из Любека в Кронштадт на пароходе «Николай I»[147].
Следует заметить, данный пароход пользовался дурной славой. За год до приезда Кюстина, в мае 1838 года, на нём случился страшный пожар, и судно едва не затонуло. В том злополучном рейсе на его борту среди прочих пассажиров находился и двадцатилетний студент Иван Сергеевич Тургенев (позже он подробно напишет об этой трагедии). По счастливой случайности на корабле не оказалось Петра Вяземского, отправившегося в Россию сухопутным путём. Однако весь свой багаж Вяземский доверит пароходу. Во время пожара сгорело самое ценное из его багажа – дневники, – чего мемуарист не сможет себе простить до конца своих дней.
Среди пассажиров при пожаре оказалась и жена Ф. И. Тютчева. Её потрясение оказалась столь велико, что через полгода после случившегося она скончалась.
Как вспоминал в своих записках граф М. Д. Бутурлин, поначалу Кюстин встретил в России весьма ласковый приём. Таким образом император Николай I решил отдать должное погибшим на гильотине родственникам маркиза; привлекала самодержца и склонность того к сочинительству.
Однако далее всё пошло не совсем гладко. После того как шеф Корпуса жандармов и одновременно начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии генерал-адъютант Александр Христофорович Бенкендорф[148] доложил императору дополнительную информацию о французе, пользовавшемся, как оказалось, у себя во Франции недоброй репутацией (в том числе – из-за своих «нечистых вкусов»), отношение к маркизу со стороны монарха резко поменялось. Возмутившись услышанным, Николай Павлович распорядился отменить все почести и отказался повторно принимать де Кюстина.
Что же так возмутило русского императора? Да всё! Особенно – «нечистые вкусы» маркиза, одним из которых, как докладывал генерал Бенкендорф, была «содомитская связь» с опальным польским графом Гуровским.
Насчёт последнего всё было очень серьёзно. Поляки сильно раздражали. Кровавое польское восстание 1830–1831 годов было попыткой польской шляхты создать государство, независимое от Российской империи. Ценой огромных жертв войскам графа И. Ф. Паскевича удалось в августе 1831 года штурмом взять Варшаву и одержать победу. В наказание Николай I отменил либеральную и демократическую Польскую Конституцию 1815 года, сделав неблагодарную Польшу одной из губерний Российской империи.
Когда же выяснилось, что маркиз де Кюстин вознамерился ходатайствовать за очередного смутьяна, который к тому же являлся гомосексуалистом, тут уж нервы монарха не выдержали:
– Этого маркиза я не желаю больше видеть, – сказал царь Бенкендорфу.
– Слушаюсь, Ваше Величество. Но он хотел бы ещё немного попутешествовать по России – Москва, Ярославль… – напомнил флигель-адъютант.
– Ну, это пусть. Велика Россия, когда ещё придётся, – усмехнулся император. – Да, и впредь с теми иностранцами, которые «нечистых вкусов», приказываю быть внимательнее. Мы не Франция, где правит этот «король баррикад» Луи-Филипп. Нам и своих декабристов хватает…
Царь имел в виду следующее. За несколько лет до этого, 10 августа 1832 года, было принято «Уложение о наказаниях», составленное по немецкому (Вюртембергскому) образцу. Параграф 995 одного из его пунктов предусматривал наказание за мужеложство в виде лишения всех прав, состояния и ссылки в Сибирь до пяти лет. Таким образом, маркиз де Кюстин являлся нерукопожатным лицом, которого тем не менее представили государю. И это, вне всякого сомнения, понимал Бенкендорф, явилось ошибкой службы протокола.
Следует добавить, что между Николаем I и Карлом Х существовала личная дружба, оба монарха по духу являлись единомышленниками, способными в случае необходимости оказать серьёзную поддержку друг другу в борьбе с внутренними врагами. Да и внешняя политика обеих стран отвечала двусторонним интересам. Иного мнения царь Николай придерживался относительно либерального «короля-гражданина» Луи-Филиппа, которого русский император считал интриганом и «узурпатором» французского престола, называя в частной переписке и беседах не иначе, как «исчадием революции». Ничего удивительного, что Луи-Филипп отвечал русскому самодержцу взаимной неприязнью, проявлявшейся прежде всего во враждебном направлении французской внешней политики.