Доктор Наккар разводит руками, он в большой тревоге: так не пойдёт, внушает он своему пациенту, может случиться новый удар… Бальзаку ставят пиявки и дают опиумные капли. Врач настаивает на постельном режиме. Но что такое для столь активного человека, как Оноре, лежать и ничего не делать? Это означает одно: умереть. Хуже постельного режима может быть только… зубная боль. И эта хворь тут как тут: его зубы будто ждали момента поиздеваться над своим хозяином. Свербящая зубная боль будит даже по ночам. Вскоре заныло в правом подреберье: дал о себе знать воспалившийся желчный пузырь. Да ещё бронхит… да невралгия… боли между лопаток и вдоль всей спины… Доктор Наккар в отчаянии: постельный режим, сударь! Однако Оноре отмахивается: не до этого, потом.
Февраль 1844 года: Бальзак в течение полусуток правит корректуры, забыв про сон и еду. В какой-то момент ему становится плохо. Предыдущие «звоночки» отозвались тяжёлым гулом – очередным микроинсультом. Через какое-то время у него начинается кровохарканье. Отлежаться бы, призадуматься…
Но у Оноре и на это ни минуты свободного времени. Кое-как оклемавшись, он берёт свежие корректуры и (будь что будет!) везёт их в типографию. Затем он посетил Сен-Жермен-де-Пре[160], прошёлся вдоль Сены, заглянул в книжный магазинчик и, сев в омнибус, вернулся в Пасси. Непозволительное легкомыслие…
К проблемам со здоровьем не замедлили присовокупиться проблемы внешние.
Дело в том, что задолго до этого Оноре перевёз к себе состарившуюся матушку. Впрочем, это решение далось ему не просто. Да, Анна-Шарлотта много сделала для своего старшего сына, ссуживая того деньгами и выручая (опять же с помощью денег) в самых сложных ситуациях. Поэтому матери Бальзак был должен как никто. Дабы с самого начала их совместного проживания во взаимоотношениях не возникли трения, Оноре просит сестру Лору провести с Анной-Шарлоттой «подготовительную» беседу, разъяснив, что в Пасси ей придётся во многом подчиняться сыну.
«Если она хочет быть счастливой, – разъясняет Бальзак сестре, – она будет счастливой, но вначале внуши ей, что она не должна требовать счастья, чтобы не спугнуть его. У нее будет 100 франков в месяц на себя, компаньонку и горничную… Ее комната очень красива – уж обставлять дом я умею. У нее персидский ковер, который лежал в моей комнате на улице Кассини. Пусть также не возражает против того, что я буду подбирать для нее одежду. Мне неприятно видеть ее плохо одетой, и на ее платье деньги всегда найдутся. Я не хочу, чтобы она была чем-то, кроме того, что она должна быть; иначе она причинит мне много горя»{468}.
Анна-Шарлотта переехала к сыну в декабре 1840 года. Оноре смотрел на мать и вздыхал. Старушка привезла с собой толстую перину, постельное бельё, старые настенные часы и даже… любимый светильник.
Счастливой совместной жизни с матерью не получилось. Мать и сын были слишком разными, они тяготились присутствием друг друга. Семейное одеяло, раздираемое в разные стороны, очень быстро пришло в негодность. Вообще, матушка Оноре мешала; на общение с ней у него просто-напросто не было времени. Старики говорливы и обидчивы; они как дети, поэтому требуют к себе повышенного внимания. Но у сына каждая минута на счету. В результате оба чувствуют себя обиженными и несчастными. С каждым днём Оноре и его мать отдалялись друг от друга, как две части когда-то одной крепкой льдины.
И вот через полтора года они решили разъехаться. В своём прощальном письме г-жа Бальзак писала сыну: «Я не стану говорить тебе о горе, какое причиняла мне твоя холодность. Несомненно, ты откажешься поверить в то, что я тоже человек и, к сожалению, у меня есть чувства. Будь уверен: если даже раньше мне и казалось, что ты поступил со мною несправедливо, теперь ты прощен. Твоя мать, вдова Бальзак»{469}.
После отъезда Анны Шарлотты домовладелец в Пасси удумал сдать освободившиеся комнаты новым жильцам – крикливым прачкам, которых оказалось то ли пять, то ли шесть. Ладно бы только это: прачки притащили кучу визжащих детишек, которые бегали, кричали, переворачивали всё вверх дном. Бедный больной Оноре: именно в такой обстановке теперь ему приходилось работать.
Однако для Бальзака критическая ситуация – что ил для карася, родная стихия. Несколько лет назад он сильно удивил рабочих типографии, когда за несколько часов прямо там, в типографии, написал целую главу «Серафиты»!
Теперь то же самое Оноре решает повторить со своими «Крестьянами». «Когда рабочие увидели, – вспоминал Бальзак, – что я пишу 6000 строк за десять дней, они пришли в ужас. Наборщики на самом деле читали книгу, чего прежде не случалось, и среди них слышался восхищенный шепот, что тем более приятно, поскольку в романе были нападки на демократию и на народ»{470}.
Доктор Наккар охал и ахал:
– Пиявки, конечно, помогут, но я не всесилен. Необходимы постельный режим и диета…
Постельный режим. Смешно. Уж лучше сразу помереть…
Ну а теперь о главном – о любви. О непростых любовных взаимоотношениях между Оноре де Бальзаком и Эвелиной Ганской. Попробуем взглянуть на это сквозь призму объективности.
Любовь Ганской к Бальзаку никогда не носила страстный, всепоглощающий характер. Для того, чтобы кого-то любить, эта женщина была слишком эгоистичной. Для любви же (и с этим трудно не согласиться с Цвейгом) в ней не хватало главного – жертвенности. Эвелина не знала этого слова, следовательно, не понимала. Влюблённая только в себя г-жа Ганская интимную связь с Бальзаком рассматривала исключительно как отношения со знаменитостью.
С. Цвейг: «Исполненная дворянской спеси, властная, самовлюбленная, капризная и нетерпеливая, уверенная в своем общественном превосходстве, Ганская требует любви как непременной дани, которую она вправе милостиво принять или отвергнуть. Ее жертва – и это можно проследить по ее письмам – ограничена бесчисленными условностями. Она с первой же минуты взирает на Бальзака сверху вниз. Она снисходит к нему, и Бальзак всегда занимает подчиненное положение, в которое она его поставила»{471}.
Вообще, г-жа Ганская ведёт с Оноре изначально нечестную игру: она действует исключительно в своих интересах. Ну а Бальзак… Впрочем, Еве всё равно, что там Бальзак; она даже не задумывается, как он, что с ним и как быть дальше… Для неё намного важнее было выглядеть крайне порядочной (коей, признаем, она никогда не являлась) в глазах соотечественников. С какого-то времени мысли Эвелины заняты одним: как бы этого навязчивого француза отшить, сделав это наиболее тактично. Другого выхода, понимает Ганская, просто не существует, ведь на кону мужнино наследство. Родственники умершего супруга готовы лечь костьми в стремлении не допустить, чтобы всё досталось неведомо кому, тем более – иностранцу.
Но отшить безвозвратно Эвелине не позволяют природная жадность (ведь Оноре уже давно её – и только её!) и интеллектуальная ограниченность. Глубокая провинциалка Ганская для Бальзака явно не пара. Другое дело, что у каждого разная степень оценки себя в их отношениях: у Ганской она слишком завышена, у Бальзака – изначально занижена, причём искусственно, дабы потрафить любимой женщине.
Полька в растерянности, она не знает, как со всем этим справиться. Это как бриллиант в руках подростка: то ли оставить, то ли выбросить? Именно поэтому пытается отшить очень-таки неумело – так, как обычно проделывают бесчувственные и эгоистичные особы, предварительно сделав всё, чтобы удержать на привязи. Испытанный способ холодной, бесчувственной красотки, которая, разорвав отношения с возлюблённым, окончательно с ним не порывает. Иезуит в женском обличье оставляет некую лазейку, благодаря которой можно в любой момент повернуть назад. Подобная лазейка – мучительный капкан для жертвы. Ганская по-садистски держит Оноре на коротком поводке. А он… даже рад происходящему. Этакий садомазохизм по-бальзаковски.
П. Сиприо: «Дружба с Бальзаком ей льстила, хотя она едва ли задумывалась о возможном браке с ним. Во всяком случае, пока она не собиралась даже обсуждать этот вопрос. При малейшем намеке Бальзака она внутренне напрягалась. Да и как он это себе представляет? Неужто она бросит родные украинские просторы, чтобы помчаться в Париж за человеком, который без конца говорит об особняке и роскошной мебели, о славе и состоянии, но всегда в сослагательном наклонении?! Ведь у него даже нет постоянного адреса, зато есть долги…»{472}
Осмелюсь высказать совсем уж кощунственную мысль: связь Оноре с Ганской – отношения с недостойной его женщиной. Бальзак добровольно выбрал стезю галерного раба на прохудившейся галере. И видел в этом своё будущее счастье. Заблудшая овца, забредшая в терновник.
«Мы не можем избавиться от чувства, – сожалеет С. Цвейг, – что женщина, понимающая величие Бальзака, не потерпела бы его подчиненного положения. Оно было бы ей неприятно, оно казалось бы ей неуместным. Она подняла бы его с колен. Она сама подчинилась бы ему, его желаниям и воле. Она потребовала бы, чтобы он стоял вровень с ней. Но, и в этом нет никакого сомнения, г-жа Ганская не была способна к такой любви»{473}.
Бедный, бедный Йорик. Откуда ему было знать, что г-жа Ганская… любила только себя.
Всякая вещь имеет своё начало и конец; так и дело человека: нет ни одного дела, которое бы не имело своего начала и конца. Конфуций потому бессмертен, что его мысли гениальны.
Поездка Бальзака в Россию – очередная несбывшаяся иллюзия. Надежда устроить жизнь под одной крышей с Евой, о которой Оноре всегда мечтал, не оправдалась. Они по-прежнему общались лишь благодаря переписке. И продолжали… находиться в разлуке.