Зимой 1845 года Эвелина с дочерью и зятем в Дрездене. И Ганская продолжает оттягивать встречу с Оноре. Да, она будет ждать его в Майнце… Или во Франкфурте… Скоре всего, в феврале, если не в марте… Бальзак удивлён и встревожен. В придачу ко всему ему доносят, что в Дрездене Ева довольно весело проводит время. Веселится – и без него?!
В марте Ганская в письме безжалостно (почти категорично!) заявляет, что не желала бы видеть его в Дрездене. Мы встретимся, лукавит она, но… не сейчас. Оноре удручён и подавлен. «Я не приеду», – отвечает он.
Что может быть приятнее в отношениях с мужчиной – как не поиздеваться? (Французская королева Мария Лещинская).
…Если долго смотреть в бездну – бездна начинает рассматривать тебя. Слова Ницше пробивают до дрожи, ибо они справедливы. Лоретта, та самая гувернантка Эвелины Ганской, слишком долго вела тайную игру, чтобы она не стала её тяготить. Что послужило причиной такой тягости, сказать трудно, хотя биографы Бальзака сломали на этом немало копий. Большинство из них считает, что бедняжку замучила совесть. Живя под одной крышей с паном Ганским, будучи им пригрета (гувернантке хозяин неплохо платил), она, тем не менее, оказалась замешана в нечестивую (с точки зрения Лоретты – преступную!) любовную интригу неверной хозяйки, явившись своего рода соучастницей по обесчещиванию пана.
Другие исследователи (их меньшинство) уверяют, что в данной истории не обошлось без интимной связи гувернантки с паном Ганским, откуда якобы и росли ноги мук совести. Куда ни посмотри – Лоретта везде была виновата!
«Очевидно, кончина Венцеслава Ганского тяжело потрясла Лоретту, – делает вывод С. Цвейг. – Может быть, эта старая дева была связана с покойным? Может быть, она считала, что способствовала измене его жены, и чувствовала себя перед ним виноватой? Каковы бы ни были причины, но она стала неприязненно относиться к г-же Ганской, и неприязнь эта перешла в тайную враждебность. Прежняя наперсница превращается в яростного врага. Об этом свидетельствуют и черты “Кузины Бетты”, моделью для которой Бальзаку отчасти послужила Анриетта Борель. Как бы там ни было, но ее роль доверенной наперсницы давно кончена»{487}.
Итак, в один прекрасный момент Анриетта Борель, что называется, взбрыкнула: покинув Верховню, она заявляется… в Париж. На дворе июнь 1844 года, жара, Бальзак по уши в работе. Тем не менее швейцарку он встретил весьма благосклонно, поселив её… в собственной комнате. Нужно было знать Оноре, чтобы понять, с каким уважением романист отнёсся к «посланнице» Эвелины.
Однако десяти дней общения с Лореттой хватило, чтобы полностью в ней разувериться. «Лоретта глупа, как гусыня, и по любому поводу изображает из себя смиренную жертву… Уж и не знаю, чем она могла быть вам полезна»{488}, – пишет разочарованный Бальзак Ганской.
Впрочем, у швейцарки в Париже своя миссия. Протестантка, она вдруг решила поменять свою веру на католическую, для чего требовалось разрешение архиепископа Парижского. Бальзак вызвался ей помочь. Пробегав все десять дней, Оноре кое-чего всё же добился. Во-первых, через своего знакомого банкира (всё того же Джеймса Ротшильда) он посодействовал, чтобы все сбережения «беженки» были надёжно размещены в одном из ротшильдовских филиалов. И во-вторых, Лоретту приняли-таки в качестве послушницы в один из католических орденов, не отличавшихся строгостью монастырского устава. Что не сделаешь для «хранительницы священных воспоминаний» (А. Моруа) своей молодости?
При расставании Лоррета огорошила:
– Ну а теперь черёд Эвелины…
– В монастырь? – ужаснулся Оноре.
– Именно так, мсье. Как только Аннушка выйдет замуж, её мать последует вслед за мной…
– Но ведь это безумие! – не выдержал Бальзак. – Не может быть, у нас с ней совсем другие планы…
– Не сомневайтесь, мсье, она так и сделает, сама мне говорила, – подлила масла в огонь монахиня.
На последние слова Лоретты Оноре ничего не ответил. Через несколько дней он слёг. Прибежавший к пациенту доктор Наккар, растерянно разводя руками, грустно заметил:
– Желтуха…
«Я спровадил и “Человеческую комедию”, и “Крестьян”, и “La Presse”, и читателей… и задуманный мною томик “Мыслей и максим господина де Бальзака” (этого господина ты знаешь), и мои дела с “Le Siècle”, которые должны завершиться на этой неделе. Все! Я так счастлив уехать, что не в состоянии спокойно писать. Не знаю, сумеешь ли ты прочитать письмо, но по моим каракулям поймешь, как я рад. Во всем, что не поддастся расшифровке, – счастье и любовь»{489}.
25 апреля 1845 года Бальзак выезжает в Дрезден. Накануне он получил от Ганской письмо, в котором та черкнула одну фразу, перевернувшую весь монотонный ритм жизни романиста: «Мне хотелось бы увидеться с тобой». Эта строчка явилась для Оноре руководством к действию. 1 мая он уже в Саксонии. «Я приезжаю с флаконами духов, с целым облаком благоухания».
Остановившись в гостинице «Stadt Rom» («Город Рим»), Бальзак готовится к встрече с Евой, которая с дочерью поселилась в «Sächsisches Hotel» («Саксонской гостинице»). Там же, в Дрездене, Оноре узнаёт, что его наградили орденом Почётного легиона. Но награда запоздала, ему явно не до этого. Все думы влюблённого только о Еве. И он даже никак не отреагировал на карикатуру, где злые газетчики изобразили, как Бальзак привязывает орден к набалдашнику своей трости.
С газетчиками у Бальзака по-прежнему натянутые отношения. «Они хотят снять с меня скальп, а я хочу пить вино из их черепов», – говорит он о журналистах. Поэтому досадная карикатура явилась лишь каплей дёгтя в бочке мёда. Какая, право, мелочь! Ведь на карте самое ценное – Эвелина! И, конечно, её семья, в которой, как он уже знает, новый член в лице Ежи Мнишека.
В первые дни пребывания в Дрездене Бальзак невероятно счастлив. Ещё бы, теперь он рядом с Евой! Вместе с тем он внимательно присматривается к молодым. Анну Оноре нашёл довольно избалованной барышней, а Мнишека – «резковатым» парнем, который не отличался «ни учтивостью, достойной его имени и его звания, ни приветливостью большого барина».
«Увидев юного графа, – пишет П. Сиприо, – потомка царицы, Бальзак пришел в крайнее изумление от его золотушного вида. Граф был красивым молодым человеком, с голубыми глазами, правильными чертами лица, блондинистой бородой, но создавалось впечатление, что он едва оправился от болезни: бледный, глаза воспалены, губы опухли. К тому же он страдал желудочными расстройствами»{490}.
Всматриваясь в молодого поляка, Оноре невольно сравнивал его с собой, когда был молодым. Эх, как этому парню не хватало влияния зрелой Лоры де Берни: из-за отсутствия должного воспитания в нём не чувствовалось ни знаний света, ни правил поведения. Одно слово – энтомолог; «сумеречная-чешуекрылая-жесткокрылая бабочка, но, надеюсь, не ископаемая».
Посетив в Кёльне цирковых акробатов, они, играючи, представляют себя в образе странствующих циркачей, из-за чего Оноре получает шутливое прозвище Бильбоке, а Эвелина – Атала. Ну, Бильбоке так Бильбоке… Не всё ли равно, если в мире «акробатов» они живут весёлой и беззаботной жизнью. «Дрезден – это голод и жажда, это скудное счастье; это нищий, который накинулся на богатое пиршество богача».
Впрочем, в Дрездене «акробаты» долго не задержались. 11 мая «весёлая семейка» отправляется на воды в Бад-Хомбург, близ Франкфурта. Ещё через пару недель – в Канштадт, пригород Штутгарта, где наслаждаются кулинарными лакомствами местных ресторанчиков.
Находясь наедине друг с другом, Оноре и Ева много размышляют, строят планы на будущее. Для Ганской это самое будущее выглядит довольно туманно. Бальзак более оптимистичен.
– Мы поедем в Париж, – говорит он.
– Ехать во Францию рискованно: подданным Российской империи запрещено пересекать границу «мятежной нации», – возражает Эвелина.
– Всё это пустяки, – успокаивает Еву Оноре. – Я знаю, в Страсбурге самые невнимательные таможенники, они почти не заглядывают в паспорта. Прикинемся родственниками – скажем, вы мои сестра и племянница…
И вот они уже едут в Париж. По пути туда заглянули в замок Лихтенштейн, куда Бальзака с Ганской пригласил граф Гийом Вюртембергский, троюродный брат короля Вюртемберга Вильгельма I. Позже, подъезжая к Парижу, Оноре блаженствовал: кто бы знал, что свидетелем на его свадьбе будет сам принц…
Квартира на улице Басс, где последнее время проживал Бальзак, Эвелине сразу не понравилась. Здесь всё было вычурно, неуютно и как-то по-холостяцки. И это при том, что спальня, которой так хвастался Оноре, действительно выглядела шикарно. Но всё это меркло с главным: с присутствием в доме другой женщины. Одного взгляда ревнивой (и опытной) польки было достаточно, чтобы понять: в этих стенах у неё соперница. По мнению Эвелины, Луиза Брюньоль вела себя слишком раскованно; в каждом жесте чувствовалось, что истинная хозяйка здесь – именно она. Ганской такое поведение «экономки» показалось подозрительным.
Эвелина какое-то время сдерживалась, но однажды достаточно доходчиво намекнула Оноре о своём желании не видеть эту «кухарку». Бальзак, не зная, как поступить, в растерянности. В этом доме, объясняет он, Луиза ему настоящая опора и помощница: хозяйственные закупки, кухня, прачечная, беготня по типографиям и редакциям газет – всё на плечах этой трудолюбивой женщины, ставшей и кухаркой, и курьером в одном лице. Но Ганскую не проведёшь. Она понимает, что экономка – хранительница многих секретов хозяина, часть из которых касается его личной жизни. И ничуть не сомневается, что между Оноре и нею существовали (или – существуют!) интимные отношения. Последнее Еву бесит больше всего.