«Приезжайте в Рим; оттуда направимся во Флоренцию; из Флоренции проедем через нашу милую Швейцарию, через Женеву и Невшатель; устройте нас в Бадене и возвращайтесь в Париж, заканчивайте свои дела, пока мы будем лечиться на водах…»{508}
Наконец-то! Последние пару месяцев Оноре извёлся. Что бы он ни делал, его мысли постоянно возвращались к Еве. Они обязательно должны пожениться! Но с браком не ладилось. В случае замужества с французским подданным Ганская лишалась прав собственности. И от этого можно было сойти с ума! Месяц пролетал за месяцем, а он никак не мог сосредоточиться на работе. «Крестьяне» окончательно забуксовали. Свежие листы рукописи, пылясь на столе, громоздились без дела. Жирарден, уже не извиняясь, отдавал пальму первенства г-ну Дюма. У Дюма динамичный сюжет, отмахивается он от претензий Бальзака.
Что тут сказать в оправдание – разве промолчать. Его «Мелкие буржуа» уже которую неделю не двигаются с места; никак не удавалось завершить другую тягомотину – «Блеск и нищету куртизанок». Изначально Оноре планировал написать три полновесные части, но книга становилась всё толще, и автор, увлекшись, развил сюжет четвёртой части. Писалось тяжело, тяготила неопределённость с Ганской. Постепенно наваливалась депрессия. «Мой дух, мой разум застыли на месте… Во мне всё вызывает скуку, всё раздражает меня».
Ко всему прочему донимают критики. Ему уже сорок пять, но ряды завистников стали только теснее. Зависть – разлагающая ржавчина души – не даёт покоя как старым недругам, так и начинающим бездарям. Талант другого либо покоряет, либо изматывает. Пока казалось, что его талант многих просто изводил.
«Они упорно отрицают мое произведение в целом, – делится Бальзак с сестрой, – чтобы удобнее было вырывать из него детали; мои чистоплюи критики стыдливо отворачиваются от некоторых персонажей “Человеческой комедии”, к несчастью, столь же правдивых, как и прочие, и выделяющихся на фоне обширной картины нравов нашей эпохи; в наше время, как и во все времена, имеются пороки; что же, они хотят, чтобы я во имя невинности вымазал одной белой краской все две или три тысячи персонажей, фигурирующих в “Человеческой комедии”? Посмотрел бы я, как бы они принялись за дело. Я не выдумываю мужа и жену Марнеф, Юло и Филиппа Бридо, их встречаешь на каждом шагу в пределах нашей старой цивилизации. Я пишу для взрослых людей, а не для юных девиц!»{509}
Оноре даже не догадывается, что плод его воображения – шагреневая кожа — уже давно стала воплощать в жизнь страшный маховик саморазрушения. Вступив в изнурительную борьбу с обстоятельствами и сгорая от честолюбия, Бальзак, сам того не ведая, мчался навстречу собственной погибели…
В один из дней Оноре спешит к портному Бюиссону (делает заказ и одновременно занимает деньги) и почти бегом назад. Дома его ждёт уйма работы. На углу улицы Ришелье и бульвара он, задумавшись, перескакивает через сточную канаву и… падает. Быстро встать не может: резкая боль в голеностопном суставе едва не лишает его сознания. Добраться до дома помогают прохожие.
Доктор Наккар, явившийся по первому зову, ахнул: разрыв связок. Правда, тут же успокоил: при таком характере травмы, заявил он, запросто мог бы быть перелом. Две недели покоя, из дома – никуда. Лучше – постельный режим…
Этот невыносимый постельный режим! А ведь Бальзака ждёт Италия! Его ждёт Ева! О, Mamma Mia!..
В конце марта, чуть прихрамывая, Оноре отправляется в дорогу. 21-го числа он садится в Марселе на борт парохода «Ментор», который выходит в море. 24 марта Бальзак в Чивитавеккья, а 25-го – уже в Риме, в объятиях Евы!
«Рим, хотя я и пробыл там совсем немного времени, останется одним из самых прекрасных моих воспоминаний».
Бальзак ничуть не преувеличивал своего восторга. В «Вечном городе» они с Евой наслаждались в течение целого месяца. Жаркие ночи. А днём – музеи, прогулки по узким улочкам и, разумеется, посещение антикварных лавок. В этот раз «волчишка» (нежное прозвище, данное Оноре Эвелине) была более покладистой и не жалела денег из своей «сокровищницы». Рим стал «букетом» всех его желаний.
В апреле «Вечный город» наполнился небывалым количеством паломников, съехавшихся со всех концов католического мира. Двенадцатого числа вся эта огромная масса людей пришла на площадь Святого Петра с желанием увидеть папу римского Григория XVI. Позже Бальзак будет уверять (в частности – сестру), что Его Святейшество оказал ему «почтительный приём». Однако никакого подтверждения этому бальзаковедами не найдено. Скорее всего, имело место всего лишь присутствие романиста на церемонии благословения в составе группы паломников. В результате, всё ограничилось целованием «туфли иерарха» и благословением чёток, купленных им для матери.
Далее наши счастливые влюблённые задумали немного попутешествовать. Куда? Конечно же – в Швейцарию! Они пересекают Альпы и оказываются в «зелёной сказке». Женева, Берн, Базель… В Берне Бальзак познакомился с русским послом Павлом Крюденером.
Баронесса Жюльетта Крюденер вспоминала:
«Мне хотелось бы удержать в памяти каждое слово. Его лицо, озаренное воодушевлением, показалось мне менее неприятным, хотя на первый взгляд весь его облик производит отталкивающее впечатление. Он среднего роста, но полнота (которой особенно разительно отмечены две части тела: лицо и живот) могла бы придать ему уродливо-комический вид, если бы не его угрюмая и задумчивая физиономия. <…> Цвет его волос необычен, да и прическа странная: волосы ниспадают на лоб и воротник его сюртука большими неравномерными прядями, причем подстрижены они прямо, как у женщины. Довольно густые брови отбрасывают тень на глубоко посаженные, необычайно выразительные глаза. Впрочем, взгляд у него скорее рассеянный, нежели наблюдательный, и трудно поверить, что этот человек, кажущийся таким спокойным, таким умиротворенным, таким равнодушным ко всему, что его окружает, является превосходным творцом, который не имеет себе равных в самом проницательном жанре, отличающемся тончайшими наблюдениями и мельчайшими подробностями. У него очень приметный нос, а надо ртом, немного деформированным из-за отсутствия нескольких зубов, возвышаются весьма живописные усы. Его платье так же наглухо застегнуто, как и он сам, и за весь вечер он ни разу не снял белых перчаток, которые резко контрастировали с остальным его нарядом, скорее оригинальным, нежели элегантным»{510}.
Оноре и Ева расстанутся в Гейдельберге ранним утром 28 мая 1846 года. Бальзак возвращается в свою парижскую «берлогу». Усталый и возбуждённый романист принял ванну (четырёхчасовую!), после чего, едва держась на ногах, побрёл в спальню. В тот раз он проспал двадцать часов кряду!
Счастливые (и усталые) часов не наблюдают.
Через несколько дней Бальзак мчится в Тур, в Саше. Едет он туда не просто «проветриться», а совсем по другому поводу. Дорогой много думает – конечно, об их с Евой отношениях. Ганская по-прежнему боялась Парижа: этот «монстр», с его светской жизнью, интригами и польскими эмигрантами, вселял в провинциалку неподдельный страх. Поэтому они решили, что после свадьбы, помимо парижского дома, у них должно быть «маленькое гнёздышко» где-нибудь подальше от суетливой столицы – например, в окрестностях Саше.
Про Саше Эвелина узнала от Оноре. Судя по его рассказу, он уже давно присмотрел близ этого местечка прекрасный старинный замок – настоящий, средневековый, с собственной историей и, конечно, с привидениями. Этот замок (Монконтур) хорошо проглядывался с дороги из Тура в Вувре, с видом на Луару. И, как уверял Оноре, Монконтур будет их!
Однако всё поменялось неожиданно быстро. Эвелину не устроила цена, которую запросил за замок его владелец. А потому, писала Ганская, лучше будет, если мы приобретём другой замок – скажем, в самом Саше, где были задуманы многие бальзаковские романы. В Саше? Почему в Саше? Оноре озабочен и сбит с толку. Но раз Ева захотела – пусть будет замок в Саше…
Бальзак возвращается в Париж с головой, «переполненной замыслов», и тут же погружается в работу. Оноре в который раз пытается осилить своих «Крестьян»; одновременно пишет новеллу… Но в его голове уже зреет новый замысел.
Из письма Бальзака Ганской: «Мне хочется написать вот что: во-первых, “Историю бедных родственников”. В нее войдут “Кузен Понс”, которому отводится три-четыре листа в “Человеческой комедии”, и “Кузина Бетта” размером в шесть листов. В заключение я напишу “Козни королевского прокурора”…»{511}
Итак, он замыслил написать новеллу, но в результате вышел на две, объединённые общей идеей. Что получится на выходе – не совсем ясно, хотя автор интуитивно догадывается: это будет что-то абсолютно новенькое.
В который раз идёт нешуточная борьба между Бальзаком-дельцом и Бальзаком-творцом. «Крестьяне», «Мелкие буржуа» и «Кузина Бетта» («La Cousine Bette») одним махом решат все его финансовые проблемы; одновременно эти романы достойно пополнят его «Человеческую комедию». И это в поле зрения Бальзака-дельца.
Бальзак-творец даже не думает об этом; его мысли только о своих героях. У этого Бальзака сброшены все маски – торговца, хитрована, вёрткого журналюги. У Бальзака-творца лицо гениального романиста. И ему уже ни до чего нет дела. «Настоящий момент требует появления одной или, может быть, двух центральных моих вещей, которыми я сокрушу идолов этой незаконнорожденной литературы и докажу, что я моложе, мощнее и талантливее, чем они»{512}.
Творчество! Какое это наслаждение! Скрип пера… шуршание бумаги… стук пёрышка о дно чернильницы… запах кофе… И мысли! Вот оно, главное: мысли.