Однако папенькины «разговоры» ни к чему не привели. Зятёк оказался истинным хитрованом, будучи «сам себе на уме». Он продолжал, сутками отсутствуя дома, играть в карты и кутить. На чьи деньги – можно только догадываться. Оправдываясь перед женой, пройдоха раз за разом рассказывал про «охоту». Тем временем продолжал занимать и не отдавать, натравливая тем самым на семью полчища разъярённых кредиторов.
То был тот редкий случай, когда папаша Бернар-Франсуа со своей, поистине звериной, интуицией попал впросак.
Бедняжка Лоранс! Будучи беременной, она сильно страдала. Хотелось домашнего уюта и крепкого мужского плеча. Но этого как раз и не было – ни уюта, ни покоя, ни тепла. О мужском плече нечего было и мечтать! Монзегль оказался безответственным тираном.
На нервной почве у Лоранс едва не случились преждевременные роды. Мамаша де Бальзак срочно выехала к дочери в Сен-Мандэ, чтобы поддержать несчастную. Представившееся её глазам повергло ошеломлённую мать в состояние шока!
– Милая, да ведь ты без всякого догляда! – со слезами на глазах обняла она дочь. – Твой бессердечный муженёк решил свести тебя со свету, а нас оставить без дочери и внуков…
Отчасти мадам де Бальзак была права: её беременная дочь, муж которой по большей части времени пребывал у ломберного стола и на охоте, оказалась предоставлена самой себе, чтобы в одиночестве решать свои проблемы. Оказавшись в долговой яме, семья была вынуждена экономить не только на прислуге, но и на дорогих докторах.
– О, Боже! – вскидывала руки Анна-Шарлотта де Бальзак. – Ну что это такое?! Юная восемнадцатилетняя женщина-ребёнок и бессильный двадцатичетырёхлетний мальчик-акушер, хлопочущий рядом… Помилуйте, что он может, такой акушер? Ведь его никто не знает во всей округе. Достаточно взглянуть на него, чтобы понять: этому акушеру страшно доверить даже кошку…
К тридцатилетнему возрасту у Оноре сформировалось своё, особое, отношение к слабой половине человечества. Следуя девизу, вывешенному им в своём кабинете на гипсовой статуэтке Наполеона, он твёрдо решил иметь любовные отношения исключительно с дамами из высшего общества. Либо с ними, либо ни с кем! По убеждению самого Бальзака, только такие отношения способны были пойти на пользу и вывести его в свет.
Неожиданный успех открывает писателю двери во многие ранее закрытые для него салоны и высокие кабинеты. В жизни Бальзака появляются первые аристократки – крестница королевы мадам де Берни и герцогиня д’Абрантес – бывшая любовница маршала Мюрата[17] и австрийского канцлера Меттерниха. Последняя, к слову, познакомила Бальзака со знаменитой мадам Рекамье[18]. Урождённая Лоретта де Пермон, герцогиня д’Абрантес была вдовой наполеоновского генерала Жюно, и, поговаривали, что в своё время молодой Бонапарт делал ей предложение. Хотя этот брак вряд ли был возможен, ведь Пермоны были родственниками Бонапартов, и в их доме провёл последние часы отец Наполеона, Карло Буонапарте.
Впрочем, мы забежали вперёд. Ибо рассказывать что-либо дальше о любовных отношениях Бальзака, упустив его пылкую увлечённость мадам де Берни, было бы явной несправедливостью по отношению к чувствам нашего героя.
Семейство де Берни приходилось – нет, не родственниками, – но наиближайшими соседями Бальзаков в Вильпаризи. Ну а кто не влюблялся в хорошенькую соседку – тот, извините, влюблялся ли вообще когда-нибудь по-настоящему? Следует заметить, де Берни были не просто соседями, а знатными людьми. В другие времена, скажем в годы правления приснопамятного Людовика XVI, на Бальзаков ни сам глава семьи, Габриэль де Берни, бывший советник Королевского суда, ни его дражайшая супруга, г-жа Лора, урождённая де Иннер, даже бы не взглянули, не говоря уж о том, чтобы зайти в гости и о чём-то там посудачить.
Но времена изменились, и, если верить письмам Оноре, его матушка была с соседкой настолько на короткой ноге, что преспокойненько выезжала в Париж в «элегантной коляске своей соседки госпожи де Берни, над которой она всю дорогу посмеивалась».
Мало кто знал, что Лора де Берни была дочерью Луизы де Лаборд, камеристки Марии-Антуанетты. Ничего удивительного, что крёстным отцом маленькой Лоры стал Людовик XVI, а крёстной матерью – сама королева; над купелью её держал герцог де Ришелье. Да и имя Лора было неполным, так как на самом деле оно звучало более торжественно: Луиза-Антуанетта-Лора. Будучи ребенком, Лора жила в королевском дворце; она получила придворное воспитание и прекрасное образование, поражая окружающих благородством манер. Если помните, когда мы говорили о неудачной попытке побега королевы из Тампля, упоминалось имя некоего шевалье де Жаржэ. Так вот, этот самый господин являлся не кем иным, как отчимом Лоры де Берни: именно за него выйдет замуж после смерти мужа госпожа Иннер (мать Лоры).
У этой женщины был ещё один известный родственник – граф де Лас Каз. Мари-Жозеф-Эммануэль-Огюст-Дьёдонне де Лас Каз (1766–1842) был морским офицером. Блестящий картограф, судьбе которого было уготовано оказаться личным секретарём Наполеона на острове Святой Елены. В связи с тем, что события Великой французской революции застали этого человека в должности всего лишь капитан-лейтенанта Королевского флота, всей последующей карьере офицер будет обязан исключительно Наполеону Бонапарту.
В 1809 году он стал бароном (ещё бы, с таким-то именем!), а потом и камергером. Барон барону рознь: де Лас Каз по натуре был учёным, и «Исторический атлас» Ле Сажа – творение именно его рук (и головы). В 1810 году барона включили в список докладчиков в Государственном совете; к 1814 году он стал капитаном первого ранга и государственным советником. К этому времени де Лас Казу уже пятьдесят, но его преданность Наполеону столь велика, что он требует разрешения сопровождать Императора в изгнание. Даже его сын Эммануил – и тот рядом, готов ехать в неизвестность. Наполеон соглашается. С такими людьми, понимает он, на чужбине будет легче.
Сам Лас Каз вспоминал: «“Вы понимаете, куда может привести вас ваше предложение?” – не скрывая своего удивления, спросил меня Наполеон. “Об этом я не думал”, – ответил я.
Наполеон принял моё предложение, и вот сейчас я нахожусь на острове Святой Елены»{70}.
В 1822 году, уже после смерти Наполеона, в предисловии к своему «Мемориалу Святой Елены» граф Лас Каз напишет: «В силу самых необыкновенных обстоятельств я долгое время находился рядом с самым необыкновенным человеком, какого только можно сыскать в истории. Восхищение побудило меня последовать за ним, не зная его; а узнав его, я готов был остаться при нем навсегда»{71}.
В отличие от прочих компаньонов, Лас Каз на острове Святой Елены становится для Наполеона неким летописцем дней – минувших и настоящих; тех, что ему пришлось прожить рядом со своим Императором. И в этом – особое искусство секретаря Наполеона. Лас Каз, пожалуй, тот единственный, кто ненавязчиво, достойно и уважительно завязывал с Бонапартом беседы на те или иные темы. Внимательно слушает. Записывает. Аккуратно и корректно задаёт вопросы. Снова записывает. И снова слушает. Почти не дыша, чтобы, не дай Бог, не сбить Императора с мысли.
Таким образом, этот удивительный человек позволил Пленнику раз за разом раскрывать душу, что-то переосмысливать, подвергать события собственному анализу, отзываясь о них иногда с сожалением, иногда – с восхищением или душевным трепетом. Воспоминания помогали Наполеону выживать в одиночестве и сохранять чувство реальности. Это поддерживало его, не давая впадать в крайности. И наконец, рисуя картины минувшего, Наполеон продолжал оставаться Наполеоном.
Тем не менее по приказу британского военного губернатора острова генерала Хадсона Лоу граф Лас Каз и его сын Эммануил были высланы на материк. 30 декабря 1816 года сторожевой корабль «Грифон» вывез неугодных из бухты Джеймстауна в сторону мыса Доброй Надежды…
Теперь о самой Лоре. В шестнадцать лет её спешно выдали замуж за графа де Берни. Почему – спешно? Да потому, что на дворе стоял суровый 1793 год: в январе гильотинировали Людовика XVI, в октябре та же участь постигла Марию-Антуанетту. Что уж говорить о сотнях простых смертных – менее знатных и богатых? Этих казнили почти ежедневно и группами. «Чихали в мешок» с частотой боя курантов на парижской ратуше. У главного столичного палача Шарля-Анри Сансона начались приступы депрессии; для стекания потоков крови с платформы гильотины пришлось прорывать дополнительные канавы… Молох террора набирал обороты.
Такова оказалась цена Свободы, Равенства и Братства. Как говорится, разделяй – властвуй!
Габриэль де Берни для королевской крестницы оказался спасительным мостиком. Хотя это полностью не избавило от нависшей опасности: вскоре новобрачные были арестованы. Казалось, что гильотины уже не избежать. Однако казнь Неподкупного (Робеспьера) спасла им жизнь. После этого кое-кому удалось выйти по амнистии. В числе этих «кое-кого» оказалась и чета де Берни.
Ну а потом… Потом всё смешалось, на горизонте появился Баррас с его продажной Директорией. Консульство, империя Наполеона Бонапарта… На волне послереволюционной пены Габриэль де Берни быстро пошёл в гору. Сначала он был принят на службу в армейское ведомство продснабжения; в 1800 году возглавил отделение министерства внутренних дел. Через одиннадцать лет г-н де Берни был утверждён советником парижского суда. Должность не ахти какая, но хорошо оплачиваемая и предполагавшая определённое влияние в столичном обществе.
Тем не менее лишения предыдущих лет дали о себе знать: к своим пятидесяти годам глава семьи выглядел лет на двадцать старше, напоминая ворчливого старика. Это был больной и желчный человек, слывший ко всему прочему неуравновешенным ревнивцем, который при виде цветущей жены испытывал неприкрытое раздражение. Когда же взгляд ревнивца упирался в какого-нибудь молодого повесу, вертевшегося рядом с его ветреной женой, самообладание окончательно покидало старикана: он начинал кричать и ругаться, а ещё «молоть всякую чепуху» относительно супружеской верности.