Оноре прав: Ротшильдом, действительно, было бы интереснее. Только, говоря это, Бальзак не знал главного: Фортуна делает ставку на избранных. И эта ставка уже была сделана. Мировую литературу ожидало появление нового гения.
Крах деловых проектов явился спасительным душем от иллюзий. Выявилась и оборотная сторона ситуации: скинувший коммерческие оковы Бальзак оказался свободен. Правда, только для сочинительства, но никак не от долгов, которые отныне будут тяготеть над несчастным Оноре до последних его дней. И где бы он ни был и чем бы ни занимался, всегда великий литератор будет ощущать рядом с собой кого-то ещё; и этот «кто-то» будет не кто иной, как кредитор. Тот, хуже и омерзительней которого, как знал Оноре, не может быть никого на свете!
Кредитор – это живое воплощение разрушителя иллюзий. Даже если этот человек с виду всего лишь неказистый хлюпик со смешной лысиной, его внешность обманчива. Ибо он – безжалостный монстр, целью которого является неприятная функция по выколачиванию долгов. О, это целая наука, которую за долгие годы Бальзак познал на себе в полной мере.
У непрошенного гостя всегда две задачи: первая – встретиться с должником, вторая – заставить своего визави отдать-таки требуемое или хотя бы часть. Цель визитёра, как уже было сказано, всегда одна – деньги. До остального ему нет дела. Даже если должник болен, и у него дюжина детишек, чахоточная жена и мать-старуха. Наплевать! На детей, жену и старушку. Да и на него самого, готового окочуриться. Деньги! Только звон монет способен вызвать в груди бессердечного нечто вроде систолического трепета…
А потому… лучше отдать. Хотя бы что-то. Например, старинную дедушкину трость, завещанную на веки вечные для внуков и прочих наследников. Так вот, и эту трость с почерневшей от времени серебряной Афродитой вместо набалдашника – туда же, в жадные щупальца монстра… Или золотую табакерку, украшенную чудесным, чистой воды изумрудом в несколько карат, которую опять же дедуля-генерал привёз из разграбленной Бонапартом Москвы. С этой табакеркой, изъятой у какого-то русского князя, старик не расстался даже тогда, когда ему, умиравшему с голоду во время бегства по Старой Смоленской дороге, предлагали за раритет пять фунтов спасительной конской падали…
Наплевать! На безжалостного деспота все эти сказки наводят смертную тоску и ещё больше озлобляют. Оценив изумруд в сущий мизер, он требует вырвать его из металла, за который даёт ломаный грош. Все эти цацки – для простаков, визжит чудовище и в который раз требует живые франки. Франки, которых как раз и нет.
Оноре очень быстро усвоил одно важное правило: дискутировать с кредиторами себе дороже. Больше потеряешь, чем найдёшь. Поэтому гордиев узел следовало рубить одним ловким взмахом: не встречаться с деспотами вообще! Лишь такой вариант позволял сохранить силы, нервы и, главное, деньги, которые для должника в подобные моменты дороже собственного сердца. Угождая в долговую пропасть, несчастный приговаривает себя иметь дело не с одним и даже не с двумя плешивыми недоумками, а с когортой неугомонных цепных псов, идущих по пятам. И всем им нужно только одного – живого мяса жертвы. Сам заём, плюс процент, плюс расходы на поиски, плюс какой-нибудь штраф… Плюс, плюс, плюс… За то время, пока несчастный должник совершает с кредиторами марафонский бег, его долг по мановению волшебной палочки увеличивается в разы. Даже если что-то успел вернуть одному, второй уже требует вдвое больше. Вот и получается, что он требует мясо, которое сдирается вместе с кожей. И спасение из замкнутого круга многие видели в единственном – в мутном омуте Сены.
Сена – для слабаков. И Бальзак это усвоил давно. Зачем убиваться, терзаясь муками совести и жалким самобичеванием? Если противник силён и напорист, его можно обвести вокруг пальца. Ох уж эти смешные кредиторы! Пусть бегают, ищут, убиваются. Работа у них такая – бегать, вынюхивать и топить утопающего.
Только не на того напали! Борьба с ненавистными врагами – кредиторами – до конца его дней станет личной войной Бальзака.
«Когда-то, встречаясь на улицах Парижа с банковскими посыльными, этими укорами коммерческой совести, одетыми в серое, носящими ливрею с гербом своего хозяина – с серебряной бляхой, я смотрел на них равнодушно; теперь я заранее их ненавидел… Я был должником! Кто задолжал, тот разве может принадлежать себе? Разве другие люди не вправе требовать с меня отчета, как я жил? Зачем я поедал пудинги а-ля чиполлата? Зачем я пил шампанское? Зачем я спал, ходил, думал, развлекался, не платя им?.. Да, укоры совести более снисходительны, они не выбрасывают нас на улицу и не сажают в Сент-Пелажи, не толкают в гнусный вертеп порока; они никуда не тащат нас, кроме эшафота, где палач нас облагораживает: во время самой казни все верят в нашу невинность, меж тем как у разорившегося кутилы общество не признает ни единой добродетели» («Шагреневая кожа»).
Пройдут годы, и Оноре им всем (мы о кредиторах) отомстит. Кредитор в романах Бальзака будет самым мерзким, низким и ненавидимым всеми персонажем. По «служебной лестнице» автора он будет ниже полового, куртизанки и даже сутенёра. Кредитор же…
Если кто-то считает, что жизнь молодого Бальзака – сплошная череда неудач и падений, а сам он, несчастный, оказался незаслуженно забыт изменницей Фортуной, – спешу успокоить: это не так. Падать всегда больно. Даже спотыкаться очень-таки неприятно. Проблема в другом: суметь восстановить дыхание после случившегося. И в этом отношении молодой Оноре показал себя в полной мере цельной натурой. Надеясь на успех, он безбоязненно брался за любое рискованное дело, мчался вперёд, спотыкался, валился навзничь (порой – разбивая лицо), вставал, отряхивался, быстро приходил в себя и… снова мчался туда, где его поджидало очередное испытание.
Всё это говорит о незаурядном характере нашего героя, главной чертой которого являлась целеустремлённость. Доводить начатое до конца с какого-то времени становится неким девизом его внутреннего «я». Только такой человек и мог достигнуть высот, которые удалось покорить Бальзаку.
Осмелюсь сказать больше: молодой Бальзак – это счастливый Бальзак! Как и капитан Буонапарте, наш герой в свои двадцать с небольшим вовсю покоряет крепкие крепостные стены, отличаясь при этом некой избирательностью: ему по нраву исключительно непробиваемые твердыни, подход к которым требует изрядной дерзости, отваги и небывалого мужества. Ибо крепостные стены Бальзака – это женские сердца.
Овладение таким мощным фортом, как «мадам де Берни», окрылило надеждой на вседозволенность: почему бы не польститься на большее? И когда вдалеке замелькали штандарты крепости «герцогиня д’Абрантес», Оноре, потеряв голову, со всей бесшабашностью пылкого сердцееда кинулся покорять очередную твердыню. Нет, я не ошибся: «бесшабашность» – то самое слово, которое, вне всякого сомнения, больше всего подходит для характеристики Бальзака тех лет.
Сбросив с глаз пелену иллюзий, можно увидеть, что молодой Бальзак – баловень судьбы: он удачливый покоритель женских сердец. Словесная паутина, которой наш герой, изводя одно писчее перо за другим, овладел в полной мере, сделала его дамским угодником, способным тонкой лестью пробивать женские сердца не хуже пушечного ядра, разрушающего крепостные стены.
Герцогиня д’Абрантес появилась в жизни Бальзака в 1825 году, в разгар бурного романа нашего героя с мадам де Берни. И вздыхать по данному поводу («ну да, та ему надоела…») вовсе не следует: «свою Лору» юный любовник по-прежнему обожал! Другое дело, что ему явно не хватало чего-то большего. Молодому Оноре, которого влекло высшее общество, недоставало некой авантажности.
Мадам де Берни для Бальзака – это Тулон для Бонапарта; герцогиня д’Абрантес – парижский Тюильри. Де Берни олицетворяла высший свет канувшего в Лету «блистательного века» Людовика XVI; герцогиня д’Абрантес – времена Первой империи и Наполеоновских войн. Даже после того, как смолкли пушки и стих шелест боевых знамён, вдова прославленного наполеоновского генерала Жюно оставалась в свете этаким эхом минувшей эпохи: герцогиня продолжала олицетворять вчерашнюю Францию. А потому её с удовольствием принимали в модных салонах (скажем, в салоне[31] мадам Рекамье) и там, где сновали философы, дипломаты, литераторы и банкиры.
Дивизионный генерал Жан Андош Жюно (1771–1813) при Наполеоне I руководил французскими оккупационными войсками в Португалии; за отличие при взятии Лиссабона в январе 1809 года получил победный титул герцога д’Абрантес (duc d’Abrantès). Личная отвага подарила ему прозвище «генерала-урагана».
В 1792 году, будучи сержантом, Жюно в составе Северной армии принял участие в войне с Австрией. В бою при Глизюэле он чудом не погиб: австрийский кавалерист едва не раскроил храбрецу череп. Однако, отлежавшись в госпитале, раненый сбежал на войну. Во время осады Тулона Жюно, писавший каллиграфическим почерком, стал личным писарем капитана Буонапарте.
Произошло это так. Однажды во время передислокации командир попросил подойти к нему какого-нибудь капрала из числа толковых. Из строя вышел неприметный сержант и прямо на бруствере стал записывать все приказания начальника. Едва Буонапарте закончил диктовать, как упавшее поблизости ядро запорошило письмо землей.
– Славно! Благодарю вас, – весело воскликнул писарь, обращаясь в сторону неприятельских позиций. – Вот и песка не нужно…
Невозмутимость, с какой это было сказано, покорила сердце Буонапарте. Он заприметил храброго бургундца, которым, как вы поняли, оказался Андош Жюно.
«Этот случай решил его судьбу, – пишет о Жюно герцогиня д’Абрантес. – Он остался при начальнике артиллерии и не возвратился в свой корпус. Когда город был взят и Буонапарте сделан генералом, Жюно просил, в награду своего отличного мужества при осаде, только одного: звания адъютанта при генерале, предпочитая низший чин тому, какой мог бы он получить, оставшись в своем корпусе; но для этого надобно было расстаться с Бонапартом, а Жюно уже не мог сделать этого»