чков; 1 простыня для бритья; 1 полотенце»{122}.
Так и есть: ва-банк. Оноре хотелось больше того, чего он мог себе позволить.
Стать своим в престижных светских салонах – разве столь уж сумасшедшая мысль? Знатная герцогиня поможет ему в этом, не правда ли? Мадам д’Абрантес не против. Тем более что романист уже известен, книги мсье Бальзака многим нравятся; о героях его романов спорят, их осуждают, а то и сочувствуют. Вне всякого сомнения, этот молодой человек многим интересен, ведь о его личной жизни почти ничего не известно.
А Оноре тем временем куда-то мчится сломя голову. Но куда? Да всё туда же – в высший свет. Этот мелкий буржуа страстно желает стать одним из них. Одним из всех этих графов, герцогов и прочих «де». Именно поэтому устоявшаяся idee fixe с некоторых пор уже не покидает Бальзака. Ну как же, ведь он – один из д’Антраг! Да-да, тех самых, знаменитых французских дворян. Об этом же неустанно повторял в кругу семьи и батюшка Оноре, Бернар-Франсуа: все Бальзаки – единый род д’Антраг! И с этим, господа, необходимо считаться…
Герцогиня д’Абрантес появилась в жизни писателя как нельзя кстати. В высшее общество невозможно войти без надёжного покровителя, и уж тем более – незаметно, с заднего хода. Там, у заднего хода, толпятся только конюхи и кухарки. Высший свет слишком щепетилен, он требует завоевания и обожает, когда его очаровывают. Но даже Бонапарту не удалось очаровать горстку ханжей и банкиров, принявших корсиканца за выскочку. И когда не вышло по-хорошему, тот просто-напросто подчинил всех силой. Что уж говорить о скромном литераторе?!
Тем не менее с некоторых пор Бальзак становится одним из самых модных щёголей праздного Парижа. Молва о баснословных долгах романиста бежит впереди него; однако про слухи быстро забывают, когда встречают обворожительного, одетого по последней моде денди, кокетливо поигрывающего тростью с тяжёлым набалдашником с вставленным в него дорогим самоцветом. После этого каждый убеждается, что слухи – вздор, а обворожительный буржуа достаточно успешен, и его не следует избегать.
В этом и заключается игра Оноре. Он уже давно усвоил хитрую кухню столичного бомонда: даже если в долгах как в шелках – держись с должным уважением к себе! Чем хуже дела – тем лучше выгляди. Иначе окажешься в канаве. Ну а когда до канавы два шага – приходится маневрировать.
Эти трости – они смущали завистников, заставляя их ещё больше проявлять своё недоброжелательство. Госпожа де Жирарден[35] в своем романе «Трость господина де Бальзака» пишет: «Тогда Танкред заметил на верхушке этой своеобразной палицы бирюзу, золото, дивную чеканку, а за всем этим – два больших черных глаза, сияющих ярче, чем все драгоценные камни»{123}.
Оноре нечего терять, он уже достаточно натерпелся. Но превращать себя в невольника собственных ошибок романист не намерен. Намного интереснее стать невольником собственных страстей.
Итак, цель – высшее общество. И сейчас, когда рядом герцогиня д’Абрантес, следовало действовать! Решительно, смело и самоуверенно. На карте – будущее, его положение в свете.
«Они прекрасно понимали друг друга – пишет об этой парочке П. Сиприо. – Остроумные, властные, бесшабашные, они предоставляли окружающим повод посмеяться над своими чудачествами, но посмеяться доброжелательно. Бальзак, любивший изучать женщин, часто думал, что Лора и он созданы друг для друга. Но этот роман так ничем и не закончился»{124}.
Герцогиня не подвела. Зато сам Оноре… Он просчитался. Писатель оказался не готов к той сложной роли, которая, как ему виделось поначалу, вполне по силам. Наступать на «избранных», надеясь покорить их собственным интеллектом, было серьёзной ошибкой. Интеллект – не тот товар, который пользуется у света высоким спросом. Впрочем, он тоже в цене, но в качестве некоего довеска к основному – финансовому благополучию лица и древности его рода. Знатный и богатый – наиболее уважаемый. Просто богатому, но не столь знатному может проститься многое, в том числе – его мутная история с дворянством. Ну а если умный, но беден и из плебейского племени – пощады не жди: засмеют, заклюют и вышвырнут.
Ничего удивительного, что пройти «решето» света с честью у Оноре не вышло. Мало того, получилось так, что Бальзака чуть ли не высмеяли[36].
Мемуарист-критик Этьен-Жан Делеклюз[37], оказавшийся свидетелем первого появления Бальзака в салоне мадам Рекамье, где хозяйка салона, «одетая в платье из белого муслина, перевязанного голубой лентой, сновала в проходах этого живого лабиринта и говорила каждому несколько дружеских благожелательных слов», писал:
«Вдруг вошла герцогиня д’Абрантес вместе с молодым человеком, впервые явившимся в салоне. Все замолчали, и внимание обратилось на новичка. Он был среднего роста, коренаст, черты его лица, хотя заурядные, указывали на необыкновенную живость ума, а пламенный взгляд и резко очерченные губы выдавали энергию мысли и пыл страстей. Видя это выражение естественной радости на энергическом лице, можно было представить себе лицо Рабле, о котором до нас не дошло никаких достоверных воспоминаний. Этот человек был Оноре де Бальзак, тогда бедный, малоизвестный сочинитель, но после – создатель “Человеческой комедии”. Наивная радость Бальзака, когда его представили хозяйке дома, была совершенно детской, казалось, ему пришлось собрать все остатки здравого смысла, чтобы не броситься в объятия всем присутствовавшим. Такая чрезмерная радость была бы даже смешна, когда бы не была так искренна и выражена столь откровенно. Но истинное чувство всегда рано или поздно трогает, и сцена эта, хотя и слегка забавная, оставила в памяти… лишь весьма благоприятное впечатление о характере Бальзака. Впрочем, разговор его был весьма умен…»{125}
Оноре ошибся. Тяжёлый бой, на который он решился, оказался проигран, ибо изначально был неравным. Необстрелянный новичок полез напролом. В этом и заключалась ошибка. То была ошибка необстрелянного.
Позже он напишет злые строки: «Дар быть всюду, как у себя дома, присущ лишь королям, девкам и ворам» («Блеск и нищета куртизанок»).
Свет не прощает ошибок. Он беспощаден к профанам и серьёзно относится к внешнему лоску. Поэтому лезть туда со своими правилами – всё равно что в чужой монастырь. Высшее общество готово принимать лишь сильных и выносливых. И конечно, знающих правила игры. Салон, где задавали тон мадам Рекамье и опытный интриган Шатобриан[38], вряд ли стоило брать с наскоку. Да, мадам Рекамье была уже в годах, но это ничего не значило.
Герцогиня д’Абрантес вспоминала:
«Г-жа Рекамье, как говорили тогда, была щеголиха, то есть женщина, которая доводит до излишества моду и всю шумную, бессмысленную свиту её… Её взгляд нежен и проницателен; её улыбка пленительна, её слова приятны; выражение голоса мелодично. Когда я увидела её в первый раз, она поразила меня. Я удивлялась ей с тем ощущением, какое испытывают перед созданием истинно прекрасным… В ней соединены простождушная прелесть, нежность, доброта, и всё это в таком согласии…»{126}
Оноре получил щелчок по носу – почти дружеский, но болезненный. И на том спасибо, господа. Ведь могло быть ещё хуже.
«…Талантливый человек десять раз на дню может показаться простаком. Люди, блистающие в салонах, изрекают, что он годен лишь быть сидельцем в лавке. Его ум дальнозорок… он не замечает окружающих его мелочей, столь важных в глазах света» («О художниках»).
«Чтобы завоевать положение, мало одного ума… надобно еще держать себя с умом!» («Блеск и нищета куртизанок»).
Как там у герцогини д’Абрантес: всяк сверчок знай свой шесток?..
Глава третья
O tempora, o mores[39].
Власть доказывает самой себе свою силу своеобразным превышением своих прав… Возведение в сенаторы лошади Калигулы, этот императорский фарс, никогда не сходил и не сходит со сцены.
В сентябре 1824 года скончался французский король Людовик XVIII де Бурбон. Последние дни он тяжело страдал одышкой и приступами подагры. Его почерневшие ноги, поражённые гангреной, уже не шевелились, и доктора объявили родственникам монарха, что дни Луи сочтены.
Король был бездетен, поэтому из самых близких рядом оказался младший брат усопшего, 67-летний граф д’Артуа, титулярный герцог Овернский. Именно он и явился престолонаследником, взойдя на трон под именем Карла X.
Новый Бурбон на французском престоле проявил себя достойным преемником старшего брата, оказавшись косным консерватором. Но если бы только это!
Реставрацию Бурбонов Карл X решил довести до победного конца, вернув Францию в лоно дореволюционных времён казнённого Людовика XVI. «Уступки погубили Людовика XVI, – обронил как-то Карл, – и у меня один выбор: сесть в седло или в тележку, в которой везут на гильотину». Слишком высокопарно выражался, ибо скакнуть в седло не решился, а умереть на плахе – тем более.
Пресса при Карле оказалась под жесточайшим государственным контролем. «Король царствует, но не правит!» – цитата из «Le National», стоившая её главному редактору трехмесячного тюремного заключения. Пострадали также газеты «Le Globe» и «Courrier Français». И это только из крупных изданий; мелкие газетёнки, как воробьи, забились под стрехи.