Людям, знавшим Оноре близко, порой казалось, что он готов обогнать самого себя…
Июльская революция не оправдала надежд. «Три славных дня» оказались насмешкой. Тех, кто проливал кровь на парижских баррикадах, власть имущих ловко использовала в своих меркантильных интересах. Гологрудая Свобода с картины Эжена Делакруа осталась на бобах: героев революции загнали обратно туда, откуда они пришли – на чердаки, в притоны и подвалы. «Июльскую революцию похоронили, заново замостив улицы», – это уже Бальзак-политик, кусавший локти, что не успел на баррикады в разгар разыгравшейся драмы. Зато сейчас он мог спокойно созерцать последствия того, что пропустил. А всматриваться пришлось… в пустоту.
«В октябре 1831 года Париж стал походить на казарму. Он грустит, лишенный удовольствий, литературы, денег, новостей и зрелищ». И за эту «казарму» парижане выходили с камнями на баррикады?! Было что-то обманчивое во всей этой тишине и скучном унынии. Неужели вновь обманули?
Обманули. И достаточно ловко, сохранив Трон (но без реальной власти), парламент (исключительно продажный) и карикатурное народовластие (без участия самого народа). Всё напоминало возвращение во времена Директории с её жаждой денег. На верхушке властной пирамиды вновь оказались банкиры и «акулы бизнеса». Жадные, хитрые и беспринципные. Только деньги! Остальное – просто так, игрушки, суета. Пусть даже кто-то живёт впроголодь. Тишина. Сейчас важнее всего лишь она – вплоть до мышиного писка, до звона в ушах. А всё потому, что тишину любят только они, деньги.
Итак, баррикады разобраны, а Трон… На троне этот, как его?.. Ну да, один из Бурбонов, правда, седьмая вода на киселе, Луи-Филипп, вернее – Луи-Филипп Первый, герцог Орлеанский. Первый ли, Второй – какая разница в конце концов!? Главное, чтоб тишина. Надёжная, звенящая, долгая; желательно – до скончания века. Чтоб никто не мешал. Ибо герцог Орлеанский – всего лишь ширма, вывеска, если хотите – некая дымовая завеса. Ведь правит Францией не он. Не он. Но кто?! Правят те, кто над Троном. После 1830 года у руля государства почти одни банкиры. А ещё лица, которые, пользуясь деньгами этих самых банкиров, ворочают миллионами. То есть банкиры и барышники – ростовщики, спекулянты, перекупщики, авантюристы и мошенники всех окрасов и мастей. Они и есть предприниматели.
Вообще, когда речь заходит о механизме, состоящем из тысяч шестерёнок, всегда имеется одна – наиболее важная, без которой невозможно заставить работать все остальные. Так вот, из всей теневой братии, стоящей над Троном, выделялся один, самый главный. Конечно же, француз; и, конечно, банкир. Самый заслуженный и пользовавшийся доверием большинства.
Речь о том, кто финансировал Июльскую революцию 1830 года. Его имя Жак Лаффит. Человек, осуществивший «три славных дня» и покончивший с Карлом X Бурбоном.
Всё получилось, как он хотел. Жак Лаффит обманул всех – павших на баррикадах и выживших, но вновь оказавшихся обманутыми. А потому – тишина! Забудьте про народные гуляния, фейерверки и бесплатное шампанское… Ти-ши-на. Везде и повсюду. Кто против – просто смутьян, для которого единственный путь – в каталажку. Обещанные маскарады и салют – всё потом, когда-нибудь. А сейчас ти-ши-на…
Что?! Вновь взбрыкнули лионские ткачи? К ногтю! Забыли г-на Фуше?! Уж он-то знал, как утихомирить непокорную чернь. Цыц, ти-ши-на. Глупцы, ведь Франция неслышно (буквально на цыпочках!) крадётся к своему мировому могуществу…
Сын бедного плотника, Жак Лаффит отродясь не думал, что ему придётся ворочать миллионами, и к своим восемнадцати годам мог сколотить табурет или кухонный шкаф не хуже своего отца. Да что там! Юному Жаку доверялось работать даже с заморским красным деревом. Однако стать профессиональным краснодеревщиком что-то однозначно помешало, после чего из родного Байонне плотник подался за лучшей долей в столицу.
Некоторые пишут, что Лаффит с юности мечтал стать банкиром. Вовсе нет. Хотя юный подмастерье имел одну важную черту, столь необходимую в бухгалтерском деле: бережливость. Она-то и сделала его тем, кем он стал.
Очутившись в Париже, безработный плотник долго не мог найти приспособления своим способностям, пока не очутился на пороге банкирского дома Жана-Фредерика Перрего. На дворе 1787 год, считаные месяцы до сноса Бастилии, всеобщего хаоса и появления «госпожи Гильотины». Но пока относительно тихо; лишь в рабочих кварталах по-прежнему шалят грабители.
У мсье Перрего всё чинно и ладно, ведь деньги любят тишину. Все более-менее важные частные контракты, а также дипломатические переводы, купля-продажа, а также миллионные кредиты – через банк Перрего. Доверяют не столько банку, сколько самому хозяину, имевшему серьёзных покровителей как во Франции, так и за её пределами. Даже деятели американской Войны за независимость – маркиз де Лафайет и Томас Джефферсон – решают свои финансовые вопросы в Европе исключительно через банк Перрего.
И вот однажды здесь появляется никому не известный приезжий, пожелавший работать в столь престижном учреждении. Но кем он видит себя в стенах банка? Плотником-краснодеревщиком? Курьером? Уборщиком? Принято считать, что Жак Лаффит пришёл наниматься чуть ли не бухгалтером. С чего бы вдруг? Поэтому будем объективны: парнишка явился в банк для устройства хоть кем. Ведь в серьёзном учреждении и зарплата соответствующая. Аксиома. Ничего удивительного, что плотника отправляют куда подальше. И он уходит. Туда, куда послали. Потому что привык, ведь не впервой.
А дальше произошло нечто непредвиденное. Выйдя из здания, юный Жак, выставленный вон, вдруг приметил между булыжниками, которыми был вымощен двор, какой-то блеск, после чего наклонился и подобрал… булавку. Да-да, уважаемый читатель, именно булавку, коими в те годы клерки скрепляли деловые бумаги. Ну и что, спросит кто-то. А то, что всё это время за молодым человеком внимательно наблюдали два глаза: то был острый взгляд банкира Перрего. И увиденное его немало озадачило. Только что вышедший от него юноша, заметив на земле булавку, поднял её и, сдунув всё лишнее, аккуратно приколол к своему сюртуку.
– Вернуть! – властно гаркнул банкир, повернувшись к своему помощнику.
– Кого? – подбежал к патрону взволнованный секретарь.
– Вон того малого, который только что вышел из здания банка, – показал Перрего через окно на человека во дворе. – Вернуть и привести ко мне в кабинет. Немедленно!
Через минуту Жак Лаффит уже стоял перед могущественным банкиром. Глядя на растерявшегося посетителя, хозяин кабинета был доволен: из этого экономного клерка впоследствии может получиться неплохой помощник. Правда, придётся поработать: тихая работа с деньгами сильно отличается от визга пилы и ударов молотка…
Банкир Перрего не ошибся. Сделав скрупулёзного и трудолюбивого клерка приказчиком, очень скоро в лице последнего он обретёт гениального заместителя. В годы Великой французской революции именитый банкир с головой окунётся в дела насущные, финансируя то тех, то этих. Мало того, Перрего поступит на военную службу и даже возглавит 9-й батальон 4-й дивизии.
Однако Революция всё больше и больше разочаровывала. Не пора ли спустить паруса, засомневался отчаявшийся банкир. И начинает прокручивать через свой банк «вражеские» деньги англичан, направленные против якобинцев. На чём, собственно, и попался. Оказавшись в тюрьме, Перрего вдруг осознал: дальше – гильотина. Пришлось раскошеливаться (за шефа раскошеливался Жак Лаффит). И вот Жан-Фредерик Перрего вновь на свободе, правда, не в Париже, а в тихой Женеве. А банком де-факто единолично управляет его помощник Лаффит.
Далее – смутные годы Директории и великая Империя Наполеона Бонапарта.
С Бонапартом сильно повезло: корсиканец оказался амбициозен и умён. А потому повелитель держался с банкирами исключительно на «вы». И те старались. Особенно Жак Лаффит, который после смерти патрона[50] взял бразды правления банком в свои руки. Возглавив финансовую компанию «Перрего, Лаффит & К», он становится финансовой опорой императора Наполеона. Отныне хранение золотого запаса и эмиссия бумажных денег – всё на плечах банкира.
Но это ничего бы не значило, если б не его поистине фантастическая пунктуальность в отношениях с клиентами и компаньонами. Достоверно известно, что Наполеон чрезвычайно доверял Лаффиту. И в этом император не обманулся. Так, после разгрома Бонапарта при Ватерлоо все долги разбитой французской армии перед поставщиками и кредиторами были оплачены именно Жаком Лаффитом, причём из своего кармана. Несмотря на то что в последние годы правления Наполеона Жак Лаффит участвовал в заговоре против императора, банкир оказался единственным, кому сосланный на остров Святой Елены свергнутый монарх доверил свои миллионы. И Лаффит не подвёл доверителя.
Вообще, Наполеон Бонапарт был небедным человеком. Его личное состояние к 1812 году равнялось 300 миллионов франков золотом! Даже будучи низложен, с молчаливого согласия Фуше он смог вывезти с собой из Тюильри три миллиона. Вместе с ними банкир Лаффит обязался сохранить шесть миллионов, принадлежавших Наполеону (и сдержал своё слово). Эти-то шесть миллионов и были главным капиталом императора на «чёрный день». Кроме того, у брата Жозефа числилось что-то около миллиона; чуть меньше – у принца Эжена Богарне (пасынка, сына Жозефины). У Жерома Бонапарта – два миллиона; примерно столько же у брата Люсьена… И всё это контролировал Жак Лаффит.
Но эти деньги, по мнению Бонапарта, ни в коей мере не должны были пойти на оплату в счёт содержания его на Святой Елене. Пусть оплачивают тюремщики, считал он.
Известно, что за неделю до смерти Наполеон составил два письма. Одно адресовалось Жаку Лаффиту, другое – барону Лабуйери.