«в соответствии со всеми правилами хорошего тона». Что, конечно, было аппетитнейшей газетной уткой[64].
В какой-то момент рядом с романистом появляется ещё один интересный персонаж – некто Лотур-Мезрэ. Его называли королём парижской моды; но для Оноре этот столичный денди нечто большее: он становится «долгоиграющим» прототипом бальзаковских персонажей. Друг юности другого «короля» – «короля прессы» Эмиля де Жирардена, – этот светский лев, как пишет Моруа, «смотрел на парижские бульвары, как на свою империю, на кафе Тортони – как на таверну дьявола, на Оперу – как на гарем»{195}.
Ну а публика и столичный бомонд отвечали ему взаимностью, жадно интересуясь привычками, выходками и жизнью того, кого в прессе уже начали называть лицом Парижа. Тем более что наблюдать было за чем.
А. Моруа: «Каждый день Лотур-Мезрэ украшал петлицу своего фрака белой камелией. Это стоило недешево, и благодаря цене цветка и неизменности привычки камелия в петлице стала “отличительным признаком светского льва”. Маниакальные пристрастия приносят известность скорее, нежели добродетели и талант»{196}.
Ничего удивительного, что Лотур-Мезрэ завсегдатай в знаменитом салоне Дельфины де Жирарден, супруги своего друга, где в облаке дыма от дорогих сигар за чашечкой кофе любили провести время Гюго, Ламартин, Сю, Дюма и, конечно, Бальзак. Последний, надо сказать, был наиболее обожаем хозяйкой. Оноре приятно бывать там, где ему несказанно рады. Здесь он свой, несмотря на бросавшиеся в глаза «недоразумения» в одежде и неумение вести себя в соответствии с принятыми правилами хорошего тона, которые – надо же! – когда-то сам издавал в своей типографии в виде брошюр. К чёрту правила! У Дельфины можно всё! По крайней мере расслабиться: говорить, что хочется, о чём хочется и когда хочется. И не воспрещается громко хохотать! Хоть когда и над кем. Ну и пусть, что иногда хохочут даже над тобой. В этом-то и шарм…
Альфонс де Ламартин: «Г-жа де Жирарден знала о моем желании познакомиться с Бальзаком. Она любила его так же, как я сам был расположен его любить. Ни одно сердце и ни один ум не могли бы нравиться ей больше. Ее чувства жили в унисон с его чувствами: на его веселость она отвечала шутливостью, на его серьезность – грустью, на его талант в ней откликалось воображение. Он также чувствовал в ней существо высшей породы и подле нее забывал все невзгоды своего неустроенного бытия. Однажды я приехал к Жирардену очень поздно, задержавшись из-за прений в палате; и тут я сразу же забыл обо всем: мой взгляд приковал к себе Бальзак. В нем не было ничего от человека нашего столетия. При виде его можно было подумать, что время передвинулось и что вы очутились в обществе тех бессмертных, которые, группируясь вокруг Людовика XIV, входили к нему запросто и чувствовали себя в королевском дворце как у себя дома, не возносясь и не унижаясь; это были: Лабрюйер, Буало, Ларошфуко, Расин и, конечно же, Мольер. Бальзак нес свой гений так просто, словно его не ощущал. Едва взглянув на него, я вспомнил об этих людях. И я сказал себе: “Вот человек, родившийся два столетия назад. Вглядимся же в него пристальней”…»{197}
Г-жа де Жирарден неплохо разбиралась в людях. Правда, как заметил Ламартин, у этой женщины «был лишь один недостаток – она слишком часто смеялась». Смеялась хозяйка – смеялись все остальные…
Правда, от смеха кокотки всегда исходит опасность. Известно, что любовником Дельфины де Жирарден был некий Дюрантон. Ухаживая за Дельфиной, этот самый Дюрантон вконец разорился, истратив на даму целое состояние. Однако, пожаловавшись на своё беспомощное положение, он не встретил со стороны г-жи же Жирарден ни толики сочувствия. Наоборот, та жестоко его высмеяла. И тогда Дюрантон решил покончить с собой, соблаговолив известить об этом бывшую любовницу. Получив зловещее письмо, Дельфина поспешила к нему, но… Но было поздно: она обнаружила того мертвым. Эта история наделала много шума. Как вспоминал Леон Гозлан, конец романа Бальзака «Блеск и нищета куртизанок», где главный герой, Люсьен де Рюбампре, привязав свой галстук к решетке камеры, повесился, напоминал читателю самоубийство Дюрантона.
Увязая всё глубже и глубже в долгах, смеяться Оноре хотелось всё меньше. К сожалению, литературный успех приносит не столько, сколько хотелось бы. А хотелось непомерно много. Тогда-то и возникла мысль, которая, надо думать, была навеяна поведением его товарищей – Эжена Сю и мсье Лотур-Мезрэ, мечтавших не сегодня, так завтра жениться на богатой вдовушке-герцогине.
И однажды Оноре решается-таки связать себя узами брака. Выбор писателя пал на некую Элеонору де Трюмильи, дочь барона Малле де Трюмильи из Дуэ, приходившегося Бальзакам родственниками. В годы Империи барон с семейством находился в эмиграции, но после свержения Бонапарта и реставрации Бурбонов де Трюмильи вернулся, после чего был обласкан королём. Таким образом, женитьба на Элеоноре помогла бы Оноре решить многие проблемы, в том числе финансовые. Кроме того, женившись на этой девушке, писатель смог бы обеспечить себе необходимый имущественный ценз для избирательной кампании, о чём в этот период всерьёз подумывал.
Но не случилось. Ни жениться, ни стать парламентарием.
Капризная (и неглупая) Элеонора, узнав о намерениях г-на де Бальзака, выразила своё решительное «фи!», что в переводе с могучего языка Мольера означает презрительное «нет!». О реальной причине столь категоричного неприятия руки и сердца именитого писателя история умалчивает, однако не исключено, что именно неблагополучная «кредитная история» романиста сыграла не самую последнюю роль.
Ну а что касается Бальзака-политика, то как член парламента он не сложился ещё по пути туда: избиратели не любят отдавать свои голоса за случайных кандидатов-политиков – пусть даже, если речь идёт об известных личностях. Ничего удивительного, что, имея в трёх округах хорошую поддержку со стороны влиятельных лиц, во всех трёх ему посоветовали не баллотироваться – ни от роялистов, ни от умеренных, ни от кого.
– Но почему?! – возмутился удивлённый Бальзак.
– Да потому, – ответили ему, – что у населения свои взгляды на дела насущные. Им лучше знать, за кого голосовать, ведь побеждают обычно местные…
Так что Оноре приходилось довольствоваться тем, что имел и умел. То есть писать и… кутить. И это теперь напоминало даже не «беличье», а какое-то «чёртово» колесо: писал и транжирил. Транжирил и писал…
С появлением денег Бальзак расширяет жилище. Он остаётся жить в доме на улице Кассини, но, оставив за собой первый этаж, перебирается на второй. Богатые ковры, мебель красного и чёрного дерева, позолота, мраморная ванна… Хорошо, когда ты молод и богат. Только надолго ли?
Эдмон Верде: «Бальзак страстно любил роскошь, величие, пышность, изобилие. Даже если бы он разбогател, он продолжал бы делать долги, потому что наверняка дал бы волю своему вкусу к роскоши, а это открыло бы ему широкий кредит. Но он не мог сделать этого теперь, когда ему нечем было оплачивать старые и новые долги, как только тем, что выходило из-под его пера! Насущное, излишнее, роскошь, фантазия! В его бюджете две последние статьи стояли на первом месте. А между тем пристрастие к роскоши приводило его нередко к опрометчивым тратам, а еще чаще, быть может, к бессмысленной и мелочной бережливости. Ему весьма часто приходилось страдать от этой страсти, вернее, от бедственного его материального положения. Отсюда постоянные его сетования, отсюда многочисленные поступки, противоречившие широте и величию его натуры»{198}.
В погоне за удовольствиями, которых ему не хватало, Бальзак мчится вперёд, не оглядываясь по сторонам. Однако собственные книжные герои не отпускают Оноре ни на шаг. Они копошатся в голове, прыгают перед глазами, стучат по письменному столу, требуя заботы и внимания. Иногда забираются туда с ногами и начинают паясничать. Эти забияки ведут себя как избалованные дети, будучи в полной уверенности, что их никогда не обидят и не бросят умирать с голоду.
Гюстав Ле Бризуа Денуартер сравнивает героев Бальзака с некими квартирантами: «…Как только он [Бальзак. – В. С.] заканчивает роман, все действующие лица этого романа, добрые и злые, изящные и уродливые, исчезали из его памяти, как уходят жильцы из квартиры, срок аренды которой истёк; их место занимали новые квартиранты, перестанавливающие всю обстановку по-своему, располагающиеся в его воображении, пока им тоже не придет время отсупить перед новыми пришельцами»{199}.
Ги де Мопассан позже напишет: «Персонажи Бальзака, не существовавшие до него, казалось, вышли из его книг, чтобы вступить в жизнь».
Бальзак – Зюльме Карро: «Целый месяц я не отойду от письменного стола: я швыряю ему свою жизнь, как алхимик бросает свое золото в тигель»{200}.
Из другого его письма Зюльме: «Я живу под игом самого беспощадного деспотизма – того, на который обрекаешь себя сам. Я тружусь день и ночь… Никаких удовольствий… Я невольник пера и чернил, настоящий торговец идеями»{201}.
И всё же Оноре чуть-чуть лукавит. Для тех, кого он добивался, у Бальзака всегда находилось свободное время. И тогда из «невольника» он превращался в страстного обольстителя.
После выхода «Шагреневой кожи», сделавшей её автора по-настоящему знаменитым, Бальзак стал у женской половины человечества, что называется, нарасхват. И дошедшие до нас письма говорят сами за себя.
Из письма Зюльмы Карро Бальзаку, 8 ноября 1831 года: