ах!.. Хотели видеть, госпожа маркиза – встречайте! Вот он я…
Первая встреча с аристократкой прошла в волнительном трепете. Со стороны маркизы отмечалось жадное любопытство увидеть того, с кем мечтали познакомиться и прикоснуться к его славе десятки тысяч женщин. Ну а Оноре… Он боялся лишь одного: обмануться в своих ожиданиях.
К счастью, всё сложилось прекрасно, они понравились друг другу. Наверное, г-жа де Кастри не могла не понравиться такому страстному мужчине, каким являлся Бальзак. Филарет Шаль так описывал маркизу: «Эта больная, искалеченная женщина, лежащая в шезлонге, томная, но не жеманная, ее благородное, рыцарственное лицо, профиль больше римский, чем греческий, волосы на очень высоком и очень бледном лбу»{208}.
Во время своего повторного визита Бальзак был щедр как никогда: он дарит маркизе несколько своих рукописей: «Полковник Шабер» («Мировая сделка»), «Поручение» («Le Message») и «Свидание». Госпожа де Кастри необыкновенно польщена.
«Но довольно о моих литературных делах, – пишет Бальзак маркизе. – Теперь, пожалуйста, позвольте выразить вам свою признательность, глубокую признательность за те часы, которые вы мне посвятили. Они навсегда запечатлелись в моей памяти, как дотоле незнакомые стихи, как мечты, что рождаются в минуты небесного блаженства, или те минуты, когда слушаешь прекрасную музыку. Я бы сказал вам, что начинаю страшиться столь сладостных и пленительных мгновений, если бы вы, как мне кажется, не стали выше таких банальных комплиментов; вам нельзя льстить, а нужно говорить только правду, это и будет свидетельство самого почтительного уважения»{209}.
Всё это уже наступление. На этот раз на боевом пути Оноре не форпост и даже не маломальская крепость. На его пути – настоящая цитадель. И взять её с ходу, понимает «завоеватель», вряд ли получится. Ни с ходу, ни грубым натиском, ни долгими уговорами. Цитадель берётся исключительно грамотным штурмом. Ну а то, что придётся штурмовать, Оноре ничуть не сомневался. Всё как всегда: каждая «крепость» требует индивидуального подхода.
В этот раз «штурм» напоминал истинное наслаждение. Как взявший след опытный сеттер, Оноре, чуть ли не затаив дыхание, начинает действовать. Бальзак вежлив, улыбчив и мил. Он – сама учтивость. Ведь на кону не куртизанка, а изысканная дама, которую заблаговременно следует изучить, выявив её слабые и сильные стороны. Из сильных бросались в глаза ум и серьёзность этой женщины. Опытный сердцеед Оноре сразу понял, что играть с маркизой в кошки-мышки вряд ли получится; в любом случае это будет непростая игра. Ведь госпожа де Кастри ещё и чрезвычайно проницательна. Не угодить бы самому в ловушку, выказав себя полным ничтожеством. Поэтому приходилось осторожничать. И наступать следовало со стороны её слабостей – чувственности, самовлюблённости и желания иметь рядом крепкое плечо. Ну а то, что все женщины падки до лести, это Оноре было известно и до встречи с маркизой. Так что учтивость и осторожность! И… тонкая лесть.
Журналист Арман Баше[69] отмечал: «По отношению к женщинам Бальзак был таким, каким показал себя в некоторых книгах – обаятельным, умеющим находить с ними общий язык; он никогда не торопил события, он хранил достоинство и ухитрялся войти к ним в душу; Бальзак многим обязан женщинам. Он обязан герцогине де Кастри тысячей рассказов из современной жизни…»{210}
За всем этим романист не сразу заметил, что госпожа де Кастри уже вовсю забавлялась стеснительным увальнем. Она умело строила глазки, призывно смеялась, чувственно дышала, заставляя кавалера краснеть от тайных нескромных мыслей, роем круживших в его холостяцкой голове. А ещё запросто разрешала молодому человеку просиживать у нее в будуаре до самой ночи. Впрочем, Оноре это чрезвычайно нравилось, ибо подобные отношения будоражили всё его естество.
Не нравилось другое: маркиза явно переигрывала его. Даже завлекая, она старалась держаться крайне осторожно, на позволительном для себя расстоянии. На таком расстоянии, что пару раз очень-таки легонько хлопнула ладошкой по его вмиг вспотевшей пятерне, потянувшейся куда не следует. Неужели всё то же, сомневался Оноре, – про сверчка и шесток? Ох уж эти маркизы и герцогини – с ними одна морока!
Впрочем, вздыхал влюблённый, ещё не вечер. Тем более что этих вечеров, судя по нешуточной обороне, будет не один и не два. Да хоть бы и двадцать два – он добьётся своего!
Маркиза де Кастри, как скоро понял Оноре, оказалась намного умнее, чем он предполагал. Кошки-мышки (в пользу обольстительницы) остались позади: теперь она его нещадно эксплуатировала, склонив публиковать статьи в пользу легитимистов, во главе которых стоял её незабвенный дядюшка, герцог Фиц-Джеймс.
– Это гениально! – раз за разом восхищается Бальзаком маркиза. – Всё, что выходит из-под вашего пера, уважаемый Оноре, просто уникально и неповторимо…
И Бальзак старается. Он никогда не был за правых, но какая разница, если эти самые легитимисты, установив крепкую власть, наведут в стране порядок? Тем более что позиция писателя чрезвычайно нравится несравненной маркизе.
Оноре запутался. Как выяснилось, он плохо разбирался в политике. Маркиза де Кастри крутила им как хотела. Не прошло и двух лет после свержения Карла X, как группа легитимистов во главе с невесткой г-жи де Кастри, герцогиней де Барри (из рода неаполитанских Бурбонов), затеяв бучу, вознамерилась усадить на французский престол сына герцогини – юного графа Шамборского. После этого начались аресты. В тюремном замке оказались и некоторые лица из окружения маркизы де Кастри[70].
Оноре, Оноре… Первой заволновалась ярая республиканка Зюльма Карро, которая, ознакомившись с очередной статьёй своего кумира в «Le Rénovateur»[71], поняла, что её друг находится под воздействием чьего-то пагубного влияния. Оноре сильно изменился, волнуется чуткая Зюльма; а всё потому, что пытается всюду успеть. Погонишься за двумя (да хоть десятью!) зайцами – поймаешь в лучшем случае одного.
Того же мнения придерживалась и мадам де Берни, о которой мы, читатель, почти забыли. Но нет, она жива и здорова, и ей пятьдесят пять. Весной 1832 года Лоре удаётся утащить обезумевшего от трудов праведных Оноре в Сен-Фирмен – в дом на опушке леса в Шантильи. Уф! Наконец-то он сможет собраться с мыслями и вновь спокойно поработать. Там, в Шантильи, он закончит «Тридцатилетнюю женщину»; и там же родится его «Турский священник» («Le Curé de Tours»).
О, Dilecta! Кто, как не она, смогла в очередной раз вдохновить этого гения пера на создание очередного шедевра. А Париж-эгоист уже требует его обратно: хватит расслабляться, кто за тебя будет работать?!
И вот Оноре вновь в столице, и… И хоть уезжай обратно. В Париже свирепствует холера! Люди в панике разъезжаются кто куда. Бальзак в нерешительности. Уехать? Куда, в деревню? В какую, их несколько. Опять в Ангулем, к Зюльме? Вряд ли. А вот жениться…
Маркиза де Кастри – «цитадель», некий «долгоиграющий проект», журавль в небе. А может, остановиться и взять штурмом очередной «форпост»? В Туре у Оноре остались друзья детства. Правда, сейчас его интересовал только один – вернее, одна: некто баронесса Дербрук, урождённая Каролина Ландрьер де Борд. Вообще, баронесс было две, но сестра Каролины, насколько помнил Бальзак, была настолько маленькой и неказистой, что о ней даже не хотелось думать. Другое дело – мадам Дербрук, чей муж скончался через шесть лет супружеской жизни, оставив вдове огромное состояние. Итак, в объективе вдова: далеко не юна, но богата и одинока. Быть может, быть может… Замок в Саше, сообщает г-н де Маргонн, в его распоряжении; если что, туда же подъедет и богатая вдовушка. Пожалуй, он так и сделает: поедет в Саше.
Тем временем мадам де Берни зазывает Оноре в Ньевр, где после развода с мужем поселилась у гостеприимного родственника, генерала Аликса, глухого старика, где, к слову, работала над корректурами «Сцен частной жизни». С другой стороны – герцогиня д’Абрантес, которая со своими мемуарами изрядно надоела. Нет-нет, если ехать – так только в Саше, к г-ну де Маргонну. Правда, денег, как всегда, кот наплакал. Что за жизнь! Но, главное, убежать!
В Саше было тихо, уютно и гостеприимно. Тепло, птички за окном, опьяняющий воздух.
«Саше, прекрасное имение, расположенное в семи лье от Тура, принадлежало г-ну М[аргонну], другу нашей семьи, – пишет Лора Сюрвиль. – И у него Оноре находил в любое время подлинное гостеприимство и самую теплую привязанность. У этих друзей он обретал спокойствие, коего был лишен в Париже. Он написал там несколько книг, в том числе “Луи Ламбера”, “Лилию долины”, “Поиски Абсолюта” и некоторые другие»{211}.
Потому и писалось отлично. На сей раз он пишет о себе. С кончика пера вместе с чернилами на листах рождается очередной шедевр Бальзака – «Биографические заметки о Луи Ламбере» («Луи Ламбер»). Работалось легко, ведь выдумывать почти ничего не пришлось, лишь вспоминать своё одинокое детство. Вандомский коллеж, тоску, обиды, одиночество без края и границ… Всё возвращалось на страницах его новой книги. Правда, для привлечения читательского интереса пришлось много философствовать, рассуждая о сотворении мира, что в конце концов сделало книжного Луи Ламбера явно вымышленным героем, но никак не живым. Философские взгляды Луи Ламбера, как понял читатель, явились взглядами самого Бальзака. Реальными получились лишь воспоминания о детстве.
«Чрезвычайно интересно остановиться на образе жизни Бальзака в Саше, – вспоминал Ж. де Маргонн. –