Как видим, и хочется, и колется. Осторожность! Ещё раз осторожность, предупреждает Ганская. Иначе для неё – гибель. Теперь всё серьёзно, их переписка должна держаться в строгом секрете. Только Он и Она. Цементирующим элементом их отношений должна стать именно секретность. Молчок! Он и Она.
Однако соблюсти секретность можно где-нибудь в Париже, но никак не в провинциальной глубинке, каковой являлась украинская Верховня. Любое послание из внешнего мира здесь моментально доставлялось хозяину усадьбы, г-ну Ганскому собственной персоной. И если бы Бальзак отправил письмо на имя Эвелины Ганской в Верховню, то первым, кому оно попало бы в руки, стал бы её муж. Как он отнесётся к тому, что жена переписывается с каким-то французом, не трудно догадаться. Поэтому такого исхода событий нельзя было допустить ни в коем случае!
Следовало что-то придумать. Но сколько бы Эвелина ни думала, мысли сходились на одном: следовало обзавестись надёжным союзником. Делать ставку на болтливых племянниц не приходилось, поэтому пришлось довериться преданной гувернантке Лоретте (Анриетте Борель), обязанной хозяйке как никто другой. Польщённая доверием Эвелины, та незамедлительно даёт согласие. (Позже швейцарка будет сильно сожалеть о своей минутной слабости (ведь она, выходит, обманывала пана Ганского), но только не тогда, в самом начале этой истории.)
План заключался в следующем. Бальзак сможет беспрепятственно отправлять в Россию корреспонденцию, если она будет адресована не Ганской, а… мадам Борель. Тайна переписки – святое; перлюстрацией писем в Верховне никто не занимался, поэтому корреспонденция из Парижа на имя гувернантки (уроженки Швейцарии) не вызвала бы никаких подозрений.
Во Францию летит письмо от г-жи Ганской, в котором писателю сообщаются данные фиктивного адресата. Осталось дождаться ответа.
Так началась, пожалуй, самая страстная переписка «суматошного девятнадцатого века», сравнить которую можно только с письмами Наполеона, адресованными любимой Жозефине. (Хотя куда скудному на эпитеты Бонапарту до Бальзака!)
О, эти женщины! Они что спички: вспыхнув разом, своим жаром способны испепелить полмира…
Угодить впросак можно двумя способами: либо по неосторожности, либо по собственной глупости. С г-жой Ганской у Оноре вышло до слёз обидно, ибо, будучи достаточно щепетильным в делах сердечных, он угодил впросак настолько глупо, что оставалось единственное – искусно оправдываться, подключив все свои навыки писательского мастерства. И, даже заметая следы, он до последнего терзался: поверит ли ему полька?
А ведь как всё хорошо начиналось! Уже в первом своём письме Бальзак признаётся Чужестранке в любви, называя её то «предметом сладчайших грёз», то просто «ангелом» или «моей незнакомой любовью». Смелое начало.
Однако творческий человек, даже если он и старается быть внимательным, обычно страдает рассеянностью. Слишком много всякого и разного витает в его одарённой голове, чтобы суметь сосредоточиться на чём-то одном.
Переписка с друзьями и поклонницами не только отвлекала от работы, но порой сильно утомляла. Именно по этой причине Оноре когда-то поручил Зюльме Карро взять на себя обязанность отвечать на его многочисленные письма. Надо сказать, Зюльму это тоже сильно отвлекало, но она понимала, что её дела не шли ни в какое сравнение с тем, чем занимался литературный гений. Хорошо зная стиль и общую направленность бальзаковских писем, помощница быстро усвоила это нехитрое дело и довольно ловко с ним справлялась. Навязывающихся и наглых умело отшивала; да так, чтобы не было обидно. Сентиментальных и вежливых ободряла; а своенравных и возмущённых искусно успокаивала.
И так продолжалось до поры до времени, пока… едва не разразился скандал. И связано это было как раз с г-жой Ганской.
Итак, через какое-то время Эвелина получает из Парижа первое письмо. Как мы понимаем, адресовано послание было «мадам Борель», проживавшей где-то в Верховне, то бишь у чёрта на куличках. По получении послания гувернантка тут же передала его хозяйке. Сгорая от нетерпения, Ганская, уйдя к себе, вскрывает конверт и начинает жадно читать. Первое чувство, испытанное Эвелиной, надо думать, было одно: стыд. Прежде всего за розыгрыш, организованный ею же самой. Французский писатель отнёсся ко всему очень-таки серьёзно, что и смутило женщину. Поэтому, чем больше читала, тем больше наливалось пунцом её лицо.
«Вы были предметом моих сладчайших грез!.. Если бы вы могли видеть, как подействовало на меня ваше письмо, вы бы тотчас заметили благодарность любящего, сердечную веру, нежную чистоту, которые связывают сына с матерью… все уважение молодого человека к женщине и прекраснейшие надежды на долгую и пылкую дружбу…»{262}
Письмо прочитано, осталось переварить содержимое. Розыгрыш, с которого всё начиналось, оказался неуместным. Бальзак оказался не только человеком серьёзным, но, судя по строчкам письма, настолько надёжным, что с ним, пожалуй, можно было завязать дружбу. И это при том, что сама Эвелина первоначально не могла об этом даже мечтать. Ей предлагает переписку, называя «предметом моих сладчайших грез», сам Оноре де Бальзак! Уж не сон ли?! Умопомрачительно, невероятно!
И всё же Ганская, будучи довольно сметливой женщиной, осторожничает. Она замужняя женщина, у которой с законным мужем малолетняя дочь; с супругом у неё прекрасные отношения, жизнь проходит в относительном достатке. Обзавестись автографом именитого писателя – это всё, чего она добивалась своими письмами в Париж. Цель достигнута, а потому можно, пожалуй, остановиться. Раз и навсегда, будто ничего и не было. Как быть? И что делать? Извечные (и самые сложные!) социальные вопросы.
Отмахнуться, понимает Эвелина, настоящее свинство. И она принимает непростое решение: следует отвечать.
И вот когда терзаемая нехорошими мыслями Ганская садится писать ответ, в котором намеревалась сказать своё решительное «да» в пользу переписки, случилось нечто совсем неожиданное. К ней вошла Лоретта и известила о получении ещё одного письма от г-на де Бальзака.
– Где оно?! – спрашивает Эвелина.
– Вот, госпожа, – отвечает гувернантка. – Прошу…
Ганская лихорадочно хватает послание, отправляет сообщницу, а потом с волнением начинает читать. И… холодеет. Вновь и вновь она пробегает глазами по конверту, по строкам письма и… ничего не понимает. Мало того, она сильно встревожена. Что за чушь?! Судя по содержанию, послание адресовалось именно ей; да и писал его, если верить подписи, мсье Бальзак. И всё бы ничего, если б не одно существенное «но»: почерк.
Эвелина достаёт из шкатулки первое письмо от Бальзака, читает его… Так и есть, два разных почерка. Что же получается, мсье Бальзак дурачится над ней?!
Пани Ганская не ошиблась. Второе письмо не только было написано другим почерком, но и несколько отличалось слогом. Послание было запечатано чёрным сургучом. Причина недоразумения заключалось в том, что его писал не Оноре, а Зюльма Карро, которой, как мы помним, романист иногда поручал на его письма отвечать за себя. В те дни Зюльма находилась в трауре (у неё умер один из родственников), отсюда и чёрный цвет сургуча. Но кто об этом мог знать в Верховне?
Голова Эвелины идёт кругом. Это что же получается: не она, а именно француз затеял подленькую интригу, целью которой, скорее всего, было всего лишь посмеяться над наивной провинциалкой?! Ну не дурочка ли, а? Довериться французу?! Получается, не она – а её разыграли! Провинциалка, возомнившая о себе невесть что…
Эвелина на грани истерики. Какое из этих двух писем от г-на де Бальзака? И, вообще, писал ли он ей? Или вместо именитого романиста это сделал за десять су какой-нибудь хлыщ? А вдруг этот неизвестный бумагомаратель устроит так, что о переписке узнает Венцеслав?! Слёзы так и капают с её ресниц. Ещё… и ещё.
Всё походило на кошмарный сон. Какое-то сумасшествие, право. Хватит! Эвелина старается взять себя в руки. Что делать? И как быть? Мысли разлетались, как почтовые голуби в местной голубятне. Действовать! Нужно действовать. И прямо сейчас – не завтра, не послезавтра, а именно сейчас! – написать мсье де Бальзаку письмо. И спросить – прямо (и строго!), что всё это значит? Необходимо потребовать… да, пусть объяснится. Она получила два разных письма, подписанных его именем, – какое из них настоящее?! Что происходит, господин де Бальзак?! Вы меня разыгрываете, насмехаетесь, да?! Если так – зачем юлить? Не лучше ли сказать всю правду? Иначе какая может быть дружба, пусть даже по переписке, между людьми, которые держат камень за пазухой? Для полного доверия нужны доказательства преданности, пока же всё очень-таки неопределённо и даже… подозрительно! Ответьте честно, мсье де Бальзак: с вашей стороны, уважаемый, это было просто шуткой?..
Эх, влепить бы пощёчину! Чтоб яркое пятно во всю щёку. Какое это наслаждение – унизить негодника. Только где он? То-то и оно, что в далёком Париже. Объяснений! Пусть объяснится. И Ганская отправляет во Францию очередное письмо.
Удар оказался слишком неожиданным. И его следовало немедленно парировать. В противном случае, понимал Бальзак, их переписка рисковала прерваться, по сути, даже не начавшись. И Оноре судорожно пытается исправить допущенную оплошность.
Бальзак – госпоже Ганской, январь 1833 года:
«Вы страшитесь стать предметом шутки? С чьей же стороны? Со стороны бедняги, который вчера был и завтра еще окажется жертвой своей почти женской стыдливости и застенчивости, своих верований. Вы требуете объяснить несхожесть почерка в двух полученных от меня письмах, вы полны недоверия; но у меня столько разных почерков, сколько дней в году, однако при этом я самый постоянный человек на свете. Моя переменчивость лишь следствие фантазии, я могу вообразить все что угодно и при этом останусь девственным»»