Эвелина Ганская для Оноре де Бальзак – своеобразный крест, который тот был вынужден нести до конца жизни. Тот самый случай: вляпался.
Графиня Гидобони-Висконти явилась отдушиной. Сара подарила Оноре пять самых плодотворных лет творчества, радость плотской любви, счастье общения. Будучи реалисткой, она заменила писателю выдуманную Ганскую, которая – да, существовала, – но только где-то там, очень далеко. Да и была ли на самом деле? Была: в письмах.
Зато Сара была рядом. И ради своего возлюбленного, помогая и поддерживая его, могла пожертвовать многим. Графиня Висконти, в отличие от графини Ганской, вовсе не пыталась кого-то оттеснить локтями, выпячивая собственную значимость; она просто хотела быть рядом. Вообще, такое поведение называется альтруизмом. Так что мадам Гидобони-Висконти в жизни Бальзака – это женщина-альтруист (в отличие от всё той же госпожи Ганской). В один ряд с Сарой можно смело поставить остальных женщин в окружении романиста, помогавших ему ради того, чтобы именно помочь, а не ради желания прославиться: сестра Лора Сюрвиль, мадам де Берни, Зюльма Карро, герцогиня д’Абрантес. Все остальные – постольку-поскольку. Но даже на это «постольку-поскольку» не была способна лишь одна – пани Ганская, эгоистка во всём.
Ничего удивительного, что Сара Гидобони-Висконти никогда не задумывалась о том, чтобы коллекционировать и тщательно складировать (как делала наивная Ганская) письма г-на Бальзака. К чему, зачем, для кого? Подобные мещанские штучки для Сары были изначально чужды; главное, считала она, не письма – отношения! (Вы слышите, глупышка пани Ганская?!) Графиня Висконти была выше провинциальных хитростей. Ей, Саре Гидобони-Висконти, был важен сам Бальзак, а не его посмертные следы в виде любовных писем и прочей чепухи. Именно поэтому интимная переписка Оноре и г-жи Висконти тут же сжигалась, вследствие чего до нас дошло (почти не дошло) слишком мало писем.
Парадокс: г-жа Гидобони-Висконти, не боявшаяся мужа и людской молвы, всю переписку с романистом безжалостно уничтожала; зато пани Ганская, так переживавшая, чтоб её, такую всю честную и верную супругу, никто не смог скомпрометировать, – так вот, эта самая Ганская тщательно хранила переписку с Бальзаком, трясясь над ней, как Кащей над златом. И понять, в общем-то, панночку можно: ведь это были письма гениального человека, адресованные простой провинциалке. То были послания ЕЙ! ЕЙ от БАЛЬЗАКА!
В этом и заключалась тщеславная двуличность избранницы гения. Ганская – как мартовская кошка, которая втайне от хозяина выбегала «прогуляться», чтобы потом (желательно, чтоб опять никто не видел) по-тихому вернуться на тёплую печь. И на фоне этой «кошечки» даже такая эротоманка, как графиня Висконти, морально выглядит намного чище и даже нравственнее. Сара, по крайней мере, честна – перед собой и своим интимным другом. Она не терзает ни себя, ни его. Как отмечает Цвейг, эта женщина благородна и независима. А это в отношениях кое-что значит. Ну а самой графине было всё равно, что о ней болтает развращённый Париж – город, погрязший в лицемерии и ханжестве.
И Оноре Сару обожал! Он появлялся с ней в Опере («у итальянцев»), где у них своя ложа; в дорогих ресторанах и… на Елисейских Полях. Да, именно там, где проживала Сара.
Если Эвелина Ганская, находясь за тысячи вёрст от Парижа, пытается в своих письмах к Бальзаку предстать этакой паинькой и даже наставницей великого Мастера, то действия г-жи де Гидобони-Висконти отличаются полной тому противоположностью. Саре наплевать на письма и прочие жалкие сюсюканья. Для этой женщины главным являлся сам Бальзак, а не то, что вокруг. Впрочем, вокруг волнует её тоже, ведь Сара в центре многочисленных житейских проблем Оноре. И прежде всего её волнуют кредиторы. Нападки кровожадных осьминогов не прекращаются ни днём, ни ночью. И она помогает чем может, раз за разом ссуживая Бальзака деньгами. Но ветреный Оноре настолько запутался, что выручать должника становилось всё труднее и труднее…
У Ганской же свои проблемы. Эвелине раз за разом сообщают в Верховню о «похождениях» её Оноре, отчего та впадает в неистовство, засыпая любовника укорами. Бальзак, не понимая, в чём его оплошность, пытается за цветастыми фразами разуверить Еву в «ошибке».
«Г-жа Висконти, о которой вы упоминаете, – пишет он Ганской, – одна из самых достойных женщин, она преисполнена бесконечной, исключительной доброты. Нежная, элегантная и красивая, она помогает мне влачить бремя моей жизни. Она нежна и все же преисполнена твердости. Она непоколебима и непримирима в своих воззрениях и антипатиях. Она необычайно искренна в обхождении. Но она была не слишком счастлива в жизни. Вернее, обстоятельства, в которых находятся она и граф, не вполне гармонируют с великолепным именем, которое они носят…»{353}
Ева, Ева… Как ты, однако, далека. А вот Сара…
Сара была соблазнительна и страстна. Главное, она была рядом и всегда готова его порадовать. И в этом графине Висконти никто не мешал – ни муж, ни свет и ни Париж. Он и Она. Как Оноре мечтал, чтобы рядом была Ева! Но мечты раз за разом превращались в пресловутые утраченные иллюзии… Ганской всегда не было рядом, и это для Оноре являлось большой трагедией. Даже обнимая в темноте Сару, он представлял, что эти ласки, поцелуи, стоны ему дарит Ева. Бальзак постоянно жил в некоем самообмане. Ещё страшнее было то, что с каждым днём образ Ганской мерк, превращаясь в мутный силуэт, который рассматривают сквозь матовое стекло. Со временем этот силуэт всё больше и больше начинал походить… на Сару. Он и Она. Ева. Сара…
Иногда он путался и, обращаясь к графине Висконти, называл её Евой. Впрочем, Сара никогда на него за это не обижалась. Она вообще не обижалась, эта милая женщина. Наверное, любила. Потому что страстно целовала. Потому что была рядом. Потому что… Сара… Ева… Нет, Сара… Обычно, когда он путался, то после этого старался молчать. Ведь именно в такие минуты Оноре начинал ощущать что-то сильное, жаркое и живое, скользящее по его лицу. То были жадные губы женщины, которая его любила. Сара…
Г-жа Гидобони-Висконти не случайно слыла опытной любовницей. Общаясь с Оноре, Сара знала, что делала. И старалась, чтобы Бальзаку рядом с ней было легко и свободно. А он по-прежнему бредил: «кружева»… «кружева»…
– Кружева? – спросила однажды она, сильно удивившись.
Оноре объяснил.
– Только и всего?!
– Ну, не только… – замялся было Оноре.
Сара звонко рассмеялась:
– Милый мой, ты как был малышом, так им и остался: наивным, доверчивым и добрым. Значит, кружева?..
– Ну да, – мотнул головой Оноре.
– Что ж, хотел – получи!
Последних слов он почти не слышал. Сара могла позволить себе то, что никто из его предыдущих любовниц даже не мог себе представить. И даже… предложить.
Кружева… Кружева… После его знакомства с этой удивительной женщиной Оноре всё реже и реже грезил тем, чем грезил многие годы с того бала в Туре, когда случайно оказался среди блистательного женского круговорота. И вот однажды эти грёзы прекратились окончательно. В тот самый день (вернее – ночь), когда великолепная г-жа де Гидобони-Висконти доказала ему, что даже грёзы могут сбываться. Правда, потом он долго смеялся: оказывается, дело вовсе не в этих самых кружевах; и даже не в том, на ком они прекрасно смотрятся. Секрет, раскрытый обворожительной Сарой, скрывался совсем в другом – в умении не только виртуозно очаровывать, но и… ловко сбрасывать эти самые кружева.
Оказывается, иногда грёзы способны воплощаться в жизнь. Даже иллюзии – если и утрачиваются, то всего лишь частично. И описание любовных сцен с участием леди Дедлей в «Лилии долины» – полное тому доказательство.
Безжалостный Париж серьёзно пугал. Париж – это судебные приставы, кредиторы и (чёрт бы их побрал!) национальные гвардейцы, которым, казалось, даже нравилось издеваться над уважаемым всеми человеком. Однажды какому-то солдафону пришло в голову на повестке, адресованной писателю, сделать глумливую приписку: «Господину де Бальзаку, именуемому также “вдова Дюран”, литератору, стрелку первого легиона…» Хорош стрелок, нечего сказать! Открыто издеваются. При всём напряжении мысли Бальзак никак не мог вспомнить, когда в последний раз брал в руки ружьё. И брал ли вообще? «Стрелок первого легиона»…
У него начинают сдавать нервы. Нужно бежать. Куда? В Россию, в Сибирь? На Украину к Ганским? Но и туда не подашься: переписка с Евой превратилась в некий обязательный атрибут – не более. Несколько писем в год – ещё не повод навязывать своё присутствие.
«Эта охота с гончими, в которой Бальзак оказался дичью, изнурила его, – пишет А. Моруа. – Он чувствует, что у него “нет ни мыслей, ни сил, в душе тоска”, он не может работать. Куда бежать от своры лающих псов?..»{354}
Ева была непростительно далеко. Но теперь рядом с ним умная и обаятельная «белокурая красавица» Сара Гидобони-Висконти. Тем более что и сам граф (муж Сары) в восторге от Бальзака. Не удивительно, что супружеская чета раз за разом вызволяет писателя из самых, казалось бы, затруднительных ситуаций, спасая то от тюрьмы, то от лямки гвардейского стрелка. Пытаясь хоть на какое-то время оградить друга семьи от невзгод, они поручают ему «непыльное дельце» в Италии, связанное с наследством графской семьи (ведь Бальзак – какой-никакой юрист).
С Италией такая история. У графа Гидобони-Висконти недавно умерла мать. Пьемонтские сеньоры Гидобони были тесно связаны с миланскими герцогами Висконти. С какого-то времени управление имуществом итальянского клана оказалось в руках графа Жозефа Сормани-Андреани. После того как муж Сары задумал продать часть своего имущества, оставшегося от матери, возникла необходимость ехать в Италию. Тут-то и возникли проблемы. Мало кто знал, что у себя на родине граф Гидобони-Висконти слыл карбонарием. Это подтверждалось тем, что многие его близкие друзья (например, герцог Литта и маркиз Адда) были вынуждены эмигрировать. Вернуться в Милан означало бы подвергнуться лишениям, в частности – оказаться без собственности. Вот когда пригодился «семейный юрист».