ха к Лоре. Ей удалось обнаружить местонахождение этой улики, подкупив горничную мадам Жюно. Генерал, чей вспыльчивый нрав был притчей во языцех, ринулся домой и обнаружил письма. Затем он обрушился на Лору, едва не задушив ее.
Жюно был взбешен и хотел вызвать Меттерниха на дуэль. Он даже подготовил соответствующее послание австрийцу, предложив ему, против правил, выбор оружия. Но Лора порвала письмо и бросила его в камин.
В разразившемся скандале принимал участие, наверное, весь Париж. Речь уже шла о разводе, когда мадам Меттерних намекнула Жюно, что роль Отелло ему не подходит, ведь он и сам вел далеко не монашеский образ жизни. Жюно лишь грустно рассмеялся в ответ, но конфликт был замят, более того, сама Лора в своих «Мемуарах» впоследствии утверждала, что муж сам попросил у нее прощения, умоляя не бросать его.
Почти весь 1809 год Жюно вновь воевал в Германии, а в 1810 году судьба вновь забросила его на Пиренейский полуостров, но на этот раз он взял Лору с собой. Та вновь была беременна, и Жюно оставил ее в захваченном французами испанском укрепленном городе Сьюдад-Родриго, а сам отправился в очередной поход в Португалию. В Сьюдад-Родриго двадцатишестилетняя Лора не имела никаких известий о муже. Вообще из Португалии не было практически никакой информации, и никто не знал, что там происходит.
Подобная неизвестность, длившаяся уже несколько месяцев, была тяжелее, чем самая неприятная новость. Новостей одновременно и с нетерпением ждали, и боялись. Наконец в дом, где жила герцогиня д’Абрантес и находившаяся при ней баронесса Томьер, явился измученный гонец с письмом от Жюно.
Как потом выяснилось, не видя никакой другой возможности связаться с женой, Жюно написал сразу три письма и передал их трем гонцам-португальцам, пообещав каждому, кто доставит письмо, по тысяче реалов. Два гонца погибли, а может быть, просто испугались долгой и опасной дороги, и лишь третьему удалось благополучно добраться до Сьюдад-Родриго.
Ничего особо утешительного в этом письме не было, но главное — муж, хотя и находился в бедственном положении, был жив, интересовался здоровьем супруги и выражал надежду на скорую встречу.
А состояние здоровья Лоры было не самым блестящим. Она тяжело переносила беременность, и к тому же жизнь в полуосажденном и унылом Сьюдад-Родриго была ей в тягость.
Наконец, в ночь на 25 ноября 1810 года у Лоры родился мальчик, которого она назвала Адольф-Альфред-Мишель.
Через несколько недель после родов Лора с сыном, кормилицей, мадам Томьер и ротой охраны была переправлена в Саламанку, где губернаторствовал генерал Тьебо — старый боевой друг Жюно, бывший начальник его штаба. Он разместил мадам Жюно с младенцем в лучшем доме, в котором до этого жил маршал Ней.
В мае 1811 года после неудачи французов в Португалии корпус Жюно был распущен, а сам генерал, едва оправившийся от очередного тяжелого ранения в голову, наконец получил возможность вернуться во Францию, где он не был уже больше года, отдохнуть и несколько поправить свое здоровье лечебными ваннами.
Жюно с нескрываемой радостью сообщил эту новость жене:
— Лора! Мы возвращаемся во Францию! Все горести забыты, ура!
Семейство Жюно в сопровождении жены генерала Томьера, оставшегося в Испании и впоследствии убитого в битве при Саламанке, отправилось в сторону Байонны. Дорога от Бургоса до границ Франции считалась опасной, и Жюно лично командовал выделенным ему отрядом прикрытия.
В Вальядолиде небольшая экспедиция остановилась на два дня в доме маршала Бессьера. Покидая гостеприимного маршала, Жюно воскликнул:
— Дай Бог, чтобы дальше мы жили счастливее, нежели в эти прошедшие годы!
Весь остаток 1811 года прошел для Жюно на этой счастливой ноте, среди чисто семейных радостей и друзей. Но не такой он был человек, чтобы долго предаваться отдыху, когда каждому французу, а тем более высокопоставленному генералу стало очевидно, что над Францией вновь заклубились грозные тучи войны. Поход на холодные снежные равнины России сделался неизбежным.
Поход в Россию, как известно, завершился полной катастрофой. Чудом оставшийся в живых Жюно стал раздражительным и замкнулся в себе. А тут еще эти ужасные головные боли — следствие нескольких тяжелых ранений в голову. На современном языке эта болезнь, приведшая Жюно впоследствии к трагическому финалу, называется вполне определенно: глубокая душевная депрессия, сильное психическое переутомление.
Бог может простить нам грехи наши, но нервная система — никогда. Как прав был Наполеон, говоря пятнадцатью годами раньше в Италии: «Здоровье необходимо на войне и ничем не может быть заменено».
Описывая физическое состояние прибывшего в конце концов в Париж Жюно, Лора отмечала:
«Со времени возвращения из России Жюно терпел жестокие страдания от своих ран. Особенно последняя, полученная им в Испании в 1811 году, имела пагубные следствия для его организма. К этому присоединилась боль от тяжкой раны, нанесенной ему в Италии при Лонато. Все это, вероятно, поразило мозговые фибры его и расстроило равновесие в них. Жюно нисколько не потерял своих умственных способностей, но был в каком-то странном состоянии. Часто он оставался в беспамятстве целый день, а ночью уже совсем не мог спать. Горько было глядеть на него!»
Но что значили физические страдания по сравнению со страданиями душевными? Жюно был всего сорок один год, а коллекционирование неудач и неприятностей в последнее время сделалось для него чем-то привычным, как для других коллекционирование монет, трубок или бутылочных пробок.
Жюно никогда не роптал и не жаловался, но события, произошедшие в России, стали причинять Жюно боль более сильную, чем боль физическая. Для человека прямого и открытого, для которого не существует полутонов, а все четко и ясно делится на черное и белое, нет ничего более мучительного, чем неопределенность, чем разочарование в казавшихся незыблемыми идеалах, чем осознание того, что то, что всегда казалось ослепительно белым, в реальности оказывается если не черным, то каким-то грязно-серым. Когда это осознание происходит — это равносильно потрясению, шоку, вслед за которым, как правило, следует пустота, апатия, полная потеря всякого интереса к жизни. Нечто подобное произошло с Жюно после возвращения из России.
Однажды вечером Жюно сидел у себя дома в обществе Альбера Пермона и своих боевых друзей Дюрока и генерала Валанса. Последний чувствовал к Жюно глубокую привязанность, особенно по возвращении из России, где он командовал кирасирской дивизией.
Вскоре доложили о приезде графа Нарбонна. Жюно бросился к нему, обнял и подвел к Лоре, восклицая:
— Это не только мой друг, но и благородный боевой брат!
Разговор зашел о проигранной кампании и об императоре.
— Я страдаю здесь, как страдал там! — вдруг воскликнул Жюно.
Затем он положил голову на плечо Лоры и горько заплакал. Во все времена их брака она не видела ничего подобного. Сколь же велико было страдание Жюно, если он позволил себе подобное в присутствии генералов, с которыми он прошел через огонь многочисленных сражений.
— Жюно! Жюно! — сказал ему Дюрок твердым голосом. — Ты несправедлив к императору. Он любит тебя! Да, я клянусь, что он любит тебя, как прежде…
Дюрока активно поддержал генерал Нарбонн.
— И это говорите мне вы! — отвечал Жюно. — Нет, я очень даже справедлив, Наполеон не любит меня больше, и, если я смею сказать вам, он не любит всех нас.
Его голос, его вид, все было в нем удивительно, когда он говорил это. Лицо его выражало все благородные, нежные чувства оскорбленной души. Но особенно поразила всех та электрическая искра, которая блеснула в огненном его взгляде и передалась сердцам его товарищей. Правда, все они молчали, но несомненно, что в душе каждого из них тайный голос отвечал голосу старого друга, непризнанного в минуту скорби, отвергнутого просителя, между тем, как он требовал не мести, не орденов, не милостей, а всего лишь сердечного слова.
Никто больше не проронил ни слова. Эти пять человек оставались молчаливы и задумчивы. Ничей голос не был слышен.
Когда тяжело больного Жюно направили для продолжения службы в Триест, герцогиня д’Абрантес не поехала с ним, а осталась в Париже, чтобы продолжать играть привычную ей роль столичной светской львицы.
Когда личный секретарь Жюно Фиссан, прибывший 30 июня 1813 года в Париж, доложил Лоре о бедственном положении герцога, та была увлечена очередным романом с молодым маркизом Морисом де Баленкуром, с которым она познакомилась в июне прошлого года — как раз в то самое время, когда ее муж и французская армия переходили границу России. Лора, терзаемая ревностью, писала ему кровью нелепые письма, пыталась даже покончить с собой, но доза принятого яда «совершенно случайно» оказалась ровно такой, чтобы потрясти общественность, но не затронуть здоровья. До Жюно ли ей было!
Выходки и цинизм Лоры надоели даже самому далеко не романтичному Наполеону, и он потребовал, чтобы мадам Жюно срочно покинула столицу. После этого Лора в сопровождении брата выехала из Парижа и направилась навстречу мужу в Женеву.
Жюно в это время уже находился в Лионе, но он был так болен, что его решили везти к его семейству в Монбар. Сопровождавший генерала племянник Шарль Мальдан был вынужден подчиниться, но написал своей «милой тетеньке» письмо, которое Лора впоследствии представит чуть ли не главной причиной трагической гибели мужа.
Приведем это вполне безобидное и, на наш взгляд, очень трогательное письмо полностью:
«Милая тетенька!
По приезде в Лион с моим дядей, мы нашли телеграфное приказание герцога Ровиго, чтобы дядю отвезти в Женеву; но офицер, который провожает его по приказанию вице-короля, решил, что нельзя исполнить волю герцога Ровиго, потому что принц Эжен распорядился отвезти дядю к его семейству. Так как здоровье моего дяди не позволяет ему самому решить этого затруднения, то мы и отправляемся в Монбар, куда можете приехать и вы, милая тетенька, и где я почту за счастье свидеться с вами.