А. Моруа по этому поводу восклицает:
«Какое забвение! Какой урок! Жизнь возлюбленной, когда-то страстно желанной, станет предметом уютной беседы в „славный вечерок“. Но ведь Бальзак никогда не любил Лору д’Абрантес так, как любил Лору де Берни. Первая пользовалась его услугами, вторая преданно служила ему».
Задолго до смерти герцогиня д’Абрантес поняла, что потеряла Бальзака как возлюбленного, к этому она была готова, но ей хотелось сохранить его как друга. Она писала ему:
«Моя старая дружба не обидчива. Бог мой! Старая дружба и молодая любовь — радость душе».
И все же она пыталась хоть как-то повлиять на Бальзака, остановить его, предостеречь от грозящих ему опасностей. Она писала:
«Мое дорогое дитя, я для Вас как настоящая сестра. Верьте мне, не вставайте на эту дорогу, она плохая».
Но дорога, выбранная Бальзаком, была затягивающей, и завершилась она романом с Эвелиной Ганской, имя которой мы уже не раз упоминали в нашем повествовании.
История эта почти уникальная. В феврале 1832 года Бальзак получил письмо из Одессы. Оно было подписано: «Чужестранка». Почерк и слог письма явно выдавали «женщину из высшего общества». В конце года Чужестранка вновь прислала ему письмо, но и на этот раз она не пожелала назвать себя. Смущаясь и не решаясь открыть своего имени, она просила Бальзака подтвердить через газету «Ля Котидьенн» свое желание переписываться с ней.
Заинтригованный Бальзак в декабре 1832 года дал в этой газете короткое объявление:
«Месье Б… получил предназначенное ему письмо. Он только сегодня может известить об этом при посредстве газеты и сожалеет, что не знает, куда адресовать ответ».
Эвелина Ганская
После этого таинственная корреспондентка, тогда еще и не подозревавшая, что написанное от скуки послание французскому литератору станет для нее началом длительной любовной интриги, написала ему:
«Я с радостью получила „Ля Котидьенн“ с вашей запиской. К моему большому огорчению, могу написать Вам очень коротко, хотя мне есть что сказать Вам… но я не свободна! К несчастью, почти все время я пребываю в рабстве… Я не хотела бы и впредь оставаться в неизвестности о том, что касается моих писем, и потому попробую придумать способ свободно переписываться с Вами, полагаясь на Ваше честное слово не искать встречи с той, что будет получать Ваши письма. Если узнают, что пишу Вам и получаю от Вас письма, — для меня все пропало».
Некоторое время спустя завеса тайны приоткрылась: Чужестранка рассказала, кто она. То была графиня Эвелина Ганская, урожденная Ржевузская, принадлежавшая к знатному польскому роду, тесно связанному с Россией. В 1819 году она вышла замуж за Венцеслава Ганского. Этот предводитель дворянства на Волыни был на двадцать два года старше ее.
Вот что рассказывает об этом А. Труайя:
«Ему принадлежат 21 000 гектаров земли и 3035 крепостных, его состояние оценивается в миллионы рублей, чету обслуживает сонм слуг. Французские состояния — мелочь в сравнении с этой восточной роскошью! Кажется, там все не знает границ — и души, и земли, и счета в банке, и страсти. Рядом с великолепной полькой Ганской маркиза де Кастри становится едва различимой».
Так начался «роман по переписке», который длился четырнадцать лет.
Через некоторое время Бальзак и мадам Ганская встретились. Для этого Бальзаку пришлось поехать в Швейцарию, в Невшатель, куда Эвелине Ганской удалось уговорить своего мужа вывезти ее для посещения родного города их гувернантки Анриетты Борель. Кстати сказать, вся их переписка шла через эту самую гувернантку (чтобы сохранить все в тайне, мадам Ганская предложила Бальзаку запечатывать письма в два конверта, указывая на верхнем имя мадам Борель), а встречи до поры до времени проходили в присутствии пожилого мужа, ничего не подозревавшего и польщенного вниманием известного писателя.
Эвелина, показавшаяся Бальзаку состоящей из одних достоинств, поразила его в самое сердце, и 12 октября 1833 года он написал своей сестре:
«Я нашел в ней все, что может польстить безмерному тщеславию животного, именуемого человеком, а ведь поэт, разумеется, наиболее тщеславная его разновидность; но почему я вдруг заговорил о тщеславии, нет, оно тут ни при чем. Я счастлив, бесконечно счастлив, как в мечтах, без всяких задних мыслей. Увы, окаянный муж все пять дней ни на мгновение не оставлял нас…
Но главное — это то, что нам двадцать семь лет, что мы на удивление хороши собой, что у нас чудесные черные волосы, нежная шелковистая кожа, какая бывает у брюнеток, что наша маленькая ручка создана для любви, что в двадцать семь лет у нас еще совсем юное, наивное сердечко…
Я уж не говорю тебе о колоссальных богатствах. Какое они имеют значение, когда их владелица — подлинный шедевр красоты!.. Я был просто пьян от любви».
И все-таки Бальзак не зря заговорил о тщеславии, ибо не только внешность Эвелины Ганской привлекла его.
У С. Цвейга по этому поводу читаем:
«Он, всегда мечтавший о любовном приключении с аристократкой, действительно нашел в ней женщину большого света, культурную, воспитанную, начитанную, владеющую языками, весьма образованную, как доказывают ее письма к брату, и с великолепными манерами, которые чрезвычайно импонируют Бальзаку-плебею. И потом — снова восторг: она отпрыск одного из знатнейших дворянских родов Польши, и Мария Лещинская, королева Франции, приходится ей чем-то вроде двоюродной бабки».
Бальзак решил поставить на эту «карту» все.
Сначала мадам Ганская в полную противоположность Бальзаку, нетерпеливо стремившемуся связать ее с собой всеми возможными узами, вовсе не хотела, чтобы эти отношения, в которых она невольно зашла слишком далеко, налагали на нее какие бы то ни было обязательства. Ее чувства к Бальзаку оставались весьма зыбкими, ибо она по-разному воспринимала его: с одной стороны, она восхищалась Бальзаком-писателем, с другой — видела все слабости и недостатки Бальзака-человека.
Восхищаться Бальзаком-писателем — это одно дело, но, в отличие от той же мадам де Берни, мадам Ганской недоставало бескорыстного восхищения писателем. В их переписке не чувствуется душевного согласия. Эвелина только и делала, что порицала, проповедовала, рассуждала о том, что хорошо, а что плохо, а он все вздыхал, что их разделяют и взгляды на жизнь, и расстояние.
В разлуке со своей новой возлюбленной Бальзак мечтал о ней, надеялся найти у нее и любовь и сочувствие, какие дарила ему мадам де Берни. Увы!
Мадам Ганская вела себя как суровый судья, не знакомый с законами нужды. Бальзак чувствовал, что она то уязвлена, то горько обижена, а то и почти враждебна к нему. Их переписка то затихала, то разгоралась с новой силой. При этом они годами не виделись.
Чужестранка была так далеко, и вот однажды он дерзнул пожаловаться на ее молчание:
«Вот уже три месяца нет писем от Вас… Ах, как это мелко с Вашей стороны! Я вижу, что и Вы обитаете на нашей грешной земле. Ах так! ВЫ не писали мне потому, что мои письма стали приходить редко? Ну что ж, скажу откровенно: письма мои приходили редко, потому что у меня не всегда бывали деньги на оплату почтового сбора, а я не хотел Вам этого говорить. Да, вот до какой степени доходила моя нищета, а бывало и хуже. Это ужасно, это печально, но это правда, как и то, что существует Украина и Вы там живете».
Но ни мадам Ганская, ни Бальзак не в силах были забыть друг о друге. Что касается Эвелины, то, пожалуй, можно утверждать, что в своей аристократической гордыне она больше любила переписку с Бальзаком, чем его самого. Этим она истерзала ему сердце.
С. Цвейг характеризует ее так:
«Исполненная дворянской спеси, властная, самовлюбленная, капризная и нетерпеливая, уверенная в своем общественном превосходстве, Ганская требует любви как непременной дани, которую она вправе милостиво принять или отвергнуть. Ее жертва — и это можно проследить по ее письмам — ограничена бесчисленными условностями. Она с первой же минуты взирает на Бальзака сверху вниз. Она снисходит к нему, и Бальзак всегда занимает подчиненное положение, в которое она его поставила. Он именует себя „мужиком“, ее „крепостным“ и „рабом“. Он всегда стоит перед ней на коленях, восторженно превозносит ее до небес. Он готов окончательно отказаться от себя, от своей личности. Даже самый беспристрастный человек, читая письма Бальзака к мадам Ганской, порою невольно испытывает чувство неловкости».
Хорошо известно, что разлука для любви все равно что ветер для костра — маленький затухает, а большой разгорается еще ярче. Но это если рассуждать теоретически. На практике же разлука способствует кристаллизации любви, если воспоминания еще полны жизни; слишком долгая же разлука иногда отнимает у любви всю ее сущность. Короче говоря, любовь и разлука находятся в отношениях неоднозначных, и, на наш взгляд, гораздо вернее другое утверждение, которое хоть и выглядит парадоксально, однако лучше отражает правду жизни: настоящая любовь та, что выдерживает не долгие годы разлуки, а долгие годы близости.
До 1841 года Бальзак по пять-шесть раз в год писал своей Еве (так он называл Эвелину) и посылал ей свои книги. Делать это приходилось с некоторыми предосторожностями, так как граф Ганский мог потребовать, чтобы ему показали переписку. Мадам Ганская читала книги и письма, отвечала с большими промежутками (раз в полгода, в десять месяцев) и, по-видимому, умом и сердцем держалась от Бальзака на расстоянии.
Кончилась вся эта корыстно-романтическая история тем, что Венцеслав Ганский скончался 10 ноября 1841 года. Уж теперь-то Бальзак был в полной уверенности, что удача не уйдет от него. Несмотря на большую радость, вдове он написал со всей доступной ему тактич