— Начинаем! — махнул рукой режиссер, и камера стрекотала, а шлифовщики жевали и выкрикивали с набитыми ртами: «Крепость Пусан скоро падет! Империалисты, кидайтесь в море! Мы зальем ваши глотки нашей мирной сталью!» Ученики показывали на рыбок, а группа в рощице скакала по рельсам и пела «Прикажем ветру и дождю!»
— Стоп! — велел режиссер. — А сейчас план сверху!
И он помог оператору забраться на вагонетку, груженную болванками, и помощник бережно подал ему камеру.
И камера принялась стрекотать уже сверху, а шлифовщики чокались пустыми кружками и выкрикивали лозунги, а ученики снова выбегали из березовой рощицы и склонялись над аквариумами до тех пор, пока режиссер не подал обеими руками знак:
— Спасибо, готово!
Голос Винди разносился над кислотными испарениями.
— Лишь ты один из лучших всех поэтов восславил чешский луг, и в Пантеон муз ты, Ярослав, вступил с другими наравне. Ныне ведут твои следы к вершинам вечной славы… хоть в беспрерывной суете сиюминутной мишурою ослеплен наш взгляд… но с каждой вновь весною сад покрывает цвет, а дух от хаоса стихии воспаряет к гармонии…
Винди снял шапку, волосы у него были густые, как папаха. А голова такая большая, что любую шапку ему приходилось сзади надрезать ножницами и закалывать английской булавкой. Передовой рабочий вышел из бытовки, выплевывая кусочки зельца, которые застряли у него в дырявых зубах, и зашагал по настилу вдоль корыт, проходя сквозь зеленоватые испарения. И когда он миновал склад бутылей, его штаны и спецовку лизали зеленоватые язычки, огоньки пара.
Рельсы как раз переходили председатель завкома, профорг и человек в английском костюме, который успел уже надеть кепку.
— Это секретарь ЦК профсоюза, — представил его председатель завкома.
— Такой занятой человек, а выкроил время, чтобы встретиться с вами, — сообщил профорг.
— Послушайте, я с огорчением узнал, что вы не согласны с решением о том, чтобы приблизиться к социализму, — проговорил секретарь и жестом, подсмотренным им в «Великом гражданине», надвинул кепку пониже на лоб. — Если бы об этом узнал автор «Алого зарева над Кладно», то что бы он сказал?
— Вот как? — отозвался Молочник и поднял пустую кружку. — Что бы он сказал, когда вы тут нас заставляете выполнять нормы, которые с нами в надлежащем порядке не обсуждались? Тонда был бы на нашей стороне! Я был еще мальчишкой, когда он играл на гармошке вместе с моим отцом, а по вечерам учил рабочих никогда не сдаваться!
Секретарь отвернулся, сделал два шага, опустил руку в воду аквариума и смочил ею, как святой водой, себе виски. А потом спросил зачарованно:
— На какой еще гармошке?
— На аккордеоне, — ответил Молочник, — он с моим отцом любил пропустить в кабаке по рюмочке. Потому что Тонда был и остается живым человеком.
Секретарь вытащил из пальцев Священника карту, посмотрел на нее и сказал:
— Так нельзя говорить, этим вы подыгрываете агрессорам. Я слышал, как вы правильно сказали, когда снимались в кино, что истекающая кровью Корея нуждается в нашем оружии… но что я слышу теперь?
— То же самое, — загремел Молочник, — что слышали профорг и вот еще председатель завкома. Вы обращаетесь с нами, как с маленькими мальчиками, а это нарушение партийной морали! Куда же мы идем? — кричал Молочник и колотил кружкой по болванке.
Секретарь глянул на своих сопровождающих, потом опять шагнул вперед, оперся на аквариум, с интересом осмотрел красных и золотых рыбок, обернулся и произнес устало:
— Такое поведение недопустимо, вы не имеете права перечить и не подчиняться решениям правительства.
— Знаешь что, товарищ, обратись-ка ты с этим к товарищам Кроснаржу[16] и Запотоцкому, они всегда учили, что те, кто наверху, должны слушать нас, тех, кто внизу. Лицом к массам, так ведь, да? — сказал Молочник, размахивая рукой и поворачиваясь за подтверждением своих слов ко всем шлифовщикам по очереди.
Советник юстиции вскочил на край корыта, сжимая в руках четыре кабеля от подъемника; аккуратно переставляя белые ноги, которые торчали из оборванных штанин комбинезона, он шагал следом за зеленой бутылью с соляной кислотой, бутыль в сетчатой железной люльке возносилась высоко-высоко и походила на зеленую луну. Когда он увидел передового рабочего, то качнулся на краю корыта, точно канатоходец, однако же продолжил свой путь… и нажал на кнопку, и подъемник остановился.
Передовой рабочий кивнул.
— Здорово у вас сегодня получается, — сказал рабочий.
— Стараюсь, — ответил советник юстиции.
И Винди положил поперек корыта железный прут и поднял руку, а советник юстиции нажал на кнопку, на нужную кнопку, и бутыль поплыла вниз. Винди так и держал руку поднятой, и только когда бутыль коснулась прута и начала наклоняться, Винди вытащил затычку из горлышка, и бутыль принялась толчками выпускать из себя зеленоватую едкую жидкость, и посудина клонилась все ниже, вот она уже почти достигла горизонтального положения… вот горлышко оказалось ниже железного прута.
— Но это же подыгрывание нашим реакционерам! — сказал секретарь. — Из Кладно нам сообщили, что владелец пекарен подарил дочери на свадьбу миллион. Я вас спрашиваю, откуда у него миллион, если все мы начинали с пятью сотнями в кармане?
— Пальцем в небо, товарищ. Этого пекаря пожирает эпоха, он мог продать дом, поля, у него могли быть бриллианты, дукаты… ладно, парни, с меня хватит! — И Молочник воздел кверху кружку. — Хватит! Товарищ секретарь, вот стоят наш профорг и наш предзавкома, оформите с ними повышение нормы так, как положено. Пускай к нам сюда придет заводской экономист и хорошенько обсудит с нами это повышение. Вы, может, и не знаете, зато я знаю, как правильно и по-партийному следует подходить к делу. Мы прекрасно понимаем, чего хочет от нас правительство… ладно, парни, довольно, пошли пить пиво, пока нам с этим секретарем говорить не о чем.
И он воздел кружку и первым тронулся с места, шлифовщики шагали за ним, оглядываясь по сторонам, а Молочник сказал режиссеру, который как раз садился в грузовик:
— Вот что надо было снимать, балаганщики вы этакие, то, что вы сейчас слышали! Вот для чего пригодились бы ваши аквариумы и березовые рощицы!
Секретарь, глядя вслед удаляющейся бригаде шлифовщиков, улыбнулся.
— Да уж, — шептал профорг, — тут в Кладно у нас суровые товарищи.
— Что это за тип? — спросил секретарь, когда завкомовец отодвинул створку ворот.
На груде ржавых Христов и ангелов и прочего металлолома арестантки затеяли сражение. Паровозик уволок мульды к мартенам и привез их обратно пустыми. Горбатая арестантка отыскала пику от железной ограды, подала другую приятельнице и тут же встала в основную позицию фехтовальщика, напротив нее встала вторая заключенная, и они принялись делать смешные выпады, и горбунья все время отступала вверх по груде металлолома, подгоняемая пикой подруги, которая в конце концов оттеснила ее на противоположный склон… А остальные женщины смеялись, хватались за живот, обнимались, висли друг у друга на плечах и смеялись, и ржали, как резвящиеся кони с пивоварни.
— Я сейчас умру! — выкрикнула Ленка.
— Это Молочник, — говорил профорг, — мы прозвали его так потому, что он добровольно закрыл свою молочную лавку и пошел работать сначала в шахту, а потом сюда, шлифовщиком, это наш лучший работник, преданный партиец, но — из Кладно. Когда мать здорова, никто из детей не хочет принести ей дров и воды, но когда она болеет, то дети наперебой спешат услужить ей, хе-хе.
— Болеет… болеет… — размышлял секретарь, — но если она заболела, то уже может быть поздно, согласен?
— Девушки, девушки! — негромко проговорил охранник и замер, бледный до синевы, с пальцем, засунутым за форменный ремень.
Советник юстиции по знаку Винди нажал на правильную кнопку, и бутыль поплыла в обратную сторону. Советник развернулся прямо на краю корыта и, нажимая всякий раз на нужную кнопку, повез бутыль сквозь едкие зеленоватые испарения.
— Отлично, — похвалил его передовой рабочий и улыбнулся. Винди пробрался по прогибающемуся настилу к бутыли и к тому облаку, в котором исчезал советник юстиции Гастерер, и крикнул: — В духовном смысле нам все лучше!
А вдоль всего цеха ехал, позвякивая, подъемный кран, солнце было уже так высоко, что ленты и банты, ползущие из вентиляционных башен, перебрались со стен на потолок, где сияли отвесно вонзенные золото-солнечные мечи. Кран разрезал собой синие тени и полутени, вязальщик грузов вытянул руку, его синий комбинезон сливался с синими тенями цеха, и он остановил секретаря, и тот, приложив палец ко рту, смотрел на передового рабочего, который взял какой-то стержень, приложил его, точно ружье, к щеке и, когда крановщица приблизилась, выкрикнул «Пли!»
И секретарь увидел, что блондинка раскинула руки, как если бы ей подбили крыло, уронила обесцвеченную головку на край люльки и на несколько мгновений замерла, а потом весело встрепенулась, позвонила в звонок и засмеялась рабочему, и прогремела над ним своим краном.
— До чего же тут странные люди, — сказал секретарь, провожая глазами удаляющийся кран, — итак, объясняю… — И он взял профорга и председателя завкома за плечи и просунул между ними голову. — Во-первых, немедленно пришлите сюда заводского экономиста, пусть обсудит с ними повышение нормы, во-вторых, немедленно вывесите приказ о том, что пока действуют старые нормы, а в-третьих, сколько этому самому Молочнику лет?
В ту же минуту местное радио разразилось вальсом, и арестантки отбросили пики, сбежали вниз к вагонам, туда, где глина была хорошо утоптана, и, разбившись на пары, начали танцевать… и та девушка с рукой в гипсе тоже сбежала вниз, и подняла эту свою гипсовую руку, и обняла ее здоровой рукой, и принялась танцевать вальс с гипсовой рукой.
— Беглянка, — сказал передовой рабочий.
— Моя дочь, — ответил советник юстиции Гастерер и поклонился.
— Девушки, девушки! — пугался бледный охранник.