того как «Христиания» скрывалась за горизонтом, Уле любил посидеть на берегу фиорда, подумать и закусить перед обратной дорогой.
Люди отрывались от своих дел и кричали ему: «Цыпленок, передай Ёргену привет», «Торопись, Уле, скоро час!». Он кивал головой направо и налево и говорил: «Ладно!», потом продолжал трусить дальше. Иногда он останавливался и переводил дух. Нет, видно, недаром его прозвали Цыпленком: слишком тонкая шея, какие-то выцветшие перышки на голове вместо волос, худые ноги и вдобавок ко всему очки. Уле явно не повезло в жизни. Вот и уставал он быстро: не дошел еще и до тропинки, ведущей к скалам, а сердце уже бьется в груди так, что хоть придерживай его руками.
Уле миновал последний коттедж и теперь карабкался вверх по склону горы. Еще минут десять ходу, и он выйдет на «плато», как называли жители селения ровную, будто срезанную гигантским ножом площадку, что простиралась на несколько миль вдоль берега фиорда, обрываясь около самой воды крутой, почти вертикальной стеной. Пересечь «плато» пара пустяков — и тут же перед тобой открывается море — серое, спокойное в ясный безветренный день и очень темное, в мглистой дымке даже при небольшом ветре.
Начались сосны. Невысокие, крепкие, они стояли, вросшие в каменистую почву, как одинокие часовые на подступах к фиорду, охраняя его покой. Уле снова остановился, вдохнул в себя несколько раз воздух и с силой выдохнул, как учил отец. Потом оглянулся. Сверху хорошо было видно маленькое селение, расположившееся в долине между холмами около самой воды небольшого залива — частицы фиорда. Разноцветные, ярко окрашенные домики выглядели очень привлекательно на фоне скудных красок этих мест: буроватые холмы, темная вода, бледное полярное небо. За десять лет жизни этот пейзаж Уле изучил наизусть. Он мог часами сидеть под этими невысокими соснами и смотреть, думать, грезить. Он знал, что отсюда, из тихой, укрытой от ветров и от человеческих взоров бухты, несколько веков назад выходили навстречу опасностям приземистые устойчивые корабли викингов. И горе было тем, кто становился им поперек дороги.
Высокие светловолосые гиганты — его, Уле, предки — мореплаватели и воины, — так же, как и он, смотрели на эту воду, эти скалы и на бледное небо, и, наверное, тогдашние мальчишки, тоже выраставшие викингами, провожали с этого «плато» своих отцов в далекие и опасные плавания.
Сегодня все было по-другому: в селении жили скромные незаметные люди — конторские служащие, мелкие торговцы, несколько рабочих семей. Они не интересовались викингами, и, когда Уле заводил об этом разговор, люди посмеивались: «Ох, Цыпленок, не доведут тебя до добра твои предки». Его понимали только двое — отец и Ютте Лавестад — рабочий с верфи. Отец часто рассказывал различные истории о смелых и отважных людях, а Ютте, обычно молчаливый, как утюг, говорил: «Сюда бы одного парня из тех, древних, он бы устроил нам хорошую встряску».
Уле видел, как по улице селения проехала на велосипеде за покупками в город фрау Енсен, как пошел в сторону автобусной остановки Ютте, работавший сегодня во вторую смену. Значит, дело действительно подвигалось к часу и «Христиания» уже недалеко.
Уле прибавил шаг. Еще несколько метров. Он торопится, поскальзывается, камешки сыплются из-под его ног, и вот он уже наверху. Яркий свет солнца ударяет ему прямо в глаза, свежий ветер с запахами моря охватывает со всех сторон, перебирает на голове перышки.
Уле оглянулся еще раз на селение. Отсюда, сверху, оно выглядело таким маленьким, таким уютным. Он повернулся и бросился бегом к фиорду — и тут же услышал резкий окрик на английском языке:
— А ну, стой! Назад!
Уле остановился. Невдалеке от него стоял человек в незнакомой темно-серой униформе; поперек груди у него висел блестящий черный пистолет-автомат, точь-в-точь как в игрушечном магазине герра Ульсена. Человек лениво шевелил челюстями, валяя во рту жевательную резинку, щурился на солнечный свет. Он помахал Уле рукой:
— Проваливай отсюда. Нельзя.
Уле протер очки и внимательно всмотрелся в незнакомца.
— То есть как это нельзя? Это мое место.
Незнакомец засмеялся коротким лающим смешком, засунул языком резинку за щеку и сказал:
— Было твое — стало мое, это я тебе говорю, сержант Сноу. — И лениво, уже отворачиваясь, добавил: — Проваливай, а то стрелять буду. Здесь запретная зона.
Запретная зона? Уле растерянно поправил на боку бинокль, снял и снова надел очки. Что бы это все значило? «Христиания», наверное, уже проходит мимо. С тех пор как он помнил себя, и берег, и море, и сосны — все это принадлежало норвежцам и лично ему, Уле Лагесену, а теперь какой-то человек, неприятный и вооруженный, утверждает, что это не так. Ведь война давно уже кончилась — при чем же здесь оружие? Наверное, это шутка.
При этой мысли Уле облегченно вздохнул и двинулся в сторону моря. Незнакомец круто повернулся и в несколько прыжков догнал его.
— Ты что, оглох, каналья?
Он с силой толкнул Уле в плечо, и тот упал на землю, больно оцарапав себе ладони. Очки упали на землю и хрустнули под тяжелым новеньким ботинком сержанта.
Уле лежал и думал: «Может быть, убежать от него? Нет, опасно — возьмет и убьет». И он попросил:
— Сэр, там проходит сейчас «Христиания», мой отец штурман. Разрешите мне помахать ему.
— Я тебе помашу. — И сержант слегка ткнул его ботинком.
Растерянный, с горящими от падения ладонями, со слезами, навертывающимися на глаза, Уле встал, потоптался на месте и повернул назад. Только сейчас он вспомнил, что уже давно на том конце «плато», что уходил вдоль берега в сторону города, шли какие-то работы. От города сюда тянули новую дорогу, укладывали бетонные плиты, расставляли километровые столбы. В селении ходили слухи о том, что дорогу строит военная организация НАТО, но что ей нужно на берегу фиорда, никто точно не знал, да особенно и не интересовался. Дорога для жителей селения была бесполезна. Хотя она и укорачивала намного путь от города до их фиорда, но толку от нее было мало, так как она шла в сторону моря, в дикий необжитый район и пользоваться ею было трудно. Видимо, «дорога НАТО», как ее стали называть в селении, и этот сержант имели между собой какую-то связь.
На полдороге Уле присел около одной из сосен, съел бутерброд с сыром, вытащил бинокль и посмотрел на селение, на воду, подходившую вплотную к домам, на старую деревянную церковь, которая, как говорили, стояла со времен викингов. Старый учитель говорил им: «Вы, дети Норвегии, должны знать: наша земля стара, а наши люди отважны и скромны. Будьте достойными нашей земли и наших предков. Будьте отважными и скромными людьми. Это хорошо». Он был очень стар, этот учитель, и заботился о сохранении древних традиций. Что бы он сказал, если бы услыхал слова сержанта: «Была твоя — стала моя». Впрочем, ему, пожалуй, об этом не надо говорить — старик очень расстроится.
Время уже ушло, и торопиться было некуда. Уле задумался: «Но не все же «плато» стало запретной зоной. Может быть, можно пробраться к фиорду с юга, а оттуда уже по берегу добраться до мыса?»
Без очков идти было трудно, и Уле несколько раз сильно ушибся. Минут через тридцать он остановился, поднялся наверх и осторожно огляделся. Нет, ничего не получалось. И здесь стоял патруль в незнакомой темно-серой форме. Видимо, они заняли весь берег.
Уле вдруг почувствовал себя так, будто его обокрали, отняли у него самую дорогую, самую нужную вещь, безжалостно и спокойно лишили его — норвежца, сына моряка, потомка викинга — моря, его родного фиорда.
Уле повернул к дому. Нужно было обо всем этом посоветоваться с Ютте Лавестадом. Ютте молчалив. Но он многое знает. И если уж выдавит из себя два-три слова, так это так и есть.
Весь вечер Уле сидел у камина в большом отцовском кресле и сосредоточенно глядел на пляшущие языки пламени, а после ужина рано ушел спать.
Наутро он побежал к Ютте Лавестаду. Ютте сидел около окна и читал газету. Он взглянул на взволнованного Уле и молча кивнул ему головой. Уле вошел в комнату и, торопясь, начал рассказывать о случившемся.
Ютте сосредоточенно слушал. Потом коротко сказал:
— База.
— Что? — не понял Уле.
— Военная база НАТО, — повторил Ютте. — Не суйся — оторвут голову. Ах! Ах! Дожили… — добавил он и развел руками в стороны.
Уле еще никогда не слыхал, чтобы Ютте говорил так много. Да и сам Ютте, видимо, не ожидал от себя такой прыти.
— Скажи, Ютте: а их нельзя прогнать?
— Это трудно. Для этого нужно всколыхнуть людей, и не только наших.
Он нахмурился и снова углубился в газету. Уле понял, что разговор окончен.
Дома он снарядился так, будто снова шел провожать «Христианию». Надел через плечо бинокль, тщательно протер запасные очки и положил в каждый из карманов брюк по бутерброду.
Теперь он шел наверх не торопясь, внимательно осматриваясь по сторонам. Его окликали: «Как дела, Цыпленок?» Уле крутил головой на тонкой шее: «Плохо. Там строят базу. Они захватили «плато». Чтобы их прогнать, нужно подняться всем». Люди ему не отвечали. И Уле не обижался на них. Ну что они могут: пожилая фру Енсен, неторопливый, равнодушный, как казалось, ко всему, кроме своих игрушек, герр Ульсен, и даже Ютте — очень осторожный человек.
Когда Уле почти достиг «плато», он прилег на землю и на четвереньках, прячась за камнями и деревьями, проделал остаток пути. Он осторожно приподнял голову. Сержант стоял на прежнем месте, но сегодня здесь уже кое-что изменилось. Появилось много машин. Они подвозили со стороны города большие бетонные плиты, разборные домики. Несколько рабочих в комбинезонах и желтых каскетках, налегая всем телом на отбойные молотки, врубались в каменистую породу. Уле видел, как эти чужие люди из чужой страны шаг за шагом отнимали у него фиорд, ради каких-то своих страшных целей, которые не имели ничего общего с жизнью их маленького селения, с его собственной жизнью.
Уле смотрел во все глаза, как они хозяйничали на берегу фиорда, поплевывали на землю, громко смеялись и жевали свою резинку. И чем больше эти люди гадили его землю, тем пристальнее всматривался в них Уле потемневшими от гнева и обиды глазами.