Традиционно японское искусство упаковывать, завертывать и завязывать товар. Продавцы заворачивают каждую покупку в несколько бумажек, а все продукты питания поблескивают на прилавках, запечатанные в мягкую прозрачную пленку. Недавно было установлено, что красивая пленка выделяет вредный газ, вызывающий раковые заболевания. Сигналом тревоги явились болезни и смерть рабочих на заводах, где производят поливинилхлорид, из которого изготавливается пленка. При исследовании выяснилось, что постоянному отравлению подвержены все живущие вблизи заводов. Возмущение охватило людей: демонстрации трудящихся гремят одна за другой, делегации неутомимо обивают пороги правительственных учреждений, — но заводы по–прежнему невозмутимо дымят, а владельцы гастрономов продолжают упаковывать продукты в ядовитую пленку — на вид ее не отличишь от безвредной, но более дорогой… Недавно депутация покупателей пригласила на встречу владельцев крупнейших магазинов, чтобы потребовать отказаться от использования вредной пленки. Явилась лишь одна треть приглашенных, да и те только пообещали внимательно рассмотреть пожелания покупателей.
Все привычное, доброе и надежное — вода, воздух, пища- отказывается служить людям и вместо желанного покоя и удовлетворения несет грозную опасность. Инфляция и страх потерять работу усиливают чувство безысходности, и кажется, что сама почва уходит из–под ног. Отчаяние и тоска охватывают душу. Бежать, бежать немедленно! Но куда?.. И как?..
* * *
Иллюзорное бегство от жизни начинается с наркотиков. Часто в токийских парках, на вокзалах и в узких переулках можно встретить группы неестественно возбужденных молодых ребят. В руках у них матово блестят прозрачные пакеты, на дне которых виднеется что–то темное. Это — наркотик. Ребята то и дело подносят пакеты ко рту и полной грудью вдыхают ядовитые испарения. Однажды я подошел к одному из них и спросил, зачем он это делает. Он обернулся, посмотрел бессмысленным взглядом мимо меня и залился истерическим смехом…
В последнее время наркомания все глубже проникает в жизнь японского общества. Недавно газеты писали о двадцатитрехлетнем молодом рабочем, который после несправедливого увольнения впервые попробовал наркотики и в невменяемом состоянии совершил за полтора часа двенадцать бессмысленных ограблений. Вскоре после того как его задержала полиция, бедняга умер.
Категорически запрещен въезд в страну для всех, кто когда–либо был замешан в скандалах, связанных с наркотиками. Японская полиция воспрепятствовала гастролям английского ансамбля "Роллинг стоунз", один из членов которого — наркоман, и не дала въездной визы певцу Полу Маккартни, бывшему "битлзу", потому что он раньше имел отношение к производству марихуаны. Все больше появляется и коротких пропагандистских фильмов, призывающих к отказу от наркотиков, — но усилия останутся бесплодными до тех пор, пока не исчезнет социальная база, не устранятся объективные условия, порождающие наркоманию.
…Днем тихи токийские улицы. В лавках томятся один–два покупателя, закусочные стоят полупустые, а в кинотеатрах почти никого нет. Но в залах, где стоят автоматы для игры в пачинко, победно играет музыка. Там всегда многолюдно: ведь пачинко — одно из популярнейших развлечений в Японии. Родившееся в Монте—Карло, стране азартных игр, оно на японских островах приобрело вторую родину. Когда входишь в зал для игры в пачинко, то кажется, что вся страна уселась в ряд на высоких стульях и зачарованно следит за падающими стальными шариками. Вот женщина с грудным ребенком за спиной; рядом — шумная компания школьников; невдалеке — пожилой рабочий, группа молчаливых студентов. Никто не смотрит по сторонам: как и в жизни, люди безразличны друг другу, и каждый играет сам с собой. Игра проста: покупаешь десяток шариков и бросаешь их один за другим в отверстие автомата. Проскакивая через хитроумные заграждения, шарик иногда застревает в лунке, и тогда вас ждет выигрыш — шоколадка, пачка дешевого печенья или новая партия шариков. Что же влечет сюда людей?
"После работы меня охватывает чувство одиночества. — пишет в газете "Майнити" известная актриса Дзюнко Миядзоно. — Я необщительна, и ноги сами несут меня в пачинко".
Пачинко завораживает, словно слабый наркотик. Оно как нельзя лучше отвечает самому духу капитализма. Можно отсыпать часть шариков в лунку, и получится сбережение. Можно одолжить часть шариков соседу, и получится дочернее предприятие. Каждый чувствует себя маленьким бизнесменом. Эта игра в жизнь, игра в капитализм — только везет здесь почаще, чем в реальной действительности. Неудачник может вкусить иллюзию победы, а измотанный на фирме клерк — сам немного побыть хозяином. Тем более, что нужно для этого так мало: всего сто иен.
Но подчас выдуманный побег от тягот жизни приобретает реальные черты. Отравление окружающей среды и инфляция, бешеный темп работы и холод людских отношений ассоциируется в сознании многих с дымящей громадой Токио.
В памяти горожан еще живет образ родной деревни и, как воспоминания детства, они ласкают и манят. Кажется, там по–прежнему спокойно и безопасно, а отношения людей исполнены добра и суровой простоты. Уверовав в грезы, все больше сейчас людей бросает опостылевшую работу, распродает небогатое свое добро — и уезжает в деревни и крошечные городки, откуда в старину переселились в Токио их предки.
Если этот путь поколений условно изобразить на бумаге, то получится линия, напоминающая английскую букву "Ю", и поэтому журналисты из газеты "Асахи" окрестили новое социальное явление "поворотом Ю". Как говорит статистика, больше семидесяти процентов тех, кто совершил полный надежды поворот, составляет молодежь в возрасте от двадцати до тридцати лет: ведь в капиталистическом городе ей приходится тяжелее всего.
Однако тоскливое разочарование подстерегает их и здесь. Оказывается, что на сельских фабриках давно уже заняты рабочие места, и пришельцы оказываются не у дел. Мало у кого остались родственники в деревнях, а подчас выясняется, что родство стало таким далеким, что крестьяне отказываются признавать родными незваных городских однофамильцев. Безработные, не нужные никому, пришельцы из города вдвойне испытывают давно знакомый мороз человеческих отношений. Разочарованные, духовно сломленные, молодые люди с горечью убеждаются, что бежать им некуда!
Однажды я встретил Уду в гастрономе. Стоя у витрины, он с недовольным видом разглядывал выставленные там мандарины, ярко–оранжевые и крупные.
— Знаешь ли ты, — спросил он, — что эти мандарины выращены с помощью химических ускорителей роста, и не содержат почти никаких витаминов? А лежащее на том прилавке неестественно–красное мясо разве не фальшиво? Ведь в пищу коровам и свиньям подмешивают гормональные препараты, и животные растут не по дням, а по часам, словно чудовища… Да и вся наша жизнь лицемерна и ненадежна и мало осталось в ней истинных человеческих ценностей!
Уда обреченно махнул рукой и пошел к кассе. Оранжевые мандарины по–прежнему сверкали на прилавке. На вид они были сладкими, сочными и нежными. Кто же мог знать, что они поддельны?..
Сила привычки
Кончился горячий летний дождь, и внутри деревянного буддийского храма стало жарко и душно, как в парнике. Пружинистый пол источал терпкий запах разогретой соломы, росписи на стенах, полные глубокого смысла, грозили расплавиться и стечь вниз, как кисель, и даже увесистый медный Будда, казалось, в изнеможении закатил глаза…
Но несколько фигур в распаренном сумраке храма оставались неподвижны, усевшись на полу в неудобных церемониальных позах. Это были студенты, снимавшие помещение храма для занятий чайной церемонией и собравшиеся на тренировку.
Одетые в вытертые джинсы и длинные модные платья до пят, они были босы. Взгляд прищуренных глаз — загадочен и непреклонен. Их модернистские одежды и смелые прически утратили в эти минуты всякий смысл.
Поочередно ребята поднимались с колен, делали несколько размеренных шагов, скользя босыми подошвами по полу и прижав руки к бедрам; потом садились вновь и передвигались на коленях, с каждым ползком перекладывая маленький белый веер: сложенный, он лежал перед каждым.
Один из студентов без устали взбивал бамбуковой кисточкой зеленый чай в глиняной чаше, и ребята торжественно передвигали ее по кругу, понемногу отпивая, — с поклонами и приговорками. Опустев, чаша тихо возвращалась руководителю церемонии.
Они пили чай медленно и напряженно, словно постигая таинственный смысл самой жизни. Недаром в название чайной церемонии, как и в слова "дзюдо" и "каратэ–до", входит древний иероглиф "путь" — символ бесконечной дороги жизни. "Садо" — так называется ритуал.
Когда церемония закончилась, ее руководитель, студент третьекурсник, подполз ко мне:
— Ну что, видали вы раньше чайную церемонию?
Я утвердительно кивнул.
— Неужели? Так знайте: вас обманывали! Все, что вы видели прежде, — жалкая пародия на чайную церемонию. Подлинным искусством вы можете насладиться только у нас. Потому что только наши последователи, приняв чашу с чаем, ставят ее справа, а не слева от себя! — говоривший со значением поднял палец вверх…
Я не смог сдержать улыбку, невольно вспомнив старые споры остроконечников и тупоконечников о том, с какого конца правильнее разбивать вареное яйцо.
Студент подошел к чаше, уселся на пол и стал снова и снова демонстрировать магический жест, с жаром объясняя его значение. Скоро речь стала сбивчива, а голос задрожал от волнения; глаза покраснели, и их взгляд стал испуганным и бегающим. Его волнение казалось удивительно знакомым, но что же напоминало оно?
Пожалуй, оно вызвало бы и смех, но я, историк, знал, что над традициями шутить нельзя. Вспомнилось, что усердно внушал нам знакомый каратэист Уда:
— Все остальные школы каратэ, кроме нашей, способны только на позорные ужимки, — говорил он. — Наша школа- единственно правильная!
— Но в чем же ее главная, характерная черта, выгодно отличающая ее от других? — спросил я тогда Уду.