авняли.
Примерно все это и пытался в автобусе донести до своих слушателей Пияшев, играя роскошным своим, густым и сочным голосом, правда, не столь изящно и зримо, как это только что сделал автор. Пияшева можно понять и простить — свалившиеся на гомосексуальную голову потрясения начисто лишили его связности мышления. Чувствуя, что путается в географических понятиях, он опять, в который уже раз рассказал, что блондинки в Италии воспринимаются женщинами распутными и донельзя доступными, и опять, в который раз, женщины в автобусе возбужденно зашушукались, засверкали глазками, заерзали на сиденьях.
Автобус парил на высоте не меньше ста метров, проносясь по узкой бетонной дорожке, установленной на таких тоненьких подпорках, что было удивительно, почему дорога до сих пор не рухнула сама по себе. Однако Массимо вел машину уверенно, хохотал, поблескивая очками, оборачивался, чтобы сказать нечто веселое Пахомовой и Сысцову, сидевшими за его спиной.
Дорога петляла и вилась, где-то в неимоверной глубине туманилось море, иногда можно было различить дома, улицы — там, у моря тоже шла трасса, но Массимо почему-то предпочел эту, в облаках. Вдоль всего побережья на десятки километров тянулись бесконечная набережная и маленькие городки переходили один в другой, и невозможно было определить, где кончалась Италия и начиналась Франция, где кончалась Франция и начиналась Испания... И везде жили люди, бродили по набережным, пили вино и, похоже, прекрасно себя чувствовали на этой земле.
Худолей сидел у левого окна, и провал, начинающийся сразу за стеклом автобуса, вызывал в душе холодящий ветерок. На груди у Худолея висел фотоаппарат с длинным черным объективом, рядом, на свободном сиденье стояла сумка фотографа, так называемый кофр. Худолей время от времени поглядывал на часы, ожидая того момента, когда короткая, неповоротливая стрелка коснется наконец цифры «12».
— Послушай, — сзади к нему наклонился Пафнутьев. — Еще раз напоминаю... Все внимание — Пияшев и Сысцов. От них сегодня должны посыпаться искры. Снимай все — с кем беседуют, с кем пьют вино, с кем сидят за одним столиком. Ты заметил, что они друг друга обходят, как одноименные полюса магнита? Прямо отталкивание какое-то...
— Остановиться бы где-нибудь минут через сорок, — ответил Худолей, выслушав все, что сказал ему Пафнутьев.
— Приспичило?
— Через сорок три минуты будет двенадцать.
— Да? — Пафнутьев только теперь понял состояние Худолея.
— Не в автобусе же говорить.
— Остановимся. Но нам надо миновать этот бесконечный провал. Здесь-то уж наверняка остановиться невозможно. Я скажу Пахомовой, что тебе плохо. Она поверит.
— Да, твою просьбу уважит, Паша, это... Что мне ей сказать?
— Пахомовой?
— Нет, Свете.
— Скажи, чтоб все бросала и летела домой. Что ты ее ждешь в трехкомнатной квартире.
— У меня однокомнатная, да и та под вопросом.
— Скажи, что ты ее ждешь в трехкомнатной квартире. У тебя же куча денег, забыл?
— Ах да, — кивнул Худолей. — Паша... Я боюсь. На меня Шаланда поглядывает голодными глазами.
— С чего ты взял?
— Он думает, что Света убийца. Она прилетит, а он ее посадит. Это будет не трехкомнатная квартира, а обыкновенная кутузка.
— Не позволим! — твердо сказал Пафнутьев.
— А если в самом деле она руку приложила?
— Худолей! Ты тронулся умом.
— Да? — с надеждой спросил Худолей. — Ну тогда ладно, тогда ничего. Если тронулся — это прекрасно.
— Хочешь, я с ней поговорю?
Худолей долго смотрел в жутковатое ущелье, над которым проносился автобус, на затянутый дымкой Лигурийский залив, на увешанные стираным бельем итальянские домики на ближнем холме, но, похоже, не видел ничего этого.
— Нет, Паша, не надо. Я соберусь. Вот увидишь, я соберусь. Ты в меня веришь?
— Как в самого себя.
Едва кончилась эстакада, автобус тут же нырнул в тоннель и несся теперь по тускло освещенной трубе. Она изгибалась, описывала полукруг, огибая не то еще один провал, не то гору, пробить которую оказалось невозможно. Худолей сидел в кресле, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Он не желал видеть ни тоннеля, ни редких лампочек, ни проносящихся навстречу машин, ни маленького расширяющегося светлого пятнышка в конце тоннеля.
Да, это надо признать — он видел только Свету в конце тоннеля.
Когда с человеком происходит нечто подобное тому, что случилось с Худолеем, сдвигаются горы, проносится автобус по невидимой для пассажиров эстакаде, да что там мелочиться, он может пронестись над провалом и без всякой эстакады!
Бывало, ребята, бывало.
В угоду человеку, впавшему в такое безумие, менялись расписания полетов, рейсы вовсе отменялись или назначались непредусмотренные, с визгом и шипением тормозов, высекая искры из рельс, останавливались курьерские поезда у захолустной избы — бывало! И Витя Крамаренко мог бы это подтвердить, если бы дожил до дня публикации этих записок, а Вовушка Подгорный может подтвердить и сейчас, что можно летать самолетами зайцем, можно летать вообще без самолетов, если впадаешь в такое вот худолеевское состояние. Да я и сам мог бы это подтвердить, но не решаюсь, не решаюсь нарушить плавное повествование, которое с грехом пополам приближается к своему завершению.
Тоннель длился несколько километров, но когда закончился и автобус вырвался на простор, оказалось, что в километре расположена автостоянка с забегаловкой, магазинчиками и прочими дорожными удобствами. Пафнутьев пошептался с Пахомовой, Пахомова пошепталась с Массимо, и «Мерседес» плавно свернул вправо, пристроившись к ряду таких же ярких, вымытых и сверкающих затемненными стеклами сооружений.
— Остановка полчаса! — объявила Пахомова. — Прошу не опаздывать. Впереди Монако и Монте-Карло! Никого ждать не будем. Кто опоздает — добирайтесь сами, кто как сможет! Туалеты платные, но если не заплатите, никто за вами гнаться не будет. Оплата добровольно-принудительная.
Худолей взглянул на часы — без десяти двенадцать.
Он бесцельно послонялся по площади, заглянул в магазинчик, прошелся вдоль рядов с мягкими игрушками, чуть замедлил шаг у винных прилавков, но не остановился, нет, прошел дальше и снова оказался на площади.
Часы показывали без пяти двенадцать.
Худолей осмотрелся по сторонам. Пафнутьев издали потряс в воздухе кулаком — держись, дескать, я с тобой. К Андрею пристала одна из попутчиц, едва ли не единственная симпатичная девушка с мягкой смугловатой кожей и светлыми волосами. Массимо стоял с одной из женщин, оба были серьезны, дама вела себя зависимо, словно хотела что-то услышать, получить на что-то согласие, а он лениво вертел ключами, щурился на солнце, явно тяготился разговором. Так ведет себя хозяин с не слишком усердной работницей. Худолей уже заметил, что на каждой остановке к Массимо подходила одна, другая женщина, в то время как двое, а то и трое стояли в сторонке, ожидая своей очереди, когда им позволено будет подойти и доложиться. Впечатление было такое, что их успех в этой поездке зависел от подслеповатого водителя.
Сразу за магазинчиком начиналась небольшая рощица, и, убедившись, что никто не идет за ним следом, Худолей направился туда. Оглянувшись по сторонам, он вынул мобильник и набрал номер, который вручил ему накануне Шаланда.
Часы показывали пять минут первого.
— Да! Слушаю! — услышал он в трубке, едва прозвенел первый звонок.
— Света? — недоверчиво спросил Худолей.
— Валя, это ты?
— Да, меня все так зовут.
— Тебе передали мой телефон?
— Нет, только пообещали.
— Валя, послушай... У меня очень мало времени. Несколько минут. Ты где?
— На полпути в Монте-Карло. А ты? Где ты?
— Не знаю. Где-то в горах. Мы ехали по трассе, а потом от Лаго Маджоре свернули влево, в горы. Какое-то ущелье, вилла с красной крышей.
— Тут все виллы с красными крышами. У тебя все в порядке?
— Да, ко мне тут хорошо относятся... Это совсем не то, что ты думаешь. Ко мне в самом деле хорошо относятся. Сама не знаю почему.
— И не догадываешься?
— Может быть, готовят для чего-то...
— Или для кого-то?
— Валя, это скорее всего. Я просто не решилась сказать... Что мне делать, Валя?
— Бросай все, бери такси и дуй в аэропорт. Ближайший в Римини.
— У меня нет денег, нет документов, они изъяли паспорт!
— Других причин нет?
— Есть и другие причины, но сейчас нет времени о них говорить, понимаешь, я сейчас одна в комнате, вот-вот кто-то войдет.
— Запиши номер моего мобильника, позвони когда сможешь! Ты слышишь?
— Диктуй! — Услышав срывающийся голос Светы, Худолей только теперь поверил, что у нее действительно нет возможности поговорить более подробно. Он продиктовал номер, заставил Свету повторить и, только убедившись, что она записала все правильно, решился задать главный вопрос: — Почему ты сбежала, Света?
— Я не могла иначе! Это убийство... Понимаешь, Надя Шевчук... Она всех достала... Все, Валя! Позвони ровно через сутки! Завтра в это время!
— И ты звони! Я еще неделю в Италии!
— Поняла! Пока!
Связь оборвалась.
Худолей повертел в руке мобильник, не глядя сунул его в карман, обессиленно сел на бетонный столбик, установленный для каких-то непонятных надобностей. Единственно, что ему удалось узнать, — это то, что Света жива.
И все.
Больше никакой ясности не наступило.
Молча подошел Пафнутьев, протянул руку и, ухватив бессильную ладонь Худолея, оторвал его от бетонного столбика.
— Пошли, там Аркаша уже все приготовил... Представляешь, они делают отбивные втрое больше наших! Халандовский как увидел — взревел от восторга!
— Не хочется, Паша!
— А вино мы взяли молодое, не кьянти, нет. Пенится. И пена красная. А хмель... Не с чем сравнить. Ты помнишь, как опьянел первый раз в жизни?
— Помню.
— Так вот, это вино дает точно такой хмель — как первый раз в жизни!
— Надо же...
— Со Светой поговорил?
— Да.