— Мне нужен Коля.
— Зачем тебе Коля?
— Вася прислал.
— Какой Вася?
— Из Москвы.
— Ага, — кивнул Коля, убрав наконец руку от щеки. — Приехал все-таки... А ведь Вася тебя предупреждал?
— Было дело.
— Пренебрег?
— Выходит, так. А вы, значит, будете Коля?
— Почему буду... Я и есть Коля. И раньше был Колей. Звонил мне Вася, звонил... Предупредил, что приедет один хмырь. Вот ты и приехал. Ну, присаживайся, коли приехал. — Он встал, набросил на плечи рубашку, надел какие-то синие тренировочные штаны.
Пафнутьев, поколебавшись, оставил свою сумку у двери, положил на нее кепку и, приблизившись к столу, сел на свободную табуретку. Подняв голову, в упор посмотрел на Колю. Знал он таких людей, встречался с ними в своем кабинете и Колю понял с одного взгляда. Дело с ним иметь можно, зарываться нельзя и за спиной лучше не оставлять. Лукавить с ним бесполезно, а все советы, которые дал ему водитель такси по дороге, надо помнить постоянно.
— Выпить хочешь? — спросил Коля, не отводя глаз в сторону.
— Можно, — кивнул Пафнутьев.
— Нужно, — с доброжелательной ворчливостью поправил Коля.
А дальше произошло нечто такое, что изумило Пафнутьева больше всего. Взяв в подвесном самодельном шкафчике два тонких стакана, Коля подошел к подвешенному у двери рукомойнику и тщательно их вымыл. Потом, сдернув с гвоздя полотенце, долго протирал стаканы, время от времени разглядывая их на свет и каждый раз находя какие-то невидимые пятнышки.
— У каждого свои слабости, — пояснил Коля, обернувшись к Пафнутьеву. — Я, например, не могу пить из мутных стаканов. Я могу, конечно, выпить плохую водку, могу... Но стакан должен при этом сверкать как... — Он задумался на секунду. — Как роса на траве. Согласен? — требовательно посмотрел он на Пафнутьева.
— Как не согласиться, — развел руки в стороны тот.
— И есть не могу из тарелки, из которой уже кто-то ел до меня... Даже если ел я... — С этими словами Коля вытряхнул в помойное ведро все, что у него было на тарелке, ополоснул ее под рукомойником и положил из кастрюли несколько сваренных картофелин. Подняв с пола банку, вилкой выловил из нее два соленых огурца и положил их в блюдце. — Закуска, — пояснил он. — Годится?
— Что значит годится... Лучше не бывает!
— Я тоже так думаю, — сказал Коля, разливая водку в стаканы. Хоть он и предупредил, что может выпить иногда и плохую водку, эта оказалась вполне приличной, и Пафнутьев выпил до дна после молчаливого чоканья стаканами.
— И кто у нас на кону? — спросил Коля негромким и неожиданно трезвым голосом.
— Лубовский.
Коля чуть отодвинул стакан в сторону, одернув занавеску, посмотрел в маленькое тусклое окошко, перевел взгляд на гостя, не то прикидывая его возможности, не то молча с ним прощаясь — и эту печаль увидел Пафнутьев в его глазах.
— Он сейчас высоко, — протянул Коля.
— Я знаю.
— Дотянешься?
— Дотянусь, — отчаянно пообещал Пафнутьев.
— Ну-у... Не ты первый... Тебе много денег за него пообещали?
— Не будет денег.
— Понятно... Чувство долга... Да?
— Знаешь, Коля... Нет. Зацепил он меня.
— Да-а-а? Ишь ты... А раньше тебя никто не цеплял?
— Случалось. Женщина одна зацепила... Еле выжил, еле выкарабкался.
— Бывает, — сочувственно кивнул Коля. — А вот если сейчас эта женщина войдет сюда, к нам, к этому столу... Ты как?
— Я поползу за ней на брюхе, — твердо сказал Пафнутьев. — Через твой двор, через весь Челябинск, до самой Москвы и дальше.
— Ишь ты, — повторил Коля и снова налил по половине стакана. — Ишь ты, — он склонил голову к обнаженному своему тощеватому плечу и на некоторое время замер, невидяще уставившись в стол. — Знаешь, Паша, — он поднял глаза на Пафнутьева, — а ведь мне это знакомо... Я знаю, о чем ты говоришь.
И еще одно потрясение испытал Пафнутьев, увидев, что глаза Коли наполнились слезами.
— Да, — сказал Пафнутьев, не чувствуя права сказать еще что-либо, еще как-то выразить свое понимание.
— Я ее, стерву, я ее, оторву... Не могу забыть и избавиться не могу. И не хочу. А то, что ты видишь, — Коля обвел глазами комнату, — это все она. Знаешь, что происходит... Теряю интерес к самому себе.
— Знакомо, — кивнул Пафнутьев и поднял свой стакан.
Выпили молча.
Коля некоторое время посидел, прижав к глазам костистые, тяжелые, в наколках кулаки, а когда убрал их от лица, глаза у него снова были сухи и насмешливы.
— А мне ведь Лубовский деньги предлагал. — Он усмехнулся жестко и даже как бы ощерясь.
— За что?
— За Васю. Вася ему последнее время не нравится. И я тоже не нравлюсь. Что-то чует. У него собачий нюх, понял? Ты это должен знать — у него собачий нюх. Ему достаточно с тобой поговорить по телефону, и он тебя чует. Будто из телефонной трубки ему твой запах доносится. Ты с ним хоть раз говорил по телефону? Хоть раз?
— Говорил.
— Все, мужик. Не надо себе дурить голову. Он знает тебя со всеми твоими потрохами.
— Возможно. — Пафнутьев не был склонен озадачиваться собачьим нюхом Лубовского.
— Зря Вася в Москве подзадержался, не надо бы... Там вечно что-то с людьми случается. Не надо бы, — повторил Коля.
— Здесь безопаснее?
— Здесь свои.
— Вы работали с Лубовским?
— Случалось.
— Успешно?
— Вполне. Но я не думал, что стану у него поперек дороги, не думал.
— Но пришлось?
— Нет, не пришлось. Так получилось. Так сложилось. Он начал зачистку своего прошлого. Работа его ждет большая, но он не остановится. Ему нельзя останавливаться. Я думаю, Паша, ты уже у него в списке.
— На устранение?
— Да. У тебя уже что-то есть на него?
— Не знаю наверняка, но, похоже, есть.
— Он знает, что ты здесь?
— Вполне возможно. Хотя я сказал об этом только одному человеку в Генеральной прокуратуре.
— Этого достаточно. Значит, ты приехал не один.
— С «хвостом»?
— С «хвостом», — кивнул Коля. — Лубовский не всегда был таким осторожным, да и не рассчитывал подняться так высоко... С президентом якшается... Это круто. Предел его мечтаний был комбинат железобетонных изделий. А потом пошло, пошло... С комбинатом мы ему помогли, конкурентов убрали... Но и он пальчики оставил. Оставил Юра пальчики, оставил... Напрасно Вася в Москве подзадержался... Да и мне пора линять... Денег дашь? — неожиданно спросил Коля.
Пафнутьев помолчал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.
— Не дам, Коля. Нету. Может быть, попозже достану.
— А попозже дашь? — Коля уже улыбался.
— Достану — дам.
— Есть возможность достать?
— Есть. — Пафнутьев подумал о Халандовском, тот мог выручить, сам предлагал, не откажет.
— Ну ладно, — тяжко вздохнул Коля. — Это я так спросил, проверял тебя. Думаю, если пообещает с ходу — значит, точно не даст. Но ты вроде ничего мужик, не дрогнул. Деньги — ладно, деньги — не проблема. Просто никакая не проблема. Но если прижмет меня... Поможешь?
— Помогу, — сказал Пафнутьев, глядя Коле в глаза.
— Верю, — кивнул тот. — Не знаю почему, но верю.
— И правильно делаешь, — одобрил Пафнутьев.
— Хотя, честно сказать, я больше Васе верю, чем тебе... Ты уж на меня зуб не имей, но Васю я знаю лучше, чем тебя.
— И опять согласен.
— Хотя и в Васе можно усомниться, — раздумчиво проговорил Коля, вертя сверкающий чистотой стакан. — Но не буду я в нем сомневаться. Не буду. Ты меня не кинешь?
— Нет, — сказал Пафнутьев. — Не кину.
— Не надо... А то знаешь, я обидчивый.
— Я понимаю, о чем ты говоришь.
— Тогда давай всерьез. Сохранилось несколько записок, которые писал Лубовский мне и Васе. Он опасался с нами встречаться, боялся телефона, кто-то ему внушил, что все телефоны прослушиваются. В общем-то, правильно боялся. Для общения с нами выбрал записки. Он был уверен, что мы их уничтожаем, потому что в первую очередь это были улики против нас. Ему казалось, что он очень хитрый. Проезжая мимо по улице, он забегал в подъезд, бросал в почтовый ящик маленький клочок бумажки. По содержанию — совершенно невинный. Посторонний человек, обнаружив случайно такую записку, ничего в ней не поймет, ничего не заподозрит. А между тем в записке содержалась четкая инструкция — куда едет директор Морозов, с кем, по какой дороге и так далее. Тебе понятно, о чем я говорю?
— Вполне, — заверил Пафнутьев.
— Тогда продолжаю. Записки имели примерно такой вид... В. (это значит Вася)! К. уезжает завтра после совещания в Ревду...
Встреча на семнадцатом километре. И подпись — «Л.». И дата. Он, придурок, даже дату ставил. Записка действительно совершенно невинная.
— Не думаю, — проговорил негромко Пафнутьев.
— Я тоже не думаю. Если все сопоставить... Ревда — это щебеночные карьеры. К. — это клиент. С клиентом мы разобрались на следующий день. После совещания. На семнадцатом километре. Все эти подробности нетрудно подтвердить по документам, оставшимся в ГАИ, в милиции, в архиве комбината... Что касается почерка — то, естественно, это почерк нашего с тобой общего друга. Л. — это его подпись.
— И много таких записок у вас осталось?
— Штук пять наберется. Они все немного отличаются, совсем немного, поскольку операция готовилась месяца два и Лубовский все это время нас поторапливал.
— Значит, с Морозовым... Вы с Васей разобрались?
— Я не скажу тебе «да». Зачем? Это было бы неграмотно... Знаешь, у каждого свой почерк... Нельзя одними словами писать любовные записки нескольким женщинам... Неграмотно. Лубовский нашел каких-то хмырей, и те разобрались с Морозовым прямо у того в кабинете.
— А что потом случилось с хмырями?
— А откуда ты знаешь, что с ними что-то случилось? — удивился Коля.
— Догадываюсь. А с Куприяновым как?
— Что-то с машиной у него произошло.
— В районе семнадцатого километра? — невинно спросил Пафнутьев.
— Да, где-то в тех местах. Там, знаешь, дорога делает крутой поворот и сразу подъем... Скорость у машин небольшая, а если еще и гололед, дождь, мокрые листья, бывает, покрывают асфальт... Очень трудно, знаешь ли, справиться с управлением. Вот там-то с Куприяновым, который сменил Морозова...