оя дорогая путеводная звезда!.. Фу-у-у! Вот и добрались… Как же я напугался. А чего, сам не знаю. Ладно, малость отдышаться. Просто ложная тревога. В Лондоне хоть пруд пруди легашей! Вот смеху… А, ладно, хоть передышка выпала. Переводим дух… Где-то поодаль митингуют. Там, за рощами, дерут глотки… Можно перебраться поближе… Говоруны на лоне природы… Разоряется добрая дюжина, долетают обрывки их брехни… В толпе никакого к ним почтения — только и слышно «га-га-га!» Представляю, как кривятся от натуги их хари… Торчат над головами, на что-то взмащиваются… А уж глотки дерут! Сборище что-то издевательски гомонит в ответ — не принимают их всерьез. Гогочут… «га-га-га!» В точности, как у нас с Вирджинией… Насмехаются, подтрунивают. А те машут руками… тормошатся… Пророки гневаются, ветром относит бранные слова…
Один из них, багровый от негодования, надсаживается: «I say the rich must pay!» Можно сказать не глядя, что багровый… Перекрикивает шляпы, пунцовый от бешенства… Требует, чтобы платили богатые. Намертво стоит на своем! Захлебывается от крика. Толпа гогочет, заливается. «Гау-гау-гау!» — перекатывается по огромному пространству… Нескончаемые отголоски хохота…
— Christus is at war! We bleed with him!
Мне не видно обладательницу дребезжащего голоса — ее закрывают шляпы… Где-то на другом помосте… Старушечий голос… Христос сражается, и она проливает кровь вместе с ним… Пронзительно вопит, что надо молиться, прямо здесь!.. Въедливая старушка. Там толпа регочет не так громко. И тут хлынул дождь как из ведра. Раскрываются зонты. Это, впрочем, не охлаждает ее христолюбивого жара — дрожа под струями воды, она продолжает вещать, призывает собравшихся спеть вместе с ней триста четвертый псалом. Поет одна она. Слезно молит небо положить конец войне… Дождь льет по-прежнему. Вирджиния тянет меня в ту сторону, чтобы и мы спрятались под зонтиками, но мне неохота менять место. Тут кругом фараоны — где скопище народа, там и они, это известно как дважды два. Она дрожит от озноба в своем платьице, промокшей до нитки кофтенке. Я крепко обнимаю ее, развязываю тюк, стаскиваю брезент и набрасываю его нам на головы. Так-то лучше. Какой потоп! Однако он не помеха участникам прений, чьи лица сквозят через водяную завесу.
— Women of Brttain win the war! Женщины Британии победят в войне!
Эта ораторша обладает сверлящим уши голосом. Верещит так, что впору заскрипеть зубами, вдобавок к ознобному колотуну. Она стоит на том, что победа будет одержана суфражистками. Целиком и полностью согласен! Замечательная мысль! У этой оравы завиральных предложений хоть отбавляй — на любой вкус, дерут глотку наперебой. Дождь припустил еще сильней. Льет ливмя. Кто-то хрипло горланит, совсем в другом конце, почти на улице. За версту слыхать — здоровый голосище. Вон маячит кумачовый цилиндр. Мужчина размахивает руками, вихляется, орет как оглашенный.
«Accordions for the Army!» — выкрикивает он как заклинание. Только так, и не иначе! Все для солдатского досуга! Горланит, нет, мол, ничего лучше аккордеона. Начинает что-то наигрывать — то ли джигу, то ли кейк-уок — а сам приплясывает… Конца не видать, так завелся… Ножками, ножками… Теперь запел, затянул свою серенаду… Человеколюб со странностями… Accordions for the Army! Цзинь-цзинь! Ти-лим-бим-м-м!.. Наяривает джигу на своей фисгармонии. Нипочем ему хляби небесные! До него не касается! Оседлал своего конька, и рад до чертиков. Никто ему ничего не передает… Аккордеоны? Да он один и умеет играть на аккордеоне! Вместе с ним скачет долговязый, что есть мочи. Я тоже скачу, что есть мочи, но мне никто ничего не посылает. То же и с Вирджинией. Скачу, скачу…
Спрашиваю у нее, так, для смеха: «Ведь правда, я вас люблю, Вирджиния?» love you! Все делаю ради вас, а вы — ничегошеньки!
Смотрю в ее дивные, в ее неземные глаза. Дорогая моя малютка, душенька моя!.. Она в не очень хорошем настроении, немного дуется. Прижимаю ее, не отпускаю от себя. Пользуюсь тем, что укрыл от дождя брезентом, тем, что не так-то легко ей упорхнуть в своем насквозь промокшем платьице. Осыпаю ее ласками, всасываю губами воду, набежавшую на кончике ее носика… как пес, облизываю, вылизываю ее дорогое личико… Как я хочу ее! Сгораю от страсти, млею в истоме оттого, что вот она здесь, у меня под боком, свернувшись в комочек. Что мне дождь, хлещущий ливень, мучительная боль в руке? Лишь бы душечка моя оставалась со мной, дрожа и смеясь!.. А куда подевались те шаромыжники? Что думает бесовская девчонка? Ну, с ней-то все ясно. Как же, порочная недотрога… Ужас вновь овладевает мною… Ну вот, снова что-то мерещится… Понимаю, что это все вздор — не настолько я безумен. Просто меня терзает ревность. Хотелось бы знать, куда подевался Нельсон… А Мэтью?.. А Каскад?.. А дылда Анжела?.. Заметить бы их… Стянут они ее у меня, как пить дать… У них уже и план готов… Оглядываю окрестные купы дерев… Нет, никого.
— А вы кого-нибудь приметили, Вирджиния?
Нет, никого не видела. Чистая душа в моих объятиях, продрогшая, измокшая, изнемогшая от любви… Бедный мой птенчик!.. Нет, нет! Не так… сучонка! Не позволю снова задурить мне голову!.. Бесстыжая малолетка! Видел я эту шлюшонку с Бигудихой!.. По голове стучит, барабанит ледяной дождь, успокаивает… Нет, надо же, какое неслыханное бесстыдство! Посмотрел я на этого ангелочка! Все во мне клокочет. Видел я, как она с той!.. Нет, такое нахальство у такой малолетки… Да, но еще и бедра… Они тесно прижимаются ко мне… Надо жениться на ней, тогда пусть попробуют украсть. Жениться… прямо сейчас.
Спрашиваю:
— You come with me, Virginie? You come? туда, на море?
Отличная мысль, надо жениться на ней! Снова спрашиваю:
— You come and travel cross the seas? Приглашаю ее путешествовать.
А она мне в ответ: «Swim! Swim!» Плавать, мол, плавать!.. Вышучивает меня. Я-то толковал о морях… Не позволю, подсмеиваться! Объявляю со всей решительностью:
— Вы никогда не уйдете от меня!
Она показывает мне на дождь, на потоки воды… Верно, я снова чудно веду себя…
— You come, Virginie?
Не отступаюсь от своего. Вцепился мертвой хваткой. Какое будущее! Какая мечта! Вместе… на всю жизнь! Крепко-крепко держу ее и ласкаю. Ее голова нежно лежит на моем плече… Льет по-прежнему… Просто шквал налетел, скоро прояснится. Она доверчиво прижимается, я ласкаю ее. Дрожит, промокла насквозь. Целую ее, что-то нашептываю в самые волосы, покусываю ухо… Она резко вскрикивает… Мог бы укусить посильнее. Бигудиха-то особо не стеснялась… Перед всем народом, на таком оживленном месте! А тут никого… Оглаживаю ее шею. Такая изящная, нежная шейка… Окропленный дождем бархат, атлас… Чуть-чуть надавить… Левой, крепкой рукой!.. Придушить, чик-чирик!.. Скворчик… Как она трепыхалась бы!.. Оглаживаю, обсасываю ее носик. «Ах, ты, старая курва!» Все думаю, думаю об этом. Блядища Бигуди! Какое паскудство! Да я ее, цыпленочка, съем всего без остатка! Похихикает у меня эта маленькая распутница! Ничего не оставлю Бигуди!.. Видел я, как они обе взасос, прямо в сквере, средь бела дня… Ужас! Едва минута прошла после их встречи… Ах, ведьма! Всякое распутство воображается… Не успокоюсь, сколько ни лей дождь… Так и стоит перед глазами этот упырь… эта размалеванная ненасытная пиявка! Едва кровь не пустила девчонке… Вполне могла… Тискала ее, точно осатанелая. Какое представление для зевак! Если бы Мэтью увидел, что творится в самой оживленной части города… Я показываю лондонцам живые картины!.. Как миленьких, сволокли бы теплую компанию в участок… И тем не менее член у меня стоял, как и стоял! Опасно, не опасно — начхать! Такая чертовщина лезла в голову, что ни о чем другом и думать не мог. Такое разнузданное похабство, что хоть криком кричи… Чересчур бурные волнения в моем состоянии… Все точно… я должен похитить ее… Корчусь, терзаюсь от любви. Невинное чувство? как бы не так! Похоть!.. Надо же, вот до чего докатился… Хоть и стыдно, да терпеть невмочь… Решил еще подумать… Блеснула мысль: может быть, я неверно понял? Просто закружилась голова… Может, ее изнасиловали? Может, ее растлила эта толстая мерзкая потаскуха? Чем-то запугала до полусмерти? Грязная подстилка, панельная тварь!.. Только не увлекаться… Это все, верно, из-за лихорадки. Сам себе, жалкий калека, втемяшил… бог весть что… Во всяком случае, надо с этим кончать. Ну же, поднимайся! Клин клином вышибают. Только, чтобы не заносило. Правильно начать… Подумать, подумать надо! Тем более, когда такая ответственность… Думаю, больше всего подойдет остров, совсем маленький, надежно огражденный рифами… Ну, и чтобы много солнца. Не какой-нибудь рассадник катаров, не болото, отравляющее мозг, как их гнилая Англия. Определимся сразу: солнце почти каждый день — надо мне излечиться от моих болей — и никакой зимы, только весна! И такое место на свете есть — тропики!..
Кричу ей, чтобы расслышала, только плохо слышно было — дождь стучал… И цветы! Наша хижина будет сплошь оплетена гигантскими вьюнками… И вереницы птиц-лир, и колибри — такие крохотные, что дерутся с божьими коровками… она об этом и понятия не имела. Продолжаю просвещать ее, рассказываю, как живется под вожделенными небесами: вечное волшебство, бесконечные восторгания, всеобщий праздник. Там она обретет все, чем восхищается, бабочек размером в две ладони, той ярко светящейся разновидности, что ночью не нужна лампа… Источают мягкое сияние… Есть еще летучие рыбы, тюлени, следующие за вами, как собаки, и — забавная подробность — полчища проворно лазающих негритосиков, живущих на лесных деревьях, прыгающих и верещащих на самых вершинах… Такие уродливые карлики… Кстати, что там наши горлопаны? Вспомнил вдруг… Что-то не слышно их. Где стоящая под дождем толпа? И вертлявого не видно… Значит, не выдержали. Мы-то держались до последнего. Я согревал мою милочку как мог… Сколько воды излилось на нас! А час-то который? О чем я думаю!
— Проголодались, Вирджиния?
Да она едва жива от холода и голода! Да я спятил, сбрендил, свихнулся!.. Проклятье, давно пора! Никак не меньше семи часов! Какое семи — восьми! Подъем, милочка, птичка моя! В путь! Встряхиваюсь, разминаю ноги: так закоченели, что едва чую их под собой. Она сидит неподвижно, скорчившись на скамье.