— А кто решит, по совести ли дело делается?
— Мы, крестьяне.
— А другие что, не люди, по-вашему? — возмутился сыщик. — Только тот, кто землю пашет, голос имеет?
— Нет, другие тоже, — авторитетно пояснил есаул. — Но не все, а лишь те, которые трудятся.
— Это пролетарии?
При этих словах баталер опять чихнул и бухнул:
— Два шайтана! Вот прилипло…
И пояснил коллежскому советнику:
— На вахте я простудился.
Сажин улыбнулся товарищу и опять заговорил, как поп с амвона:
— И пролетарии, и всякие другие трудящиеся люди: приказчики в магазинах, проводные[37] в поездах, лесные объездчики, рыбаки-охотники, половые в трактирах… тормозные кондукторы…
— Ну а тех, кто на Марсовом поле потолки красит, их куда отнесешь?
— Мазурики? До них нам дела нет, пусть живут, как хотят.
— Так. А инженеры, доктора, учителя?
— Полезный народ. Куда мы без них?
— А полицейские с сыщиками, значит, бездельники? — ухмыльнулся Алексей Николаевич.
Сажин ответил с удивительной серьезностью:
— Сегодня вы нужны. Потом да, надобность в вас отпадет.
— Потом?
— Да. Когда мы власть заберем у господ и устроим справедливую жизнь.
— И куда тогда воры денутся?
— Крестьяне сами будут их ловить, пока те не кончатся. Ну, у Кольки-куна есть по ним еще особые соображения…
— Бред, ведь полный бред! Это вам атаман напел?
— Да. На него озарение нашло, когда он в плену помер, а потом ожил. Открылось человеку. Он у нас теперь вождь.
Лыков растерялся. Сидевшие перед ним люди были опасные бунтовщики. Они собирались свергнуть законную власть, которую сыщик обязан защищать. Но в то же время это были люди, желающие справедливости, пусть и в своем наивном понимании. А ведь начальство, услышав такие речи, ввинтит ребятам каторгу…
— Так, — встал сыщик, — все понятно. Ничего у вас не выйдет! Самодержавие ввосьмером не свалить, только шеи себе поломаете.
— Может, мы и погибнем, но за народное счастье, — с пафосом произнес Кизяков. Есаул опять улыбнулся:
— Зот у нас любит красное словцо. Зато товарищ хо…
Тут баталер вновь чихнул и крикнул в отчаянии:
— Три шайтана!
— Вот до чего его ваши вахты дурацкие довели, — попенял коллежскому советнику Сажин. — А мы зачем воевали? Кровь ведрами лили, и свою, и японцев — а они, чай, тоже люди! Вы, вашебродь, на войне были?
— Давно, на турецкой.
— Та не в счет. Там мы братьев-славян от турецких зверств спасали. А кого мы в Маньчжурии спасаем? Китайцев, что ли? Или ваши господские барыши? Не стыдно народную кровь лить для-ради золотого тельца?
Ну чистые Робин Гуды… Лыков поспешил сменить тему.
— Почему я у вас в комнате водки не нашел? Восемь мужиков…
— Николай Егорович запретил пить, пока не сделаем революцию, — пояснил Зот.
— М-да… Завтра договорим, головопяты. Утром вас переведут на Шпалерную, в домзак[38]. Там с питанием получше. Подумайте вечерком, так ли просто жизнь устроена, как кажется. Пожрать скоро принесут, а это вам на табак.
Сыщик выложил на стол рубль и ушел.
Однако увидеться с «японцами» ему пришлось раньше, чем он планировал. Рано утром Лыков брился, когда в комнатах зазвонил телефон. Алексей Николаевич подошел, снял трубку и прижал ее к намыленной щеке:
— Лыков у аппарата.
Послышались щелчки, а потом голос:
— Алексей Николаевич, это подполковник Сакович!
— Слушаю вас, Ромуальд Иванович. Что случилось?
Подполковник Сакович был приставом Второго участка Нарвской части.
— Приезжайте сюда срочно! Тут такое творится!
— Что творится, Ромуальд Иванович? Я быстро не сумею, еще не завтракал.
— Какой завтрак?! — голос пристава сорвался на визг. — Ваш Колька-кун приставил мне револьвер к спине! А в другой руке у него бомба! Он требует выпустить товарищей, иначе грозит взорвать участок к собачьим чертям. Что мне делать? Погибать неохота, и людей жалко — у нас казарма городовых за стеной…
— Лечу!
Коллежский советник помчался сломя голову. Второй участок находился в здании самой Нарвской части, на Ново-Петергофском проспекте. Было еще очень рано, но в воздухе витало сильнейшее напряжение. У входа в часть столпились городовые. Казалось, они боятся войти внутрь, но и отбежать подальше тоже боятся… Среди них ходил старший помощник пристава поручик Филодельфин, ободрял подчиненных, но как-то фальшиво. Увидев подъехавшего Лыкова, он обрадовался и кинулся ему навстречу:
— Алексей Николаевич! Слава Богу, вы здесь. А у нас… вот…
— Где пристав? — сходу спросил Лыков.
— Там, внутри. Он, как бы сказать…
— На прицеле?
— Вот! Именно так.
— Вы заходили внутрь, Николай Осипович?
— Попытался, но далеко меня не пустили. Колька-кун — так зовут этого негодяя — велел освободить дорогу, чтобы он мог вывести своих людей. Иначе грозится Ромуальда Иваныча убить, а участок взорвать.
— Что вы решили?
Филодельфин оглянулся на подчиненных, понизил голос и сказал:
— Я решил схитрить. А именно — дать им всем выйти, вместе с Саковичем. И пролетку предоставить, чин чином. А когда они пристава отпустят, по ним из подъезда напротив дадут залп. А? Ловко?
— Откуда, вот из этого дома?
— Точно так. Я уже посадил там пять человек с винтовками. Все бывшие солдаты, они промаху не допустят.
— А если допустят? А если Колька-кун пристава с собой возьмет, для страховки? Что тогда?
Поручик растерялся:
— Не знаю… Но, Алексей Николаич, что делать? Не можем же мы их взаправду отпустить? Я… я буду драться! Иначе так и с должности турнут.
Лыков огляделся. Помощник пристава был единственным, кто хотел драться. Городовые и околоточные жались к стене, беспокойно смотрели на окна второго этажа. Со двора доносился женский визг.
— Кто там голосит? — спросил сыщик.
— Так жены-дети, — ответил городовой первого разряда Михеев, знакомый Лыкову по ликвидации в прошлом году банды кавказцев.
— Вы что, казарму не эвакуировали? — поразился Алексей Николаевич. — У них бомба!
— Так приказу не было, ваше высокоблагородие, — пояснил Михеев, неодобрительно косясь на помощника пристава.
Подошел смотритель частного дома Емельянов.
— Алексей Николаевич! Дайте им уйти, ради Бога. Пусть проваливают. Надо будет — мы их опять поймаем. А сейчас… Ночная смена еще спит, в казарме полно народу. Вдруг он и впрямь фугас лукнет?
Филодельфин покрылся пятнами и заорал на всю улицу:
— Отставить! Тут я командую!
Лыков шагнул в подъезд. Сказал через плечо Емельянову:
— Ничего не предпринимать, ждать меня.
— А… — начал тот.
— Освободить проход и подогнать мою пролетку. И чтоб никаких выстрелов.
— Слушаюсь! — обрадовался смотритель. И гаркнул еще громче, чем только что помощник пристава: — Разойдись на дистанцию двадцать шагов!!!
А Лыков, перекрестившись, начал подниматься по лестнице. Наверху находились арестантские комнаты Нарвской части.
Не успел он одолеть и трех ступенек, как сверху послышался голос. Спокойный, уверенный, с хрипотцой:
— А ну погоди. Ишь чешет, как к себе в нужник. Ты кто будешь?
— Лыков меня зовут, — ответил сыщик, задрав голову. Но наверху никто не высовывался.
— Ну пусть Лыков, — согласился человек. — А зачем пришел?
— Договориться.
— Это дело хорошее. Тогда лезь. Одно только помни: чтобы без фокусов-покусов. Иначе всем каюк, и тебе тоже.
Коллежский советник поднялся на площадку и увидел следующую картину. Пристав Сакович, весь бледный, без ремня и портупеи застыл на пороге своего кабинета. Из-за его плеча выглядывал мужик неопределенных лет с седой бородой и холодными глазами. Рядом с ним пристроились оба его пленных товарища: матрос и есаул. А в коридоре стоял на коленях и беззвучно молился обезоруженный городовой.
— Здорово, Николай Егорович. Поговорим?
— Ишь ты, по имени-отчеству знаешь, — усмехнулся Колька-кун. Он был совершенно спокоен, словно покупал семечки на рынке, а не стоял в окружении врагов в ожидании схватки.
Атаман внимательно осмотрел гостя и кивнул:
— Ну, давай поговорим. Тебя как звать?
— Алексей Николаевич.
— Что скажешь, Алексей Николаевич? Отпустите мою вшивобратию, или мы тут все вместе помрем?
Городовой икнул, а у подполковника Саковича задергался глаз.
— Бомбу взрывать не надо, а то много невинных людей погубишь, — ответил Лыков. — Во дворе съезжей помещается казарма городовых. Там женщины и дети.
— Невинных людей нет на земле, — равнодушно парировал Колька-кун.
— Есть! — жестко возразил коллежский советник. — Есть. И ты мне тут не рисуйся, чай, не Бог, чтобы суд вершить. А будешь такую чушь нести, я сейчас развернусь и уйду. Оставайся тогда со своей бомбой, пусть она тебя в ад и отправит…
Атаман смутился. Он шепотом обратился к товарищам, те что-то коротко ему ответили.
— Ладно. Ты чего предлагаешь?
— Сейчас вас выпустят, и катитесь на все четыре стороны. Пристава с городовым отдайте прямо сию секунду. Хватит с них того, что уже пережили.
— А…
— А заместо них я останусь. Как-никак коллежский советник, полковник. Повыше чином, нежели пристав Сакович.
Колька-кун задумался. Лыков между тем продолжал:
— Там в доме напротив городовые с винтовками. Я приказал их увести. Обещаю, никаких попыток остановить вас не будет.
— Но…
— Я с вами сяду в пролетку. Под руку поведу, на всякий случай. В меня стрелять не посмеют. Как отъедете на безопасное расстояние, я выйду. Уговор?
Неожиданно быстро атаман согласился:
— Полковника менять — это правильно. Уговор!
Он подтолкнул Саковича вперед, и тот налетел на сыщика. Едва не упал — чувствовалось, что хладнокровие дается ему нелегко. Алексей Николаевич ободрил пристава:
— Все в порядке, Ромуальд Иванович. Идите вниз. И успокойте там Филодельфина, чтобы он не вздумал палить. Ответственность перед начальством я беру на себя.