Трое «уловителей» собрались снова. На сей раз в кабинете Филиппова на Офицерской, 28. Владимир Гаврилович зачитал последние сводки агентов: ничего существенного. В трактире «Муравей» на Большой Белозерской улице выпивали пятеро. Говорили про войну, показывали скабрезные японские картинки. Сыскной агент заметил их и вызвал полицию. Это оказались матросы с «Инкулы», те самые, которых интернировали. Были пьяны и потому сопротивлялись аресту, выбили околоточному зубы. Теперь пишут жалобы в прокурорский надзор: героям войны выпить не дают, налетают и тащат в кутузку… Неловко получилось.
— Наши не пьют, — сообщил Лыков. — Ищите их не в кабаках, а в чайных.
— Это почему? — удивился Герасимов.
Коллежский советник пояснил. Жандарм записал в памятной книжке и прокомментировал:
— Ну и задачка нам досталась. Может, они и к бабам не ходят, пока революцию не сделают?
— Насчет баб интересная мысль, — подхватил Филиппов. — Действительно, восемь здоровых мужиков, живут в чужом городе, без семей. Как они отправляют свои физиологические потребности?
— Надо публичные дома опросить, — глубокомысленно предложил Лыков. Начальник сыскной иронично хмыкнул:
— Глаз с них не спускаем. Все бендерши уведомлены, чтобы сразу сообщили.
— А одиночки?
— С ними сложнее. Десять тысяч — как их охватить?
— А на что мужики живут? — поинтересовался Герасимов. — Пособие они получили?
Владимир Гаврилович заглянул в свои записи:
— Трое в городе явились за пособием. Сажина и Куницына среди них нет.
— Вы их проверили? — оживился начальник ПОО.
— Вчера закончили. Некие Сыч, Киндяпкин и Лосев. Все из Седьмой Восточно-Сибирской дивизии, а наши партизаны из Четвертой.
— Ну и что? Могли в плену сговориться.
Лыков возразил:
— Пленные из Седьмой дивизии сидят в окрестностях Токио. А из Четвертой — на Сикоку.
— Они два месяца плыли на одном корабле, — продолжал настаивать подполковник.
Сыщики задумались и были вынуждены согласиться, что такая возможность существовала. Филиппов взялся еще раз проверить стрелков, уже основательнее. Затем покосился на коллежского советника и осторожно спросил:
— Алексей Николаевич, а что ваша агентура?
— Да, — подхватил Герасимов, — пусть агентура департамента тоже напряжется. Нечего ее беречь.
Надворный советник покачал головой:
— Я имел в виду личных осведомителей Лыкова.
— Это кто такие?
— Еще со времен Павла Афанасьевича Благово была заведена особая сеть.
Жандарм пожал плечами:
— Я не знаю никакого Благово.
Филиппов пояснил:
— Был такой вице-директор Департамента полиции. Я его не застал, он умер задолго до того, как я пришел в градоначальство. Слышал лишь отзывы, но зато необычайно лестные. Умнейший был человек. И учитель Алексея Николаевича.
Лыков слушал молча. Его отношения с покойным никого в этом кабинете не касались. А начальник ПСП тем временем продолжал:
— Когда Благово умер, его сеть осведомителей перешла к Лыкову. С тех пор о ней никто ничего не знает. Иногда Алексей Николаевич выдает такую, как сейчас модно говорить, информацию, что только диву даешься. Значит, сеть жива и работает. Так, Алексей Николаевич?
— Так.
Филиппов с Герасимовым переглянулись. Оба были опытные люди, и на секретной службе. Каждый имел на связи собственную агентуру, которую точно так же держал в тайне ото всех, и особенно от начальства.
— И что говорят агенты? — мягко полюбопытствовал жандарм.
— Пока ничего, — ответил Лыков. — И вообще, господа, вы преувеличиваете их возможности. Так, два десятка человек… У вас, Александр Васильевич, на порядок больше. Мои же не лезут в политику. Журналист, отставной почтовик, распорядитель билетов в театре… Парочка придворных средней руки…
Герасимов аж облизнулся — так ему хотелось присоединить осведомителей сыщика к числу своих. Но он понимал, что этого никогда не случится.
— И совсем ничего?
— Пока да. Скорее, Александр Васильевич, мы вправе ждать новостей от вас. Люди Кольки-куна активно агитируют. Они не могут не пересечься с эсерами или анархистами.
Подполковник пристально вгляделся в сыщика:
— Вы… имеете агентуру в моем ведомстве?
— Господь с вами! — открестился Лыков. А начальник сыскной обрадовался:
— Что, Алексей Николаевич угадал? Есть зацепка?
— Ну, если разве угадал… — недоверчиво буркнул жандарм, не сводя глаз с коллежского советника.
— Давайте, признавайтесь. Чего мы воду в ступе толчем? Эсеры или анархисты?
— Эсеры, — выдавил подполковник. — Алексей Николаевич, но вы вправду угадали? Или…
— Успокойтесь, Александр Васильевич. Тут простая логика и ничего более.
— Разрешите послушать вашу логику, прежде чем отвечу.
— Да запросто. Социал-демократы вряд ли придутся крестьянам по душе. Всякие «Союзы союзов» тоже — это говорильня для городских, которых мужики презирают. Остаются эсеры с их сильным влиянием в деревне, и анархисты. Теперь ваша очередь.
Начальник охранного отделения откашлялся, дернул себя за бородку и начал:
— В середине марта мы арестовали двадцать террористов — всю группу Макса Швейцера.
— Того, который по ошибке взорвал сам себя в «Бристоле»? — спросил Лыков.
— Да, того самого.
— Всех взяли?
— Нет, конечно. Оставили парочку на развод. Чтобы не бегать потом, не искать заново.
Сыщики одобрительно кивнули — логика жандарма была правильная. Он ободрился этим и продолжил:
— И вот второго дня я получил сигнал, что эсеровские агитаторы кого-то сильно уговаривают. Надо, мол, кровь за кровь, смерть за смерть, сжечь всю столицу к бесам. Террор должен быть устрашающим, а значит, масштабным. Но там не соглашаются. Отвечают, что мужицкую кровь просто так лить нельзя, только барскую согласны.
— Наши! — стукнул кулаком по столу коллежский советник. Надворный согласился:
— Они, вшивобратия!
Герасимов дал им выговориться и продолжил:
— Сегодня ночью в Малой Яблоновке, это за Охтой, состоится встреча. Эсеры хотят-таки склонить ваших партизан к насилию.
— Где назначена встреча, известно?
— А то как же. В доме у мещанина Глущенкова, табельщика Александровского механического завода. Ровно в полночь.
Филиппов подошел к карте:
— Полюстровский участок. Далеко забрались ребята. У меня оттуда если что и поступает, то крайне редко.
— Там, как и всюду на окраинах, слабый полицейский надзор, — высказался Лыков. — Вот они и лезут подальше от чужих глаз.
— Совершенно верно, господа, — подтвердил подполковник. — Я посылаю туда десять человек во главе с офицером-розыскником. Хотите присоединиться?
— У меня в половине первого встреча с агентом, — сразу же отмежевался Филиппов.
— А я схожу, — выказал готовность к опасной операции коллежский советник.
— Вот и славно, — жандарм поднялся. — Жду вас без четверти одиннадцать в отделении.
Дом Глущенкова оказался в очень неудобном для захвата месте, на берегу реки Оккервиль. Слева возвышался забор фабрики масел и толя. При желании злоумышленники могли сигать хоть в речку, хоть через забор на фабрику. Офицер ПОО штабс-ротмистр Вильямсен, матерясь сквозь зубы, выставил частичное оцепление. В двух комнатах дома горел свет. Малый из арестной команды пробрался к окнам, послушал и вернулся.
— Так что, ваше благородие, три голоса разобрал.
— Мужские?
— Все мужские.
— Ну, пошли, — штабс-ротмистр мелко перекрестил живот, вынул из кобуры тяжелый борхард и первым шагнул в темень двора. Агенты и Лыков проникли следом, выстроились полукругом напротив двери. Все приготовились. Алексей Николаевич давно уже не участвовал в задержаниях и слегка мандражировал. Он не стал даже вынимать браунинг — стоял руки в брюки. Стрелять во вшивобратию не хотелось.
Сейчас начнется! Самый рослый из агентов вышел вперед, согнулся, готовясь снести дверь с петель. Но тут вдруг с луны сползло облако, и на погоне Вильямсена тускло блеснула галунная рогожка. И сразу из-за фабричного забора раздался знакомый голос:
— Лыков, падай!!!
Сыщик отреагировал мгновенно. С криком «ложись!» он бросился на землю. А вот остальные замешкались. И когда сбоку зачастил маузер, люди повалились, кто где стоял.
Как только выстрелы стихли — а террорист разрядил всю обойму, — за забором послышались торопливые шаги. Негодяй сделал свое дело и убежал. Алексей Николаевич и не думал его преследовать: он поднялся и осмотрелся. Вокруг него, едва различимые в сумерках, стонали люди. Сколько же пострадало? Он согнулся над тем, кто был ближе всех:
— Куда тебя?
— В ногу…
Из оцепления прибежали другие агенты, зажгли фонари и стали перевязывать раненых. Их оказалось всего трое — а сначала Лыков решил с перепугу, что перебили половину отряда. Раны тоже были не так страшны: всем угодило по ногам, в мякоть. Очевидно, что стрелок нарочно взял низкий прицел, чтобы не наносить тяжкого вреда. При желании со своей позиции, с десятизарядным маузером в руках, он мог натворить много бед…
Потрясенные охранники кое-как пришли в себя. Когда выяснилось, что они легко отделались, настроение у них улучшилось. Вот только ребята как-то странно косились на сыщика.
Штабс-ротмистр Вильямсен успел среагировать на команду коллежского советника и потому остался невредим. Его люди обыскали дом и, разумеется, никого там не нашли, кроме перепуганных хозяина с собутыльниками. Ближе к утру все возвратились на Мойку. Перебинтованные, сконфуженные, охранники больше напоминали инвалидную команду.
В час дня Лыков с Герасимовым были вызваны на доклад к Трепову. Генерал рвал и метал. С сыщиком он решил не церемониться.
— Скажите, коллежский советник, у вас уже появились друзья среди революционеров? Они вам подсказывают, что делать? Как там кричали ночью: «Лыков, падай»?
— Да, ваше превосходительство.
— Может, вы узнали и того, кто кричал?
— Некто Сажин, правая рука главаря Куницына.