16 октября в два часа пополудни царь заслушал все варианты и выбрал один. Вечером домой к Витте приехал Фредерикс и вручил ему этот текст. Граф стал сравнивать его со своим и нашел много отличий. Тогда он вернул министру Двора бумагу и сказал: передайте государю, что я отказываюсь возглавить кабинет министров. Или реформы пойдут по моей программе, или пусть смуту усмиряет кто-то другой.
Утром 17 октября царю доложили об отказе Витте. Он впал в ярость, никогда ранее ближнее окружение Николая не видело его таким. Но сила была на стороне графа, и даже затворник Царского Села в конце концов понял это. Но опять, как и прежде, он попытался уйти от ответственности. Царь вызвал к себе Николая Николаевича, рослого, громогласного, у которого под рукой были верные гвардейские полки, и пожаловался ему на Витте.
Однако умный Сергей Юльевич предвидел такой шаг. И заранее подослал к великому князю некоего Ушакова, рабочего из Экспедиции заготовления государственных бумаг. Старый зубатовский агент, тертый, с подвешенным языком, Ушаков наговорил великому князю такого, что бедный вояка чуть не лишился рассудка. Вот голос простого рабочего! И этот голос за реформы.
В итоге Николай Николаевич пришел к государю уже на взводе. Ходили слухи, что он даже вынул из кобуры револьвер и обещал племяннику застрелиться у него на глазах, если тот немедля не подпишет проект Витте и не назначит его главой кабинета.
И царь сломался. Он вызвал из приемной томившегося там Фредерикса, и они втроем принялись ждать графа. А тот все не ехал и не ехал… Наконец в половине пятого Витте появился. И государь подписал манифест.
Утром 18 октября, когда Лыков шел по Литейному на службу, текст обращения уже висел на всех тумбах. Хорошо одетые господа обнимались друг с другом и иногда — с голодранцами. И поздравляли с великим днем. Коллежский советник купил газету и начал внимательно изучать, что там царь-батюшка ему, Лыкову, даровал. Так… Незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний, союзов… Привлечь к выборам в Государственную думу те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательного права… Ага, это про мертворожденное детище Булыгина[63]. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы… Так-так. Вот еще: чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей…
А неплохо для начала, подумал сыщик. Он был скептик, во-первых, и государственный служащий, во-вторых. И понимал, что в такой стране, как Россия, реформы должны быть постепенными. Дарованы свободы, люди начнут привыкать к ним. Выберут парламент, и население со временем приучится решать свои проблемы не на улице с камнем в руках, а в цивилизованном состязании партий. Сразу много толпе давать нельзя, особенно сейчас, когда общество наэлектризовано до предела.
Обещания манифеста сформулированы довольно расплывчато, но это тоже можно понять, думал сыщик. Уже сейчас ясны три вещи. Дума будет лишь одобрять или не одобрять законы, которые ей представит правительство. Далее, участие в надзоре за действиями властей — как это делать технически? Вот поймали участкового пристава на мздоимстве. Или даже губернатора. И что потом? Механизм надзора пока отсутствует. И наконец, слова «поставленных от Нас властей» прямо указывают, что назначать на должности по-прежнему будет лично самодержец. Без участия общественности.
Все равно Алексей Николаевич остался доволен. Он даже поспорил с Сергеем, который по молодости лет жаждал большего. Надо с чего-то начать, и для задела этого достаточно. В третьем часу сыщик вышел на улицу посмотреть, что там творится. В воздухе витало ощущение радостное и одновременно тревожное.
На Загородном проспекте у Пяти углов полиция разогнала манифестацию либерально настроенной толпы. От Гостиного двора к Невскому, наоборот, двинулась патриотическая демонстрация, с портретами государя и пением «Боже царя храни». Напротив Казанского собора правые столкнулись с левыми. С обеих сторон раздались револьверные выстрелы. Левых оказалось больше, и вооружены они были лучше. Потеряв несколько человек ранеными и убитыми, гостинодворцы разбежались.
Лыков стоял на другой стороне Невского и наблюдал за побоищем. Этого-то он и опасался! Русские опять стреляют в русских. Когда правых прогнали, площадь перед собором заняли рабочие. Они говорили речи до темноты. После чего двинулись с красными флагами к Дворцовому мосту, где и разошлись. Первый день свободной России закончился относительно малой кровью.
После выхода манифеста забастовки прекратились. Во всех высших учебных заведениях студенты постановили не возобновлять занятий «ради продолжения революционной борьбы». Иногородние уехали бороться к себе на родину, и в Петербурге стало спокойнее.
19 октября вышел указ «О мерах к укреплению единства в деятельности министерств и главных управлений». Совет министров из органа, собираемого царем по мере надобности, превратился в постоянно действующий, с особым председателем. К его компетенции были отнесены все вопросы государственного управления, кроме дел по императорскому Двору, обороне и внешней политике.
20 октября Высочайшим рескриптом граф Витте был назначен председателем Совета министров. Сергей Юльевич сразу же взялся за формирование кабинета. Он хотел видеть в нем влиятельных представителей общественности. Провел переговоры с Шиповым, Милюковым, Гучковым, Трубецким, Муромцевым. Все спрашивали только одно: а кто будет министром внутренних дел? И тянули с ответом.
Ключевая в эпоху смуты должность доставила Витте больше всего хлопот. Сначала он видел на ней князя Урусова, бывшего бессарабского губернатора, популярного среди либералов. Но быстро понял, что у того нет полицейской опытности, а куда же без нее в такой обстановке? Другие кандидатуры были еще хуже. Трепов призывал графа самому сесть в это кресло, оставаясь премьером. Еще два года назад Витте самонадеянно лез в МВД, из-за чего окончательно рассорился с Плеве. Теперь, когда кругом бунтовали, он не решился лично возглавить репрессивный аппарат. Ему нужен был помощник-громоотвод, да еще с опытом. А такой человек был только один — Петр Николаевич Дурново.
Витте опасался Дурново и попробовал опорочить его в глазах государя. Так похлопотал за него, что царь отказал Дурново в министерской должности. Тот разгадал нечистую игру лукавого премьера и был взбешен. Состоялся секретный и очень нервный разговор, в ходе которого Петр Николаевич показал Сергею Юльевичу некие письма. Те самые, что были в портфеле у Плеве, когда тот ехал к царю на Высочайший доклад, но так и не доехал…
В результате Дурново получил назначение, но не министром внутренних дел, а только управляющим министерством. На ходатайстве Витте царь написал: «Хорошо, только ненадолго». Пусть-де потушит пожар, а там свободен…
Узнав о назначении, все представители общественности дружно отказались входить в кабинет Витте. Это выглядело как принципиальность. На самом деле либералы воспринимали графа как калифа на час. И рассчитывали прийти к власти через Государственную думу. Витте был крайне разочарован. Он впервые понял, что мира с «прогрессивной общественностью» не получится и помощи от нее не дождешься. А ее вожди будут похлеще самодержавных бюрократов.
Правительство еще не собралось в полном составе, как подверглось первому испытанию. 26 октября в Кронштадте началось вооруженное восстание…
Лыков сидел в кресле у себя на Стремянной и листал газеты. Война закончилась, а люди продолжали от нее страдать. Подъесаул Первого Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска персидский принц Самед-Мирза до сих пор лечится от контузии. Кой черт дернул персиянца пойти в казаки? А вот печальная новость из Киева. Там скончался после тяжелого ранения штабс-капитан Третьего Восточно-Сибирского саперного батальона Карпов. Два месяца врачи пытались спасти ему жизнь, но безуспешно. Офицер умер на руках у любящей жены. Когда он испустил последний вздох, молодая женщина в отчаянии вышла в соседнюю комнату, взяла мужнин револьвер и застрелилась…
Вдруг в коридоре тренькнул телефон. Сыщик подошел, снял трубку. Сквозь помехи послышался голос Кольки-куна:
— Алексей Николаич, здорово. Узнал?
— Узнал. Ты, надеюсь, из Америки телефонируешь?
— Нет, из Кронштадта.
У Лыкова тут же стало тягостно на душе.
— Чего молчишь? — встревожился на том конце атаман.
— Перевариваю твой ответ, Николай Егорыч. Скажи сразу, чего ты от меня хочешь?
— Тут Зота ранило…
Сыщику стало еще хуже. Деревянным голосом он спросил:
— Тяжело?
— Тяжело. Если его не вывезти сейчас, то он того… Кончится.
Лыков задумался.
— Эй! — опять захрипело в трубке. — Что скажешь? Мне больше попросить некого…
— А как я туда попаду? — разозлился коллежский советник. — Никого не пускают в Кронштадт! А завтра его вообще объявят на военном положении.
— Даже с твоей книжкой не пустят?
— Нет. Я из полиции, а там заправляют военные.
Колька долго молчал, потом сказал:
— Значит, мальчишке умирать…
— Стой! — Лыков испугался, что атаман сейчас повесит трубку. — Я попробую. Вы где?
— На Розовой улице, угловой дом.
— Я попробую.
И сыщик повесил трубку.
Он уже знал по службе, что произошло на острове Котлин. Там тупоумное военное начальство своими руками соорудило вулкан. Все лето в Кронштадт присылали из Петербурга и Либавы беспокойных матросов. Но этого дуракам в погонах показалось мало. И они разместили в казармах еще и старослужащих солдат крепостной артиллерии из Варшавского и Одесского военных округов. Тех задерживали с демобилизацией, хотя война уже кончилась, и пушкари стали бунтовать. Однако огромная взрывоопасная масса не насторожила власти. Когда 21 октября была объявлена частичная амнистия, сто сорок политически неблагонадежных матросов с петербургских морских гауптвахт были переведены все в тот же Кронштадт. В результате на небольшом пространстве скопилось несколько тысяч недовольных. Нужна была только искра, чтобы разжечь пожар.