Адмирал делал все, что мог, но надежных войск не хватало. Те, что имелись, встали лагерем на Театральной площади и в здании Манежа. Они сумели защитить ту часть города, которая находилась внутри Бульварного кольца. Телеграф, почтамт, телефонная станция и водопровод также охранялись войсками. Артиллерия Гренадерского корпуса, в отличие от пехоты, сохранила верность присяге. Именно с ее помощью удалось подавить очаги восстания в Замоскворечье, причем типография Сытина сильно пострадала. Сгорели четыре дома на Кудринской площади, один — на Миусской. На большее у армии не было сил.
Рабочие заводов, охваченных восстанием, сами страдали от него. Далеко не все взяли в руки оружие. Еще с конца ноября, когда стало ясно, что бунта не миновать, рабочие начали уезжать из Москвы. Те, у кого оставались родные в деревне, устремились туда, часто без всякого расчета и даже без вещей. Оставшихся боевики против их воли заставляли строить баррикады. К недовольным применяли насилие.
В условиях нехватки сил Дубасов запросил у столицы подкрепление. Из всех частей гвардии только полковник Мин, командир Семеновского полка, ручался за своих солдат. Их и бросили в пекло.
Семеновский полк сто лет назад был первым в гвардейской пехоте. Император Александр Павлович очень его любил и выделял, поскольку являлся шефом семеновцев еще до вступления на престол. Но в 1820 году полковым командиром стал аракчеевец Шварц. И за несколько месяцев своими неимоверными требованиями довел солдат до неповиновения. В результате полк был раскассирован. В него набрали новых людей, но прежней славы семеновцы лишились. Причем надолго: все последующие государи недолюбливали их и побаивались. Столько времени прошло, а негласная опала так и лежала на полку. И вот Мин решил, что представился удобный случай вернуть семеновцам прежнее расположение монархии. Надо только проявить твердость, если понадобится — даже жестокость. Для этого у него был подходящий человек — командир третьего батальона полковник Риман. Он уже отличился 9 января, в Кровавое воскресенье, когда расстрелял толпу без всякого предупреждения. Да еще подождал, пока людей соберется побольше. Теперь наступил звездный час Римана.
Московские власти смогли удержать в своих руках лишь один вокзал в городе — Петербургский. Дружинники несколько дней штурмовали его, но безуспешно. Поезда до Москвы ходили из столицы под управлением военных железнодорожников. 14 декабря Семеновский полк в полном составе, со штатной артиллерией и большим запасом огнеприпасов погрузился в эшелоны и выехал в Первопрестольную. Вместе с войском катил и вице-директор Департамента полиции Рачковский.
Лыкова вызвал к себе Дурново. С 30 октября он был управляющим Министерством внутренних дел в кабинете Витте. Полноправным министром государь его так и не назначил. В этом заключалась интрига премьера: с одной стороны, ему нужен был опытный полицейский деятель. И чтобы подавить бунты, и чтобы отвлечь на себя все пули и бомбы террористов… С другой — Витте заигрывал с либералами, и Дурново с его репутацией мешал этим маневрам. Так что именно Сергей Юльевич упросил государя оставить Петра Николаевича в унизительной должности управляющего.
Тем не менее Дурново добился своего. Лыков впервые увидел его накоротке с тех пор, как тот сел в главное кресло. Низкорослый, излучающий энергию, с умным волевым лицом и твердым взглядом, тайный советник задал всем перцу. Растерявшееся было при прежних руководителях министерство быстро начало возрождаться.
— Поздравляю, Петр Николаевич! Заждались мы твердой руки.
— Спасибо, Алексей Николаевич. Так уж и заждались?
— Сколько можно миндальничать? — возмущенно сказал коллежский советник. — А Булыгин? Он же первый саботажник был!
Дурново свел брови:
— Да уж. Что такое Булыгин? Толстый человек, который сидел в кресле и улыбался. Дом горит, а он в картишки дуется… Но теперь я с этим покончу.
Лыков посерьезнел. Что приготовил ему шеф? Вопрос управляющего министерством удивил его:
— Как там с бандой так называемого Кольки-куна?
— Уж забыл о таком, — честно признался сыщик. — Давно не слышно и не видно. Куда-то уехали, не иначе.
— Они в Москве, дерутся на баррикадах.
Алексей Николаевич напрягся, ожидая от Дурново разъяснений.
— Известно доподлинно, — кивнул тот. — Куницын и Сажин командуют отрядами, они в большом почете у бунтовщиков. Так вот, Алексей Николаевич. Приказ вам найти и уничтожить банду никто не отменял. Понимаете меня?
— Я должен выехать в Москву?
— И немедленно.
— Слушаюсь.
Лыков хотел уже идти, но Дурново остановил его и неожиданно дружески положил руку на плечо:
— Погодите минуту. Сядем.
Они уселись в кресла у окна, и тайный советник сказал, глядя сыщику прямо в глаза:
— Я понимаю: страшно. Однако мне больше некого туда послать. Вы известны опытом и храбростью. И потом, старый должок!
— Петр Николаевич, когда это я трусил? Да, все мы люди, все хотим жить. Но… — коллежский советник запнулся и махнул рукой: — А! Скажите лучше, что я должен сделать? Арестовать их?
Управляющий пожал плечами:
— А зачем? Москва и губерния три дня назад объявлены на военном положении. Допустим, что вы их возьмете. Согласно статье двести семьдесят девятой Воинского устава, бандитам полагается военно-полевой суд. Их так и так казнят. Бейте сразу наповал, не доводите до суда. С моей стороны наказания за это не будет, только благодарность. И потом, если арестуете, тогда выпадет присутствовать при их казни. Вам это надо? Уж лучше так, при задержании.
Действительно лучше, подумал Лыков. Весной он по долгу службы присутствовал при расстреле четверых боевиков. Они убили станового пристава в Жерновке. Сыщик поймал их с помощью людей Филиппова. Дело передали в военно-полевой суд, поскольку местность вокруг пороховых заводов была объявлена на военном положении. Приговор вынесли быстро. Но сама казнь прошла так, что даже бывалый Лыков содрогнулся…
Убийц привязали к столбам, и расстрельная команда дала залп. Солдаты всегда берут неверный прицел. Пусть, мол, кто-то другой взвалит грех на душу, а я промахнусь… В результате трое из четверых оказались лишь ранены. Они инстинктивно рванулись изо всех сил, когда в них угодили пули. Веревки ослабли. Несчастные стали ходить вокруг столбов, как бычки на привязи, и кричать от боли и страха. Кровь хлестала ручьем, а они все ходили и стонали… После второго залпа стало еще хуже: приговоренные получили новые раны, но не упали. Крики перешли в вой, люди умоляли добить их поскорее. Начальство само оказалось на взводе — не было сил смотреть на этот ужас. Пришлось офицерам добивать жертвы из револьверов…
— Понял вас, Петр Николаевич, — ответил сыщик. — Последний вопрос: я стану подчиняться Рачковскому?
— Вот еще! — взвился Дурново. — Когда такое бывало? Вы, Алексей Николаевич, подчиняетесь напрямую мне. Сообщаемся шифром, жду от вас рапорты через день. Кого возьмете с собой в Москву?
— Коллежского секретаря Азвестопуло.
— И все? Непрактично. Там бунт, война идет… Берите людей, сколько хотите. Можете из служительской команды министерства, можете из кадра Герасимова, там опытные специалисты. Я прикажу ему.
— Не надо, Петр Николаевич. В Москве полезнее будут москвичи. Лучше дайте телефонограмму Дубасову, чтобы оказал содействие.
— Будет сделано. Только сейчас там некому содействовать. После того, как в окошко охранного отделения бросили бомбы, ребята перепугались. Потому вас и посылаю, чтобы дать им пример мужественного исполнения своего долга. Ну, с Богом!
Лыков простился с начальством и вышел на панель. Дурново жил и работал в доме МВД у Прачечного моста, том самом, где когда-то застрелили Макова[67]. Сыщик двинулся вдоль Мойки, не замечая никого вокруг. Вот так поручение… Найти и убить Николая Куницына и его товарищей. Что делать? Сказаться больным? Все, и Дурново в том числе, подумают, что сыщик струсил. Черт бы с ними, но тогда в Москву пошлют другого. Исправлять его, Лыкова, грехи с риском для жизни. И потом, а присяга? Он на службе, и получен приказ. В Москве идет резня. Уже погибли более пятидесяти полицейских, товарищей Лыкова по службе, у всех жены и дети. Городовые просто исполняли свой долг, и за это их убили. Кто? Неужели обошлось без Кольки-куна и его вшивобратии? Они делают революцию в белых перчатках, по законам рыцарства? Бред! Раньше «японцы» не отнимали ни у кого жизни. Лишь поэтому сыщик счел себя вправе помогать мужикам. Но сейчас все переменилось. Кровь пролилась и развела стороны окончательно. И как быть? Снова бегать за «японцами» и уговаривать их уехать? Разве же они согласятся? Нет, черта перейдена, дальше кто кого перестреляет. А ведь это он, Лыков, поймал банду и отпустил. Посовестился — мужики уж больно хорошие, и много за ними правды… Но, если они теперь кого-то казнили, смерть их жертв — это его, Лыкова, несмываемая вина. Надо ехать, исправить ошибку.
И еще есть соображение, самое неприятное. Шкуру надо спасать, свою собственную шкуру! Попадут куницынские в плен и расскажут на допросе, как прятались в квартире сыщика. Слово давали молчать, но чего теперь стоит их слово?
В результате они с Азвестопуло оказались в одном поезде с полковником Мином и первым батальоном семеновцев. Ехали двадцать часов и прибыли на Петербургский вокзал Москвы в ночь на 15 декабря. Солдаты расположились в здании вокзала, начальство и Лыков отправились в Кремль к Дубасову. Сыщика прежде всего интересовали коллеги по сыскной полиции. Он нарочно отказался взять с собой питерцев. Мало ли как все обернется с «японцами»? Может, ситуация не настолько безвыходная? Чужие глаза тут ни к чему. А среди москвичей у Алексея Николаевича было немало приятелей. В первую очередь он надеялся на Войлошникова. Но того на совещании у генерал-губернатора не оказалось, присутствовал его помощник надворный советник Мойсеенко.
Лыков пожал ему руку: