Лыков поймал себя на мысли, что оправдывается перед боевиком. Рассердился и строго спросил:
— Где он теперь? Когда вы видели его в последний раз?
Парень оглянулся на своих и ответил тихо:
— Начальник над всеми дружинами товарищ Иннокентий[78] велел товарищу Николаю с кавказской дружиной уходить на Пресню. Там сосредотачиваются все силы.
— Когда они сбежали?
— Не сбежали, а ушли по приказу, — обиделся за товарищей пленник.
— Ну, ушли.
— Утром.
— Мы же окружили всю слободу, — удивился подошедший Азвестопуло. — Как они прошмыгнули?
— Через Подонский овраг, — объяснил студент. — Он выходит на той стороне железной дороги. Тянется до Новой Симоновской слободки и дальше до городских боен. Теперь уже не догоните.
Лыков вздохнул, взял Сергея под руку и повел его прочь. Когда они оказались на Александровской площади, спросил:
— Сильно устал?
— Да так, — ответил помощник. — Но напиться хочется.
Сыщики пристроились в пролетку к контуженному казаку, которого отправляли в госпиталь, и поехали в центр. Добрались до номеров и без сил рухнули на кровати. Но уснуть не получилось — у обоих перед глазами стояли кровавые сцены штурма. Тогда Азвестопуло вынул из чемодана бутылку греческого коньяка, а Лыков взял из буфета водку. И они напились.
Глава 12Пресня
Прибытие в Москву Семеновского полка изменило соотношение сил в пользу властей. А вскоре подошли новые подкрепления: лейб-гвардии Конно-гренадерский полк, Шестнадцатый пехотный Ладожский, части гвардейской артиллерии и железнодорожный батальон. Началось планомерное освобождение города от баррикад. Только в Миусском трамвайном парке дружинники недолго посопротивлялись, из остальных мест ушли без боя. Одновременно на Московско-Казанской дороге действовал карательный отряд Римана. Он шел на восток, захватывая станцию за станцией. Боевые дружины железнодорожников не могли ему противостоять. Пленных и саботажников полковник расстреливал на месте, иногда даже лично. Одна за другой пали Сортировочная (пять казненных), Перово (девять жертв), Люберцы (четырнадцать), Голутвино (двадцать четыре)… Казнив без суда и следствия общим счетом пятьдесят пять человек, Риман заставил Московско-Казанскую дорогу работать.
К 16 декабря в руках дружинников осталась одна лишь Пресня. С утра роты полковника Мина пошли на штурм Горбатого моста, который обороняли шмитовцы. Те были хорошо вооружены и открыли плотный огонь. Командир семеновцев решил не рисковать людьми и приостановил наступление. Всю ночь военные подтягивали артиллерию. Утром 17-го пушки начали обстреливать мятежный район. Батареи били от Ваганьковского кладбища, с Кудринской площади и от Дорогомиловского моста. Фабрика Шмита была разрушена полностью, досталось и Трехгорной мануфактуре. Возле Зоологического сада выгорел целый квартал. У Горбатого моста было разрушено три дома, загорелись склады лакокрасочной фабрики Мамонтова и жилая застройка на Пресненской заставе. Всю Пресню заволокло дымом. Пехота выжидала, не ввязываясь в уличные бои. И дружинники не выдержали. Утром 18 декабря штаб обороны дал приказ своим отрядам спрятать оружие и уходить. Бомбардировка продолжилась, но боевое охранение семеновцев начало осторожно разведывать ближние улицы. Только на следующий день в Пресню тремя колоннами вошли одиннадцать рот пехоты из состава Семеновского и Ладожского полков под общим командованием Мина. Восстание закончилось.
Лыков и Азвестопуло приняли непосредственное участие в боях. Алексею Николаевичу очень хотелось встретить кого-нибудь из вшивобратии, особенно Сажина и Кольку-куна. Желание сыщика частично осуществилось: на баррикаде сахарного завода он увидел Василия Суржикова. Тот отстреливался из охотничьего ружья крупного калибра, пытаясь задержать ладожцев. Сыщик не успел сам разобраться с «японцем» — его прикончили солдаты. Спустя полдня у Трехгорной заставы Лыкову попался труп Гришки Булавинова.
Бомбардировка Пресни сломила дружинников, они почти перестали сопротивляться. Многие, бросив оружие, убежали в деревню Шелепиха и оттуда прочь из города. Другие переходили по льду на правый берег Москва-реки, чтобы укрыться в Дорогомилово. Их густые толпы представляли собой хорошую мишень, и солдаты принялись было расстреливать беглецов. Но тут со Студенецкого проезда дружинников прикрыл плотный огонь. Оказалось, что там в трех домах засели самые непримиримые — боевики из рабочих анархистских дружин. Они решили пожертвовать собой, но спасти товарищей. Завязался жестокий бой. Семеновцы и ладожцы увязли в нем, солдатам стало не до беглецов.
Никто из анархистов не сдался и не выкинул белый флаг. Они бились до последнего патрона, а потом оборонялись кинжалами. Лыкову с Азвестопуло достался двухэтажный особняк на углу Трехгорного переулка. Сергею оцарапало шею, еще его контузило в темечко, и пуля разнесла в щепки кобуру-приклад маузера. Лыков ухитрился не подставиться ни разу.
Уже смеркалось, когда у боевиков кончились боеприпасы. Солдаты осмелели и вплотную подошли к дому. На снегу лежал Сажин с пустым браунингом в руке. Судя по вывернутой стопе, у него была перебита голень; под ногой быстро расползалось по снегу пятно темной венозной крови. Несмотря на это, вид у есаула был страшный. Он хрипел с ненавистью:
— Валяй, кто тут самый смелый… Зубами загрызу!
Солдаты в нерешительности топтались вокруг. Тут подошел фельдфебель, вырвал у одного из них винтовку и коротким ударом вонзил штык прямо в сердце есаула.
Сыщики обыскали очаги сопротивления. В одном нашли труп Ивана Косолапова. Итак, четверо «японцев» убиты, в том числе второе лицо в банде. Но где сам Колька-кун? Снова сбежал? Не похоже на него. Сажин вон бился до последнего. Погиб в бою? Пресня большая, тело атамана может лежать где угодно…
Коллежский советник и его помощник пошли на двор Прохоровской мануфактуры. Там уже всюду висели трехцветные национальные флаги. Перед корпусом заводоуправления сидел на стуле Мин и вершил расправу. К нему подводили одного за другим людей, схваченных с оружием. У кого оружия не было, тех заставляли снимать рубахи. Если руки пахли порохом или на плече имелся синяк от приклада, их тоже объявляли боевиками. Полковник отдавал только один приказ: расстрелять. Осужденного ставили к стенке и тут же приводили приговор в исполнение.
Глянув на такое ускоренное судопроизводство, Лыков махнул рукой и увел помощника с Пресни. Когда они возвращались к себе в Хохловский переулок, то увидели перед Троицкой церковью несколько розвальней. Сначала сыщикам показалось, что в них свалены узлы с вещами. Подойдя поближе, питерцы разглядели трупы. Тел было много, они лежали друг на друге, одетые в шинели железнодорожников и тужурки телеграфистов.
— Отпевать привезли, — пояснили возницы. — Это полковник Риман постарался, и еще не всех доставили…
Два последующих дня сыщики рыскали по Пресне, пытаясь найти следы Кольки-куна. Они видели немало ужасов. Власть приходила в себя и теперь мстила за пережитый страх.
Когда стало ясно, что атамана нигде нет, питерцы вернулись в столицу.
Глава 13Год спустя
Крах Московского вооруженного восстания не означал успокоения России. Но Дурново твердой рукой постепенно наводил порядок. Когда он подавил «почтово-телеграфный мятеж», все сразу поняли, что шутки кончились. Дело в том, что Петр Николаевич на предыдущей должности товарища министра отвечал именно за почтово-телеграфное ведомство. Его забастовку он расценил как личное оскорбление. А тут еще случай с Довяковским. Этот инспектор почт был послан управляющим в командировку в Сибирь. Когда он из Иркутска связался телеграфом с Дурново, то узнал, что царь убит, царица с наследником бежали, провозглашена республика, в которой Витте — президент… Дурново в свою очередь прочитал, что в Иркутске мятеж, армия взбунтовалась и прочее. Весь этот разговор был сочинен самарскими телеграфистами с целью внести хаос в управление. Угрозы репрессий с лишением казенных квартир оказалось достаточно, чтобы почтовики притихли.
Ликвидировав Петербургский совет рабочих депутатов и подавив восстание в Москве, власти получили спокойствие лишь в столицах. Кавказ, Прибалтика и Польша продолжали бунтовать. Не отставали от них и русские аграрные губернии: в двадцати пяти из них произошли волнения, пострадало 1857 помещичьих имений. С востока возвращалась огромная армия демобилизованных, сметая все на своем пути. Администраторы на местах потерялись, как вдруг из МВД повеял свежий ветер. Петр Николаевич в первую очередь наладил отношения… с государем. Посредником выступил царский любимец Трепов. Будучи дворцовым комендантом, он видел Николая Второго каждый день и имел на него большое влияние. Очень скоро с помощью Трепова Дурново начал бывать в Царском Селе чаще, чем Витте, — и тут же перестал считаться с премьер-министром.
Экзекуционные эшелоны — Меллера-Закомельского с запада и Ранненкампфа с востока — усмирили демобилизованных. Введение военного положения в Польше способствовало истреблению самых ярых террористов. Но ситуация оставалась очень тяжелой. С весны 1905 года по осень 1906-го было убито более четырех тысяч человек, состоящих на государственной службе: городовых, агентов охранки, офицеров, губернаторов, исправников, гражданских чинов…
Кабинет Витте плохо помогал своему министру внутренних дел. В январе 1906 года там рассматривался вопрос «Об уголовной репрессии по делам об убийстве чинов войск и полиции и других должностных лиц, падающих жертвой честного соблюдения принятой ими присяги на верность службе». Дурново предложил казнить всех, кто посягнул на жизнь должностных лиц в политических целях. Министры в большинстве своем не поддержали его, и закон был смягчен.
Тем не менее карательные ведомства под рукой Дурново ожили и заработали на полную силу. Вспышки неповиновения гасли одна за другой. Министр укрепил полицейскую стражу, завел в Москве конную полицию, стал щедро премировать отличившихся лиц: было выдано наградных на общую сумму пять миллионов рублей.