Это заметили на самом верху, и на сановника посыпались милости. Сначала его ввели в Государственный совет — то есть обеспечили достойную старость. 1 января 1906 года Дурново стал полноценным министром и действительным тайным советником. Его любимую дочь Надежду, некрасивую и несветскую, сделали фрейлиной — для Петра Николаевича это была высшая из наград, которой он долго и унизительно добивался. Многим казалось, что новый фаворит государя скоро спихнет Витте и выйдет в премьер-министры. Но случилось иначе.
Старый недруг Сергея Юльевича Горемыкин наметил высший пост для себя. Выборы в Первую Государственную думу оказались для монархии весьма неудачными — в них победили левые. Накануне созыва Думы логично было обновить и правительство. В обществе его давно уже называли «кабинет Витте-Дурново». И, по представлению Горемыкина, государь 22 апреля 1906 года уволил сразу обоих. Заодно бросил кость либералам… Отставка была подслащена Высочайшим рескриптом: Дурново сделан статс-секретарем Его Величества с сохранением огромного жалования в восемнадцать тысяч рублей. Также ему было единовременно выдано двести тысяч, что сразу решало все финансовые проблемы Петра Николаевича. Витте вместо денег получил орден Александра Невского с бриллиантами.
Дурново плохо перенес отставку. Смысл жизни этого незаурядного человека был в обладании властью. И он рассчитывал, что царь оставит его на вершине, может быть, даже сделает премьером. С обиды Петр Николаевич взял и вывез из казенной квартиры всю мебель…
Новый премьер Горемыкин имел в среде бюрократии прозвище Белорыбица — за характерное лицо и глаза навыкате. Иван Логгинович был человеком очень умным, но ленивым. Даже исходящие бумаги сам не подписывал: секретарь штамповал их резиновым грифом[79]. Он быстро завел в правительстве свои порядки. Шумная и многолюдная при Витте, приемная Горемыкина поражала пустотой. Любые инициативы, заигрывания с общественностью прекратились. Белорыбица объявил своим министрам:
— Все правительство — в одном царе. Что он скажет, то и будет нами исполнено, а пока нет от него ясного указания, мы должны ждать и терпеть.
Главным для Горемыкина стал вопрос, кто к кому должен первым приехать представляться: он к председателю думы Муромцеву или Муромцев к нему. Иван Логгинович считал себя вторым лицом в империи после государя. А Муромцев кивал на Францию, где премьер-министр был лишь четвертым после президента и председателей обеих палат. В результате никто ни к кому не поехал, и взаимоотношения думы и правительства сразу разладились…
Новым министром внутренних дел стал бывший саратовский губернатор Столыпин. Он всколыхнул болото столичной бюрократии, словно снаряд крупного калибра. Никому прежде не известный провинциальный администратор, малоопытный в общегосударственных вопросах, вдруг вышел на первые роли. Столыпин необычайно быстро обучился всему, что требовалось знать на такой должности. Горемыкин был над ним начальником лишь два с половиной месяца. У правительства не получилось сотрудничества с Первой Государственной думой. Она шла на поводу у непримиримых кадетов, мечтавших о полном захвате власти. Крестьяне, выбранные в думу, тоже не стали союзниками режима. Депутатское содержание — десять рублей в день — оказалось для них главным стимулом принять участие в выборах. Были случаи, когда депутат из крестьян делился этими деньгами с выборщиками, поскольку на этих условиях его и протолкнули в Таврический дворец. До законодательных инициатив мужики еще не доросли. И то сказать: царь в тронной речи, обращенной к депутатам, назвал их лучшими людьми России. А двенадцать процентов из этих «лучших» прежде отбыли наказания по уголовным статьям…
Побившись с непримиримыми, Горемыкин быстро устал и попросился на покой. И заодно предложил разогнать говорильню. Царь спешно перебрался из любимого Царского Села в Петергоф. Если вдруг народ выступит на защиту думы с вилами в руках, сподручнее драпать из страны морем… Старик понял, что главный тормоз для России — сам государь. Упрямый, подозрительный, нерешительный и злопамятный, он не любил сильных людей и окружал себя ничтожествами. Николай Александрович уступил давлению обстоятельств, дал населению политические права. А в душе мечтал отнять их обратно, вернуть самодержавие. Не понимая, что заднего хода нет, что безопаснее вручить подданным то, что они требуют, а не забирать… Эта двуличность, негибкость, мелочность характера выводили из себя всех его умных министров. У них опускались руки. А глупые подстраивались и тянули вместе с царем империю в пропасть.
7 июля государь решился-таки распустить Первую думу. Новым председателем правительства он назначил Столыпина. Пост министра внутренних дел Петр Аркадьевич сохранил за собой.
Роспуск думы знаменовал и конец Трепова как диктатора. Тот оставался самым влиятельным человеком в державе. И как мог, противился разгону, опасаясь революции. Когда все обошлось без эксцессов, что и предрекали Горемыкин со Столыпиным, царь перестал слушать своего недавнего главного советника. Падение визиря началось с того, что он прекратил контрассигновать[80] царские резолюции на докладах министров. Столыпин, сделавшись премьером, уговорил Николая вернуть это право самим министрам. Вскоре государь уплыл отдыхать с семьей в шхеры, а Трепова с собой не взял… Тот все понял, пал духом, начал чахнуть, а там и умер. Новым фаворитом царя стал Влади Орлов, еще более недалекий, чем его предшественник.
Роспуск думы и назначение на первую роль смелого и деятельного человека сами по себе еще не успокоили страну. Левый террор только усилился. 18 июля вспыхнуло вооруженное восстание в Свеаборге. 20 июля — бунт в Ревеле на крейсере «Память Азова» и повторное восстание в Кронштадте, волнения в Седлице и Царицыне. На даче Победоносцева в Сергиевской пустыни под письменным столом нашли «вполне снаряженную» бомбу. От рук боевиков погибли командир Черноморского флота Чухнин, самарский губернатор Блок, временный варшавский генерал-губернатор Вонлярлярский, его помощник по полицейской части Маркграфский и еще сотни людей. Администраторы по-прежнему пребывали в вечном страхе. Дошло до того, что новый градоначальник Петербурга фон дер Лауниц появлялся на людях лишь в панцире![81]
Но этого революционерам показалось мало. 12 августа 1906 года произошло из рук вон выходящее преступление. Три эсера-максималиста взорвали дачу министра внутренних дел на Аптекарском острове. Был приемный день, и на даче собралось много людей, записавшихся на прием. Взрывы привели к большому числу жертв. На месте погибли двадцать семь человек, включая террористов, тридцать три получили тяжелые ранения. Дочь Столыпина Наталью взрывной волной выбросило из комнаты на набережную. Она угодила прямо под ноги лошадей, запряженных в ландо бомбистов. Раненые испуганные лошади бесились и затоптали бы девочку насмерть, если бы, на ее счастье, сверху не упала еще и доска. Доска прикрыла ребенка, но Наталья все равно получила тяжкие увечья. Обе ноги у нее оказались раздроблены, врачи считали ампутацию неизбежной[82]. Трехлетнего сына премьер-министра Аркадия погребло под развалинами, обезумевший отец едва нашел его. Мальчику тоже повезло — он отделался лишь ушибами… Сам премьер уцелел, его только обдало чернилами из пролетевшей над головой чернильницы. В морг Петропавловской больницы привезли тела погибших. Многие были так изуродованы, что опознать их не представлялось возможным.
Террористический акт, убивший десятки невинных людей, изменил общественное мнение в пользу власти. Страдания детей премьер-министра вызвали к нему всеобщее сочувствие. С этого момента окружавший боевиков ореол героизма начал тускнеть.
После взрыва на Аптекарском острове Правительство окончательно рассвирепело. Ответом на акт террористов стал указ от 19 августа о военно-полевых судах. В местностях, объявленных на военном положении или на положении чрезвычайной охраны (а таковых было восемьдесят две из восьмидесяти семи), они судили самых опасных преступников. Военно-полевые суды рассматривали обвинения в совершении терактов, политическом бандитизме, нападении на представителей властей, изготовлении и хранении взрывчатых веществ и оружия. Дела в них рассматривались не позже двадцати четырех часов после ареста обвиняемого. Приговор выносился не позже, чем через сорок восемь часов. А на приведение его в исполнение отпускались сутки. Вначале осужденные имели право подавать прошения о помиловании. Но 7 декабря 1906 года Военное министерство распорядилось оставлять эти просьбы без внимания. Именно военно-полевые суды навели порядок в стране и покончили с революционным террором. 20 апреля 1907 года, когда ситуация значительно улучшилась, дела о терроризме передали в военно-окружные суды, где уже не было упрощенного судопроизводства[83].
Столыпин в первую очередь сменил директора Департамента полиции. Вместо бесцветного Вуича пришел умный и энергичный Трусевич.
В судьбе Лыкова начались очередные болезненные перемены. Чем выше ты в чине, тем опаснее кадровая чехарда. Раз — и нету тебя! С Дурново, а до него с Плеве у Алексея Николаевича были близкие отношения. Оба они долгое время по очереди руководили Департаментом полиции и помнили Лыкова еще титулярным советником. А новый министр был на пять лет моложе сыщика! Прямые поручения сверху сразу прекратились. Алексей Николаевич получал теперь приказы от Трусевича. По счастью для него, Максимилиан Иванович был на своем месте. Он много лет вел прокурорский надзор за Департаментом полиции и знал всех его чиновников.
В 1906 году дел у полиции отнюдь не убавилось. Трусевич даже разослал в охранные отделения на местах секретный циркуляр: найти надежных лиц, у которых в случае крупных беспорядков можно было бы спрятать самые важные бумаги из переписки отделений. До того власть была не уверена в крепости своего положения… Амнистия, последовавшая сразу за манифестом, освободила из тюрем множество уголовных. Появились невозможные раньше союзы бандитов с революционерами. Грабежи теперь именовали экспроприаци